Читаем без скачивания Сесилия Вальдес, или Холм Ангела - Сирило Вильяверде

— Если бы помирились! — воскликнула Сесилия и вздохнула. — Он так на меня рассердился. Ушел злой-презлой. Бог знает, когда мы теперь с ним увидимся. Может быть… никогда. Он упрямый, но ведь и я — тоже.

Проговорив эти слова, она вдруг умолкла, судорога сдавила ей горло, а на прекрасных глазах выступили крупные слезы.

— Как? — поразилась Немесия. — Ты это всерьез? Ты плачешь?

— Да, плачу, — с нескрываемой болью отвечала Сесилия. — Плачу не от горя, а от злости на самое себя, потому что была дура.

— Браво! Умные речи приятно и слышать. Сколько раз я тебе говорила: мужчинам доверяться нельзя, ни одному.

— Я, Нене, не о том. Неужели, по-твоему, полюбить человека без памяти только и значит, что ему довериться?

— Что ж, может, и так. Но скажи мне, пожалуйста, разве от тебя это зависит: любить или не любить? Или у тебя лекарство есть от любви и от ревности? Нет, дорогая, видно, лучше всего не иметь сердца, тогда и от любви страдать не придется.

— Ты, стало быть, думаешь, что он тебя обманул?

— Обманул? Нет, этого я не думаю. Избави бог. Леонардо меня ни на кого не променяет, я знаю. Да заподозри я такое, стала бы я разве сейчас тут с тобой сидеть и разговаривать?

— Так чего же ты хочешь, глупая? Боюсь только, что уплыла от тебя эта рыбка навсегда и уж теперь ни на какую приманку не клюнет.

— Ты что-нибудь знаешь? — испуганно спросила Сесилия.

— Ничего я не знаю, — заверила ее Немесия. — Но мне все вспоминается любимая пословица сеньи Клары, жены Урибе: «всяк сверчок знай свой шесток».

— Не понимаю.

— Так это же ясно как божий день. Сенья Клара поопытней нас с тобой, тут и спорить не приходится. Она и годами старше и жизни повидала вдвое против нашего. И уж коли она вечно твердит эту пословицу — так, верно, не зря. Сенье Кларе — между нами, конечно, — белые всегда нравились больше, чем темнокожие: уж я — то знаю, хоть мне про это никто и не говорил. Ох, и как же не хотелось ей идти за своего Урибе! Видать, случилось ей обжечься — и не раз и не два, а разочарований всяких было у нее больше, чем волос на голове. Вот она теперь себе в утешение и повторяет девчонкам вроде нас с тобой, что знай, мол, сверчок свой шесток. Поняла?

— Кажется, да, но только я другого не пойму — я — то тут при чем?

— Да все при том же, душенька, все при том же. И пословица эта бьет тебя не в бровь, а прямо в глаз. Ты ведь, голубушка, тоже, как сенья Клара, от цветных нос воротишь, все на белых заришься.

— А я и не отпираюсь — мне белые гораздо больше нравятся, чем темнокожие. Я, кажется, со стыда умерла бы, если б вышла замуж и у меня родился ребенок темней меня самой.

— Да когда же ты наконец поймешь, дурочка, что белого тебе ничем не удержать: ни красотой, ни любовью, ни лаской, ни верностью. И кроме того, Леонардо никогда с тобой в церкви не повенчается.

— Это почему же? — горячо возразила Сесилия. — Он мне обещал и свое слово сдержит. Иначе стала бы я разве любить его так, как люблю?

— Ай-ай! Больно слушать, когда ты так говоришь, но уж не стоит тебя разочаровывать. Одно тебе скажу: открой глаза, пока еще время есть, — после спохватишься, да поздно будет. Но верь ты ему, ни на грош не верь и хорошенько запомни: летел мотылек на огонек, да крылышки и сжег.

— Кто по своей воле умирает, тому и смерть красна.

— Кабы оно так, чего бы лучше! Все одно богу душу отдавать. Да ведь помрешь-то, голубушка, не сразу, еще и намучаешься и страху натерпишься. То-то и оно. Не смерть страшна — мука смертная, вот что страшно. Ну, скажи сама, если белый бросит тебя, и не ради другой черномазенькой, а ради своей же, ради белой, разве не будет это для тебя во сто крат обиднее? Будет, и еще как будет! И сдается мне, что так это оно сейчас с тобой и получается. А потому ты, милочка, лучше не зарекайся и в колодец не плюй, авось и пригодится воды напиться.

Сесилия хотела было оспорить уместность этой поговорки в данном случае, но тут в дверях, выходивших в патио, неожиданно показался Хосе Долорес Пимьента, и если его появление помешало Сесилии высказать то, что она думала, то сам он, лишившись дара речи, остановился на пороге комнаты точно вкопанный. Он никак не ожидал застать сестру в обществе Сесилии, да еще в такой поздний час. Оправившись, от смущения, он кратко и в изысканных выражениях поблагодарил гостью за радость, которую она доставила ему своим посещением. Сесилия ответила, что забежала только на минутку — повидаться с Немесией, и, сказав это, встала, собираясь уходить.

— У меня для вас приятная новость, — проговорил молодой музыкант. — Торжественный бал для цветных решено устроить в канун рождества в доме Сото. Это напротив церкви Хесус-Мария, на углу. Разумеется, сеньорита будет приглашена в числе первых. Приглашения получат также и Немесия, и сенья Клара, и Мерседита Айала, и все ваши подруги. Бал зададим на славу, так что скучать сеньорите не придется, за это я ей ручаюсь.

— Я, наверное, не смогу пойти, — отвечала Сесилия, — бабушке нездоровится, и я стараюсь не оставлять ее одну.

— Если сеньориты не будет, можно считать, что придется танцевать в темноте: на балу не будет света.

— Я не знала, что вы умеете говорить комплименты, — молвила с улыбкой Сесилия, направляясь к двери.

— Мы не отпустим сеньориту одну, — сказал Хосе Долорес.

— Ради бога, не беспокойтесь, право же, никто меня не съест, отлично дойду сама. Прощайте.

Но, несмотря на ее протесты, молодой музыкант и его сестра проводили Сесилию до самых дверей ее дома.

Глава 17

И в миг, когда близкой казалась победа,

Он сталью сверкающей был поражен.

Как и говорил Хосе Долорес Пимьента, бал для цветных решено было устроить в доме Сото. Дом этот стоит у пересечения улицы Хесус-Мария и шоссе Дель-Монте, занимая весь западный угол перекрестка; это тот дом, что находится на стороне, противоположной Марсову полю.

Подъезд дома украшен просторным портиком, и публика, не получившая приглашения на бал, могла наблюдать отсюда за празднеством, удобно расположившись у высоких, настежь распахнутых окон. В квадратном патио, над которым для таких случаев обыкновенно натягивали специальный тент, расставлялись столики для праздничного ужина, в столовой располагался оркестр, для танцев же отводили огромный главный зал; в остальных комнатах отдыхали, сюда сходились для разговоров друзья и здесь же вели свои тихие беседы влюбленные парочки.

Единственным убранством зала служили висевшие на окнах и на дверях алые, цвета национального флага, портьеры из камки, подвязанные у верхних притолок на манер шатра синими лентами. Для освещения зала употреблялись свечи из чистого спермацета, пламя которых, отражаясь в бесчисленных граненых подвесках больших хрустальных люстр, дробилось на тысячу огней, горевших всеми цветами радуги.

Торжественными или, иначе, придворными балами именовались в ту пору весьма церемонные празднества, где и ритуал старинного этикета, и танцы, и необычный наряд кавалеров и дам — все давно уже стало чуждым для белых кубинцев. Действительно, дамы являлись на бал в прическах, украшенных перьями марабу, в белых атласных платьях с голубой лентой через плечо; на кавалерах были черные французские кафтаны, камзолы из белого пике, белые шейные платки, короткие, до колен, нанковые штаны, шелковые телесного цвета чулки и туфли с серебряными пряжками, в полном соответствии с модой, господствовавшей в царствование Карла III, чья статуя работы Кановы возвышалась в те времена в конце Прадо, на том месте, где нынче устроен так называемый фонтан Индия, именуемый также Гаванским.

Однако, чтобы попасть на бал и принять участие в празднике, мужчинам недостаточно было одеться соответствующим образом: надлежало еще иметь пригласительный билет, который предъявлялся у входа особой комиссии, проверявшей билеты у мужчин и наблюдавшей за тем, чтобы дамы устроены были на удобные места. Стоявшие у дверей главные члены комиссии, Бриндис и Пимьента, вначале выполняли свои обязанности весьма усердно, но когда начались танцы, оба молодых человека поспешили в зал, оставив у входа сторожей, оказавшихся не столь строгими и несговорчивыми. Следствием подобной нерадивости явилось то, что поздно вечером в дом Сото проникло несколько человек, хотя и одетых согласно требованиям, но не имевших пригласительного билета и даже не принадлежавших к ремесленному сословию.

Одним из этих незваных гостей был плотный, среднего роста негр, с круглым лицом, толстыми щеками и большими залысинами по обеим сторонам лба, грозившими превратиться со временем в плешь. Издали могло показаться, будто незнакомец одет, как того требовали правила, однако вблизи вы бы заметили, что кафтан ему несколько тесен, а камзол слишком короток, что чулки его от старости утратили свой первоначальный цвет, что на туфлях недостает пряжек, а на рубашке — жабо и что ворот кафтана, видимо слишком высокий для короткой, толстой шеи хозяина, почти закрывает ему уши.