Читаем без скачивания Боттичелли - Станислав Зарницкий

Покидая Рим, Сандро подумывал над тем, что во Флоренции — по крайней мере до Нового года — он предастся сладкому ничегонеделанию, но кто может сказать заранее, когда мастера посетит вдохновение? Работая над «Палладой», он вдруг вспомнил о том, что некогда, когда он только входил в моду как живописец, мать Лоренцо изъявила желание, чтобы он написал для нее Мадонну. В памяти стерлось, что помешало тогда выполнить ее просьбу — скорее всего какой-нибудь пустяк. Зная, как Великолепный почитает Лукрецию, Сандро мог предположить, что образ Пресвятой Девы для него будет дороже, чем Паллада, усмиряющая кентавра. Да и толковать такое подношение можно будет в том духе, что Мадонна — хранительница и заступница Флоренции — оказала ему помощь в многотрудных делах. В этой Мадонне угадывались черты Лукреции — не той, которую Сандро видел, уезжая в Рим, а другой, сохранившейся в его памяти с дней юности, молодой и прекрасной дамы. В ангелах, взирающих на нее, легко можно было узнать ее детей. Задумчивый, печальный взгляд Святой Девы таким образом как бы говорил о том, что она предчувствует смерть Джулиано и тяготы, выпавшие на долю Лоренцо.

Сандро не ошибся в своих предположениях: Лоренцо благосклонно принял обе картины, но наибольшей похвалы удостоил Мадонну. Вкус не подвел его и на этот раз: в наше время «Мадонна Маньификат», или «Величание Богоматери» — такое название закрепилось за ней — считается одним из лучших творений Боттичелли. Плавными линиями фигуры, нежным овалом лица Богоматерь напоминает его прежних Мадонн. Три юных ангела держат перед ней книгу, раскрытую на молитве «Богородице Дево, радуйся», а двое других держат над ее головой ажурный золотой венец. Действие происходит на фоне круглого окна, за которым виден пейзаж, сверкающий в серебристых лучах луны. Завершающий штрих — спелый гранат в руке младенца Христа. Это — символ страстей и мук, которые ждут его впоследствии, единственное напоминание о горестях мира в безмятежной по духу картине.

Закончив «Мадонну Маньификат», Сандро попытался завершить недоделанное до его отъезда в Рим. Среди этих работ были портрет Данте и иллюстрации к его «Комедии». Однако вдохновение на сей раз, кажется, покинуло его — опять начались прежние муки. Филиппино свел его с маклером Реджо — еще одним знатоком Дантовой поэмы, который все свое свободное время тратил на ее изучение и комментирование. Реджо, хитроумный делец, на отдыхе ради своего удовольствия вырезал на раковинах иллюстрации к «Комедии», снискавшие славу «вещей дивных». Однако оказалось, что и он одолел только «Ад»; все остальное было выше его понимания.

Напрасно Сандро возвратился к этой работе — она быстро истощила его силы. Ко всему прочему прибавились недоразумения с Джованни и его семейством, которому все больше досаждало присутствие в доме мастера и оравы его учеников. Сандро начал подумывать о том, чтобы хотя бы на время покинуть опостылевший дом. Такой случай мог представиться, но не раньше лета. Дело в том, что заканчивался годичный траур по Лукреции Торнабуони, по случаю которого оба семейства отложили все торжества. Была отодвинута и долгожданная свадьба родственника Лукреции Лоренцо Торнабуони с прекрасной Джованной дельи Альбицци, хотя они давно были помолвлены.

Молодого Лоренцо Сандро хорошо знал — тот был учеником Полициано, и учитель не мог нахвалиться им. Торнабуони был не только изящен, но еще и умен. Он слагал стихи не хуже самого Полициано, а это много значило в глазах членов Платоновской академии. Он великолепно, несмотря на свою молодость, разбирался в городских делах, что обеспечивало ему любовь и поддержку самого Великолепного. Одним словом, молодой Лоренцо обладал всеми задатками, чтобы занять не последнее место среди сограждан. Под стать ему была и его невеста. Но и Полициано, и Фичино не одобряли их брака: они боялись, что академия потеряет Торнабуони навсегда, а это была такая потеря, о которой можно было только сожалеть. Но что они могли поделать? Любовь Лоренцо и Джованны относилась к числу тех, что сильнее смерти. Отсрочка свадьбы заставила Лоренцо впасть в уныние, ему все время мерещились измены его возлюбленной, он страдал от ревности, сочинял бесчисленные канцоны и сонеты. А она, жестокая, в традициях флорентийских дам не обращала внимания ни на его страдания, ни на бесконечные объяснения в любви. Безусловно, во всех этих стенаниях и вздохах было слишком много от той возвышенной страсти, которая описана в рыцарских романах, получивших широкое распространение во Флоренции и сведших с ума не одного влюбленного. Сколько пищи они дали для насмешек язвительного Луиджи Пульчи, который никак не мог понять, что здесь уже не игра, а действительно большая любовь!

Сандро искренне выражал свое возмущение по поводу жестокосердия Джованны и готов был всеми силами помочь ее возлюбленному. Он не понимал стенаний Полициано, продолжавшего сожалеть о том, что столь талантливый юноша добровольно отрекается от тех радостей, которые несет искусство, и столь безрассудно торопится в тихую гавань семейной жизни. Поэтому, когда речь зашла о подарке, который все они могут сделать новобрачным, именно Анджело предложил преподнести им нечто такое, что заставляло бы Лоренцо вспоминать то, от чего он бездумно отказался, и не забывать, что он рожден для чего-то большего, чем счастливая семейная жизнь.

Возможность сделать такой подарок скоро нашлась. У подножия холма Кареджи, где сгрудились загородные виллы семейства Медичи и их родственников, для Лоренцо была приобретена вилла Лемми. Здесь он должен был проводить знойные летние месяцы, предаваясь размышлениям и трудам. Задержка со свадьбой дала возможность привести виллу в надлежащий вид. Пока шли строительные работы, кому-то из них пришла в голову мысль украсить лоджии фресками, придав загородному обиталищу Торнабуони праздничный вид. Много было споров о том, что следует изобразить на этих фресках, пока Фичино не предложил тему: любовь — основа всех искусств. Все нашли, что высказанная Марсилио идея просто великолепна. А как могло быть иначе — ведь плохих идей у Фичино никогда не было! Только вот как ее можно воплотить в жизнь? Над этим предстояло подумать.

Только в одном ни у кого сомнений не было: фрески должен писать Сандро, а то после работы в Ватикане от него так и пышет святостью! Это было, конечно, шуткой. Истина же заключалась в том, что после «Весны» его друзья твердо поверили в то, что только Сандро что-либо понимает в мифологии древних, а его «Паллада» еще больше укрепила их в этой вере. Действительно, не было во Флоренции живописца кроме него, которому они, любители Платона, могли доверить столь многозначительную и многоговорящую тему.