Читаем без скачивания Готовься к войне - Андрей Рубанов

Но декорации вокруг банкира неожиданно поколебались, подсвеченные набирающим силу солнцем: и дом с щербатыми стенами, и пыльный дворик, обезображенный кучами глины, и медленные аборигены, бредущие по мелким надобностям, — все стремительно приобрело положительный знак, повинуясь загадочным внутренним законам. Любовь проступила, как пот на лбу бога вечером шестого дня. Она была везде. Каждый бутылочный осколок, каждое пыльное оконное стекло, каждая кучка затвердевшего собачьего дерьмеца, каждая выцветшая тряпка, сохнущая на обвисшей веревке, каждая морщина на лицах, каждый взгляд, вроде бы скользкий и подозрительный, — содержал в себе бесконечные объемы любви.

Это можно было переделать, а можно было оставить как есть; с этим можно было воевать — либо, наоборот, капитулировать; те или иные поступки ничего бы не добавили и не убавили.

Нельзя ощутить любовь острее, нежели летним утром, в России, чуть в стороне от большого города, в тихом месте, заселенном людьми, лишенными амбиций.

— Зря я приехал, — сказал Знаев.

— Нет, — ответила рыжая. — Не зря. Но все равно уезжай.

— Я приеду еще раз.

Он придал фразе утвердительный тон. Поставил перед фактом.

— Приезжай, если хочешь, — сказала Алиса, мирно, но отстраненно. И вопросительно улыбнулась: — Я пойду?

Банкир промолчал, специально. Девушка издала трудноопределяемый звук, гибрид печального вздоха и усмешки, чуть ли не снисходительной. Выбралась из миллионерского экипажа и зашагала к дому. Обернулась, махнула рукой. Прощально, однако и ободряюще.

Умница, — подумал Знаев. — Все-таки оставила мне шанс. Полуфразой, полужестом.

Если бы я был ею, я поступил бы так же.

Выезжая со двора, едва не задавил кошку — ту самую, лохматую и гордую соседку своей бывшей подруги. Кошка не обиделась.

2. Вторник, 10.45–11.30

Без четверти одиннадцать позвонил Шуйский. Банкир едва справился с собой, до того хотелось ему поприветствовать арендодателя фразой «Доброе утро, господин Резинкин». Впрочем, далее рассудил Знаев, этому дураку далеко до господина. Странно именовать господином каждого бездельника. Двадцать лет жизни при капитализме не сделали людей господами, они до сих пор норовят стеснительно захихикать, услышав церемонное «господин» или «госпожа».

— Сережа! — просипел Шуйский, безусловно мучимый похмельем. — Ты вроде вчера мне деньги обещал…

— Извини. Закрутился. Биржу лихорадило. Пришлось спасать активы.

— А как насчет сегодня?

— Не вопрос, — бодро ответил банкир, подумав, что модная фраза иногда бывает очень к месту. — Ты можешь все взять прямо сейчас. Зайди в офис и найди Горохова. Он у себя в кабинете. Он там не один, у него гости… Но ты на них не обращай внимания. Прямо ногой двери открывай — и говори, чтоб тебе срочно отдали твои деньги. Напомни, чтоб обязательно — наличными! Иначе попадешь на налоги! Так и скажи, слово в слово. Иди и сделай.

— Ладно, — ответил господин Резинкин, слегка озадаченный, и отключился.

Вот так, — подумал банкир. — Будешь знать, жлоб, как платить в кабаке за мою девочку.

…Очень быстро проехав вдоль внушительной очереди, метко загнал машину в ворота. Подмигнул мальчишке-мойщику. Тот узнал, кивнул с достоинством, нередко встречаемым среди подобных — грубых и простых — мальчишек.

Вышел на воздух. Хотел обойти здание, прищуриться хозяйским прищуром — передумал. Надоело прищуриваться. Незачем прищуриваться — и так видно, что все в порядке.

Стараясь не хромать, прогулялся взад-вперед. Заметил знакомую женскую фигуру. Чувиха курила тонкую сигарету, часто стряхивала пепел. Стояла в живописной позе, немного слишком живописной — опытному наблюдателю было понятно, что дама пребывает в поиске спутника жизни, хотя бы временного.

Он подошел.

— Смотрите-ка, — произнесла Маруся, — Знайка!

— Рад тебя видеть, — ответил банкир, подумав, что именно сейчас, именно ее он действительно рад видеть. Оставалось понять, почему, но не хотелось напрягать голову, внутри которой мысли шевелились с трудом, словно песок сыпался из емкости в емкость.

— Хорошо выглядишь, — сказал он.

— Вчера тебя видели, — сообщила старая подруга, изящно игнорируя комплимент. — Одновременно в двух местах. В яхт-клубе на Истре и в здании «Мегион-нефтегаза».

— Врут, — ответил Знаев. — Вчера я весь день просидел в «Джи-кью-баре». Что ты тут делаешь?

— Заехала помыть машину. Ты же сам обещал мне скидку.

Действительно, — вспомнил Знаев. — Мойка же моя. Собственная. Вот и обещал. Зачем обещал? Может, эта женщина мне до сих пор интересна? Или не интересна, а нужна? Или сейчас не нужна, но на всякий случай переведена в запас? Я никогда ее не любил, снисходительно использовал, держал за дежурную сопостельницу, вел себя как скотина; однако вот удивительная штука: всякий раз, когда я ее встречаю, мы рады друг другу.

— Жаров разбился, — сообщил он.

Маруся ахнула. Банкир тут же пожалел, что расстроил женщину. Она в это утро была свежа, соблазнительна, шикарно и замысловато одета, в некие лиловато-розоватые, плотно облегающие тряпочки, беспредельное декольте и спереди, и сзади, и везде, где можно и нельзя, — таким изящным существам в начале приятного летнего дня нельзя сообщать дурные новости. Впрочем — сейчас или чуть позже, но она все равно спросила бы про электроторговца.

Знаев поспешил добавить, что пока все не так страшно, уклончиво и коротко ответил на неизбежные вопросы — как, почему, не нужна ли помощь. Удовлетворив любопытство, Маруся вдруг сверкнула глазами.

— Это ты виноват.

— Почему — я?

— Это ведь ты придумал ваше идиотское развлечение. Гонять по ночам на переделанных «Жигулях» и искать приключений на свою жопу.

— Откуда тебе…

— Брось. Какая разница, откуда…

— Маруся, — спросил всерьез озадаченный банкир, — может, я не все про тебя знаю?

— Ты вообще ничего не знаешь, Знайка. Ты вот кто, — старая подруга (ее лицо стало серьезным) поднесла кулачок ко лбу, потом выставила вперед мизинец и указательный. — Ты смотришь только на то, на что хочешь. А ведь иногда полезно и по сторонам поглядывать.

— Спасибо, что учишь меня жизни.

— Дурак, — с большим чувством ответила женщина. — Сходи в храм, свечку поставь! Мог бы сейчас рядом с Жаровым лежать. В соседней палате…

— Насчет храма — это ты правильно сказала.

— Я тебе плохого не посоветую.

— Ценю.

— Пошел ты! — запальчиво воскликнула Маруся и поудобнее подхватила сумочку, имитируя готовность врезать по физиономии финансиста. — Ничего ты не ценишь. Если бы ценил — давно бы женился, Кстати, как твоя рыжая малолетка?

— Отлично.

— Еще не сбежала?

— Нет. Мы друг от друга в восторге.

— Врешь. По глазам вижу.

Знаев вздохнул.

— Смотрела бы ты… на что-нибудь другое.

— А мне нравится в твои глаза смотреть… — Маруся сделала полшага в его сторону. — Не хочешь, кстати, продолжить разговор в другом месте? Например, у меня дома?

— Прости, дорогая. Хочу, конечно… Но не могу. У меня в конторе сидит милиция. У меня стройка под угрозой. У меня друг в реанимации.

— Именно в такие моменты и нужна женщина настоящему мужчине.

— Много ты понимаешь в настоящих мужчинах.

— Побольше твоего.

Вдруг опять, второй раз за утро, мир со всей его жестокой любовью разом вошел в Знаева, как входит армия в захваченный город: небо приобрело твердость, налегло на темя, звуки стали грубее, запахи — отчетливее и больше числом, прилетели даже самые слабые: вот собачка описала столбик на детской площадке, вот мясо пригорает в доме напротив, вот в том же доме, этажом выше, запалили косяк с марихуаной, а в стороне, у крайнего подъезда, тлеет в мусорном баке какая-то гадость, тряпки лежалые; потом вдруг порыв ветра снес в сторону скучные человеческие смрады, и от Москвы-реки явился дух большой воды. Знаев вздохнул, обрадованный тем, что его тело освобождается от последствий контузии. Даже шею как будто ослабило.

— Послушай, Маруся, — сказал он, — почему правильным людям так тяжело живется?

— Ты имеешь в виду себя? — иронично осведомилась бывшая подруга.

— Ну… Да. И себя тоже.

— Спроси у него, — Маруся быстро показала пальцем на грязного парнишку, выбежавшего из клубов пара, чтоб затянуться сигаретой. — Расскажи ему, как тяжело тебе живется.

— Я серьезно.

— Я тоже. Не расстраивайся, Знайка. От тебя ушла девочка — подумаешь, беда… Ты слишком гордый, это тебя губит. Твоя гордость ужасна, она не имеет пределов. Конечно, бабы любят гордецов… Но жить с ними не умеют. Потому что это тяжело. Поедем ко мне, я тебя успокою…

— Извини. Как-нибудь в другой раз. Мне не до удовольствий.