Читаем без скачивания Михаил Ромм. Способ жизни - Александр Николаевич Хорт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Карловы Вары Ромм приехал как автор конкурсного фильма и в статусе руководителя советской делегации. Он же являлся ее неформальным лидером. Великолепный рассказчик, обаятельный человек всегда находился в центре внимания.
В середине фестиваля в Карловы Вары прибыл режиссер Сергей Аполлинариевич Герасимов. Тоже отличный рассказчик, эрудит, острослов. Неожиданно быстро он «перетянул одеяло» на себя, отодвинув Михаила Ильича в тень.
Видя такое дело, члены нашей делегации, по инициативе Алексея Баталова, решили морально поддержать Ромма, придумав для него «допинг». Они сочинили любовное письмо якобы от лица местной жительницы, в котором та признавалась, что является давней поклонницей его режиссерского таланта и человеческих качеств. Получив через официанта столь пылкое послание, Михаил Ильич преобразился, у него по-молодому засветились глаза, появилась энергия. Он снова лидер, опять на коне. Коллеги забыли про Герасимова и переключили свое внимание на Ромма.
Помимо всего прочего, фестивали хороши тем, что здесь завязываются новые знакомства, все время что-то происходит. Появляются новые забавные рассказы. Например, после Карловых Вар Михаил Ильич в разговоре называл свою следующую работу Кобылой. История этого прозвища такова.
Выступая на одном из заключительных банкетов, Ромм упомянул в тексте, что число 13 для него счастливое: он поставил картину «Тринадцать», «Девять дней одного года» — его тринадцатая картина, нынешний фестиваль тоже тринадцатый. Вроде бы все предвещает удачу.
В ответ на это французский артист Бернар Блие (в том году он был членом фестивального жюри) рассказал такой анекдот: человек прожил на чужбине 13 лет. Потом 13-го числа сел в поезд, вагон № 13, место 13, и вернулся на родину. Через 13 дней он пошел в казино, поставил на № 13 и выиграл 13 миллионов. На следующий день он пошел на бега, поставил всю сумму на кобылу № 13, и та пришла тринадцатой.
— Так вот, — сказал в заключение Блие, — ваши «Девять дней» это казино. Но берегитесь кобылы, господин Ромм.
— С тех пор я называю следующую свою работу Кобылой, — смеясь говорил режиссер.
(На письме Михаил Ильич транскрибировал фамилию Blier как Блиер, хотя обычно у нас пишут Блие. Нашим зрителям он хорошо известен по фильмам «Мари-Октябрь», «Сильные мира сего», «Набережная Ювелиров».)
После «Девяти дней одного года» постановщик был нарасхват. Организаторы культуртрегерских акций заранее знали, что встрече с ним гарантирован успех. Он обладал необъяснимым магнетизмом, хорошими ораторскими способностями, умением находить общий язык с аудиторией. Всеми эти качествами он блеснул на состоявшейся в ноябре 1962 года научно-творческой конференции на тему «Традиции и новаторство».
Организованная Всероссийским театральным обществом, она проходила в помещении Дома актера на Пушкинской площади. Михаил Ильич попал туда, можно сказать, случайно и выступать не собирался. Однако в какой-то момент обсуждение его задело за живое, и он вспомнил, как в молодости увольнялся из Института методов внешкольной работы. Узнав, что ее подчиненный уходит на кинопроизводство, хорошо относившаяся к нему старенькая начальница причитала так, словно тот вступил на скользкую дорожку. Со слезами на глазах утверждала, что через год он, как и все работающие в кино, станет законченным негодяем. Порядочных людей там не держат. Неужели предсказания доброй женщины сбудутся?!
Он попросил слова.
…Ах, сколько раз страдал Михаил Ильич из-за своего острого язычка! Не все реагировали на его колкие замечания, как грузинский кинорежиссер Николай Шенгелая. В молодости, когда Ромм работал лишь ассистентом режиссера на картине «Дела и люди», он приехал по делам в Главное управление кинематографии и случайно попал на просмотр нового фильма Шенгелаи «Двадцать шесть комиссаров». Потом состоялось обсуждение. Присутствующие расхваливали картину на все лады. Ромму же она активно не понравилась. Михаил Ильич выступил и рубанул правду-матку. Мол, картина декларационная, надуманная, мелковата по мысли. В общем, разделал ее в пух и перья.
Другой бы после таких инсинуаций набросился на обидчика с кулаками. А Шенгелая — нет. Он пригласил Ромма, наравне с остальными присутствующими, на банкет, где был тамадой, и там произнес за него тост, закончив его такими словами:
— Если снимешь лучше меня, я приеду по такому случаю на банкет и буду у тебя тамадой.
(И действительно приехал — после «Пышки».)
Вот и сейчас тридцать лет спустя режиссер вышел на трибуну и высказал все, что на душе накипело.
Потом содержание этого экспромта Ромма пересказывали с придыханием, стенограмму переписывали от руки, распространяли в «самиздате». Говорил же Михаил Ильич на обозначенную тему конференции — о новаторстве, о традициях, в первую очередь об оставшейся со сталинских времен традиции борьбы с безродными космополитами. От которой пострадали десятки ведущих деятелей литературы и искусства. А люди, с энтузиазмом руководившие столь позорной кампанией, по-прежнему процветают, не чувствуя за собой ни малейшей вины.
Ромм приводит примеры, рассказывает, в частности, про журнал «Октябрь», который в последних номерах со всей страстью обрушивался на кинематограф, поливая грязью все передовое, что появлялось в советском кино. Обвиняли его в подражании итальянскому неореализму. Между тем итальянские режиссеры создали немало произведений, получивших признание во всем мире. Это несмотря на то, что против них ополчилась вся реакция, не нашли они в нужный момент поддержки и у советских критиков.
Прикрываясь словом «традиция», мы демонстративно отворачиваемся от западной культуры. Считаем, что она принесет нам больше вреда, чем пользы.
Ромм эмоционально говорил о том, что сейчас расправляют крылья те же самые фигуры, которые шельмовали и предавали публичной казни «безродных космополитов». Ждать, когда они уничтожат здоровые силы нашего общества, не следует. Им нужно дать достойный отпор.
— Что касается меня, — заявил Ромм, — то я не одобряю равнодушие в этом деле и считаю, что застыть в позе олимпийского спокойствия глупо и недостойно советского человека.
Его зажигательная речь вызвала большой резонанс. Началась форменная заварушка. Михаил Ильич выступил на конференции ВТО 27 ноября. 7 декабря в бой вступил главный редактор журнала «Огонек» А. Софронов, один из закоперщиков борьбы с безродными космополитами. Он накатал заявление в ЦК КПСС. В нем писатель жаловался на клеветническое, возмутительное выступление Ромма, в котором режиссер называет его и его верных друзей компанией хулиганов, ведущих непартийную линию. Большей нелепости не придумаешь. Как раз мы горой стоим за партийную линию, в отличие от некоторых. Софронов просил ЦК привлечь Ромма к партийной ответственности «за наглую клевету против меня и моих товарищей, писателей-коммунистов, честно и преданно служащих коммунистической партии»[62].
Примерно в это же время в ЦК КПСС прислал свою индивидуальную «телегу» и В. Кочетов (он к тому же член Центральной
