Читаем без скачивания Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

– Очень верная мысль, – с готовностью согласился Лист, вставая из-за стола, чтобы направиться в туалет.

Швенцль со вздохом признал:

– В последние двадцать лет русские сами уничтожили себя, и способствовать их возрождению в задачи новой Европы, пожалуй, не входит.

Дама Листа печально кивнула. В свете висевшей над нами лампы розовым мрамором блеснуло умопомрачительное декольте, так взволновавшее когда-то ученого зондерфюрера. Я вспомнил про Валю и Надю – а они понадобятся новой Европе? Мне сделалось неуютно. И хотя Листа рядом не было, розовый мрамор оставил меня равнодушным.

Сквозь полумрак я посмотрел зондерфюреру прямо в глаза.

– Мне кажется, Клаус, есть еще одна причина, о которой вы все время забываете упомянуть.

– Какая же?

– Страх.

Грубер задумался. Швенцль его опередил.

– А хотя бы и так, господин Росси. Эффективная оккупационная политика невозможна без страха. Мы умели пользоваться им и в четырнадцатом году, и в восемьсот семидесятом. Не в таких масштабах, как здесь, конечно. Французы – цивилизованный и более понятливый народ. Правда, Клаус?

Грубер ответил не сразу. И не Швенцлю, а мне. Фактически продолжив наш давний разговор на пляже в Феодосии.

– Полагаю, Флавио, можно сформулировать так. Наш главный союзник здесь – Смердяков.

– Кто-кто? – переспросил Швенцль. Грубер не обратил на него внимания.

– А главное оружие в отношении прочих – страх. Теперь вы довольны, Флавио?

Дама смотрела на нас в недоумении. Мысли Грубера о Смердякове ей были неизвестны. Вернувшийся к нам Лист услышал только слово «страх». И было видно, что оно ему понравилось.

– Да, – сказал он, возлагая руку на плечо русской дамы, – страху мы здесь понагнали. Что есть, то есть. Но ведь тоже, знаете ли, не молотили без разбору.

– В самом деле? – спросил Дитрих Швенцль, непонятно что имея в виду.

Лист ухмыльнулся и прошелся по нас глазами.

– Порой такие задачки решать приходилось, что мозги набекрень сворачивались. И всё о том же – кто тут друг, кто тут враг. Кого в ров, кого в газ – а кого в самооборону.

Он был пьян, и оттого слова про ров и газ вырвались из уст его легко и буднично. При первом слове я моментально вспомнил Валю и наш разговор о закопанной во рву на окраине города девушке. При втором – Надежду и таинственную машину на симферопольской улице.

– Вы уже знаете, – с улыбкой рассказывал Лист, – где находитесь и сколько тут обитает разнообразных народцев. Можете себе представить, какой потребовался дьявольский труд, чтобы разобраться во всем этом содоме и не нарубить тут дров. Без них, конечно, тоже не обходилось, война есть война. Но все-таки… Вылавливать большевиков и явных евреев – это еще полдела. Нужно было разобраться со всеми остальными, с кем можно сотрудничать, с кем нет. Отделить русских от украинцев. Это гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд.

Грубер понимающе кивнул. Оберштурмфюрер продолжил:

– Мы этим продолжаем заниматься и сейчас, хотя я не особенно верю в успех. Затем нужно было отделить русских, готовых сотрудничать, от остальных. И то же самое проделать с татарами, армянами, болгарами, греками. Создать всяческие национальные комитеты. – Он хихикнул, его дама тоже. – Не допустить, чтобы на важные посты проникли тайные большевики. Коммунистов и прочие подрывные элементы, в том числе потенциальные, разоблачить и отправить куда следует. С другой стороны, – поднял он палец, – простить некоторых очевидных коммунистических активистов, готовых с нами сотрудничать. Признать их заблуждавшимися или загнанными в партию насильно. Особенно, если они не русские, а, скажем, татары. – Оберштурмфюрер ласково посмотрел на блондинку, та вздохнула. – Но и это еще не всё. Возник очень серьезный вопрос, требовавший безотлагательного решения. Дело в том, что здесь, в Крыму, существуют… точнее, существовали… два… занятных племени. Так называемые крымчаки и так называемые караимы. Тысяч десять тех и тысяч десять этих. И проблема – что делать с этими парнями? В общем, надо было срочно решать, евреи они или нет, ну а потом действовать в соответствии…

Оберштурмфюрер неожиданно вздрогнул и на мгновение запнулся. Словно бы кто-то под столом толкнул его ногой. Удивленный взгляд, обращенный на даму, дал понять, что толкнула она, той самой туфелькой, о которой недавно грезилось мне. Блондинка оказалась вовсе не такой уж дурой и попыталась удержать покровителя от разглашения секретной информации. Однако добиться своего не смогла. Лист благодушно махнул рукой – ничего, дескать, особенного, – и она, пожав плечами – решай, дескать, сам, – занялась шашлыком. Олицетворявший будущее России кельнер как раз принес нам третий поднос и еще одну бутылку вина.

– Это интересно, – неуверенно сказал Грубер. – Помнится, в тридцать девятом году рейхсминистерством внутренних дел было принято решение, что караимы евреями не являются.

– Точно, – икнул обрадованно Лист. – Их расовая психология совсем не еврейская, теперь я тоже про это знаю. Но то ведь в рейхе. А тут, в России, всё пришлось начинать заново. Были люди, которые считали, что раз караимы придерживаются еврейской религии…

– Они не признают Талмуда, – уточнил поспешно Грубер.

– Верно, – снова обрадовался компетентности доктора Лист. – Но раз они признают Ветхий Завет и не являются христианами, то они такие же евреи, как и прочие иуды… Кое-где в имперском комиссариате не стали вникать в тонкости и отправили караимов туда же, куда и всех. В Киеве все пошли в один овраг.

Я почувствовал вдруг, как под скатертью кто-то крепко сжал мне запястье. И понял, что это Грубер. Похоже, он вообразил, что сейчас я вскачу и наделаю глупостей. Я был польщен. Но зондерфюрер меня переоценивал.

Неожиданно зазвучала музыка. Всё тот же кельнер, по видимости озабоченный беспробудным сном танкиста и призванный на помощь взглядами юных дев, нашел деликатный способ пробудить героя от сна. Подойдя к стоявшему в углу террасы комоду, он завел стоявший на нем патефон. Поставленная пластинка оказалась самой подходящей – с легендарной «Песней о танке». Я невольно заслушался незатейливым, но благородным мотивом, бесхитростными, но шедшими от сердца словами.

Беснуется буря иль воет пурга,И ночью и днем мы идем на врага.Покрыты пылью лица,Но духом мы тверды,да, мы тверды!И танки несутся сквозь пламя и дым.

Заслышав бодрые мужские голоса, танкист моментально встрепенулся и победительно оглядел окрестности. Лист отсалютовал ему вилкой. Чтобы не быть заглушенным красивой, но несколько мешавшей ему мелодией, оберштурмфюрер повысил голос.

– С другой стороны, караимы не только не признают Талмуда, но и говорят по-тюркски. Те же татары, только жиды. А какое нам, спрашивается, дело до веры, если духовная суть заключена в расе, а? Следовательно, нужно было определить, являются ли они тюрки… тюркизи… – сложное слово далось Листу лишь с третьего раза, – тюркизированными семитами, сохранившими не только свою иудейскую религию, но и совокупность расовых пороков, или же они представляют собой природных тюрок, которым евреи в Средние века навязали свое лжеучение – но не свою расу! Чистый Гегель, правда?

Я тупо уставился в мясной поднос, краем глаза заметив, что туда же смотрит Дитрих Швенцль. Но Листу не было дела до нас, равно как и до поющих танкистов, которые, завидев неприятельское войско, немедленно включают полный газ. Оберштурмфюрер был занят освещением научной проблемы.

– Другой вопрос – кто такие крымчаки. Язык опять же тюркский. И снова нужно решить: или это асси… ассими… ассимилированные татарами евреи или объевреенные евреями татары. Религия-то у них, прямо скажем, жидовская, при этом с Талмудом всё в порядке. И вот ребята из опергруппы строчат запрос в Берлин – немедленно помогите нам принять единственно правильное решение, люди ждут… И лучшие специалисты по вопросам расы и религии проводят тщательное изыскание и выносят окончательный вердикт… – Лист ненадолго замолк, отправляя в рот кусок баранины, и закончил, уже пережевывая мясо: – Короче, караимам повезло. А крымчакам – нет. И после этого кто-то посмеет утверждать, что гуманитарные науки не имеют практического применения?

Вероятно, последние слова предназначались Груберу. Возможно, даже мне. Но Грубер промолчал, а я снова вспомнил страшную машину и вцепившуюся в меня Надю. Поющие танкисты между тем радостно сообщили, что «смерть за Германию – высшая честь» – более чем к месту, хотя автор, конечно же, имел в виду иные смерти, совсем не те, о коих нам сообщил беспечный оберштурмфюрер.

– Уже поздно, – произнес Грубер бесцветным голосом.

– Пожалуй, да, – отозвался Швенцль.

Я изобразил глубочайший зевок и пробормотал:

– Завтра рано вставать.

– Да, милый, – сказала блондинка Листу, – завтра рано вставать.