Читаем без скачивания Воры в доме - Владимир Киселев

И Володя медленно жевал аджиль — фисташки, изюм и жареный горох и пил зеленый чай.

— Ва куллю гариб лильгариби насиб, — негромко, словно про себя, по-арабски сказал мулло Махмуд.

Володя насторожился. Это были известные стихи доисламского поэта Имру л-Кайса и обозначали они, что «всякий чужой для чужого родной». Сейчас в этих словах Володе почему-то послышалось что-то неприятное и угрожающее. Но он не удержался от того, чтобы не подчеркнуть своего знания стихов этого поэта, и сказал:

— Имру л-Кайс?

— Так, — подтвердил мулло Махмуд. — И вдруг спросил: — Вы с Давлятом Шариповым хорошо знакомы?

— Хорошо, — ответил Володя. — Мы с ним часто встречались… в одном доме.

— И вам нравится этот дом? — странно усмехнулся мулло.

— Нравится. Очень нравится, — повторил Володя, ожидая дальнейших расспросов, но мулло помолчал, а затем сказал неожиданно, тихо и медленно:

— Я хочу сделать вам один подарок. Я хочу, чтобы ценный предмет, полученный мною во зло, вы обратили в добро.

Он встал, вышел в переднюю комнату и вскоре вернулся оттуда с чем-то свернутым в трубку. Предчувствуя что-то особенно неожиданное и важное, Володя развернул пергамент и увидел перед собой лист куфического корана первого века хиджры. Он знал, что экземпляры такого корана насчитываются единицами во всем мире. Впервые в жизни он держал в руках этот большой лист пергамента с типичным старинным куфическим шрифтом. Наклон верхушек букв направо говорил о глубокой древности пергамента, о том, что он относится примерно к концу восьмого века, а в крайнем случае к началу девятого.

— Воистину, в ваших руках снова сверкает бесценное сокровище, — по-арабски сказал Володя. — Я не вправе принять такой подарок… Но был бы очень вам признателен, если бы вы поведали мне о его происхождении.

— Именно за этим я вас и пригласил, — странно усмехнулся мулло. — Этот пергамент не подделка. Это подлинник. И принадлежал он прежде Британскому музею.

— Вот уж действительно «и книги имеют свою судьбу»! — воскликнул огорошенный Володя. — Каким же образом попал этот лист из Англии в Таджикистан?

— Не удивляйтесь, — сказал мулло Махмуд. — Я сам его привез. Я не таджик. Я англичанин. Я сотрудник английской разведки. Я хочу, чтобы вы это знали.

Володя молчал. Он сидел на полу против мулло Махмуда, красный, потный, с выпученными глазами.

— Я ничего не понимаю, — сказал он наконец. — Вы не шутите? — Он надул щеки и поправил очки.

— Этим не шутят.

— И вы думаете, — сказал Володя по-русски, — что я буду молчать?.. Что я об этом никому не скажу? — все более волнуясь, перешел он на таджикский. — И поэтому подарили мне монету, а теперь лист куфического корана?..

— Нет. Я знаю, что ваша служба не позволит вам молчать.

— При чем здесь служба? И почему вообще вы сказали об этом мне? Вам нужно в милицию…

— И без милиции будет сделано все, что нужно. Сюда недаром приехал ваш коллега Шарипов.

— Вы ошиблись, — сказал Володя. — Я не работаю в разведке. И Шарипов, сколько мне известно, тоже. Он просто военный. Но должен вам сказать, что никогда не видел в лицо живого шпиона. И представлял себе их совсем другими. И мне очень жалко, что им оказались вы.

— Я не худший из них, — усмехнулся мулло Махмуд.

— Это неважно, — ответил Володя.

— Да, вы правы, это теперь не важно. Но этот лист корана вы все-таки возьмите себе. На память.

— Нет, — сказал Володя. — Мне это будет неприятно.

— Воля ваша… Что ж, в таком случае пойдем вместе к Шарипову? Или я подожду, пока вы его приведете сюда?

— Да, пойдем вместе, — сказал Володя, вставая с пола.

Глава сорок седьмая,

о поисках места, где нет небес над головой

Те, кто умеет читать, сами заметят, что наиболее крупные недостатки этой книги нельзя ставить в вину ее автору, те же, кто не умеет читать, вообще ничего не заметят.

Многоцветные горы, смятые тектоническими движениями в причудливые складки, высились со всех сторон. Кое-где вверх по склонам карабкались корявая арча и кусты жимолости.

Дорога вилась в каменном ущелье, поднимаясь все выше и выше. Время от времени звонкое цоканье подков о камни сменялось глухим звуком. Конь попадал ногой на панцирь черепахи, которых тут, в ущелье, было очень много.

«Странно, — думал Шарипов, — но если вдуматься, то окажется, что на этой узкой и глубокой дороге, выбитой ногами поколений коней и ишаков, дороге, предназначенной лишь для верховых и пешеходов, — она была такой уже тысячелетия назад и останется такой же еще не один десяток лет — странно, но на этой дороге в эти дни сошлись прошлое, настоящее и будущее. Это по ней ехал к кишлаку Митта Неслюдов, для которого малоизвестный эпизод из жизни не слишком известного широкой публике героя средневекового Востока Бабека представлял самый горячий и самый глубокий жизненный интерес; я, Шарипов, который должен найти человека, передавшего за границу сигналы, крывшие страшную угрозу для жизни людей; и Ноздрин, который в поисках насекомых искал решение проблем теории поведения, проблем, связанных с жизнью, с радостями и огорчениями будущих поколений.

… Но если бы это было нужно, и Неслюдов и Ноздрин уступили бы мне дорогу. Потому что они, как и все остальные люди на земле, обеими ногами стоят в настоящем. В нем их жизнь, для него они думают над прошлым и трудятся над будущим…»

Но над будущим трудился и Ведин, весь перешедший в прошлое. Это он нащупал, что именно в кишлаке при лепрозории мог получить коня человек в афганском халате. И вот владелец коня был найден. Бек-Назар. Бригадир. Человек, у которого при обыске в старом ковровом худжине нашли почти миллион рублей.

Длинные и узкие рукава красного с черной полоской туркменского халата скрывали кисти рук Бек-Назара. Но когда он вынул из-за поясного платка тыквочку с жевательным табаком и насыпал порцию на ладонь, Шарипов увидел на этих руках белые бесформенные пятна. Из-за них еще в юности Бек-Назар попал в селение при лепрозории, хотя, как засвидетельствовал Маскараки, он был совершенно здоров.

— Значит, вы продали своего коня неизвестному вам человеку? — спросил Шарипов.

Узкие глазки Бек-Назара с эпикантусом — характерной для монголоидов особой кожаной складочкой, закрывающей слезный бугорок во внутреннем углу глаза, — еще больше прищурились.

— Да, я получил за него деньги.

— Вы слышали, что у Раджаба из кишлака Митта стоит найденный им конь, который прежде принадлежал вам?

— Нет, не слышал.

Бек-Назар медленно провел рукой по своей реденькой, клинышком монгольской бородке.

— Для чего вы в таком случае ездили в кишлак Митта? — спросил Шарипов.

— Я ездил в Савсор. Я только проезжал через кишлак Митта.

— Вы видели коня, которого нашел Раджаб?

— Видел. Но это был не мой конь. На нем было мое седло. Но конь это был совсем другой.

Да, этому Бек-Назару было достаточно одного взгляда, чтобы отличить чужого коня от своего, хотя эксперт-коневод гарантировал полное тождество.

— Расскажите еще раз о том, как к вам пришел этот человек в афганском халате, о чем разговаривал с вами, почему он обратился именно к вам.

— Я вам уже два раза рассказывал об этом.

— Расскажете еще раз. И будете рассказывать до тех пор, пока не скажете правды.

Бек-Назар снова и снова повторял свою версию. Он ничего не знает. Этого человека он видел впервые. Тот проходил по кишлаку, увидел коня Бек-Назара и попросил продать. Бек-Назар продал.

«Но почему Бек-Назар все-таки помогал этому человеку? — думал Шарипов. — Что ему нужно было? Деньги? Как Волынскому — слава?»

«Но как это писал Шохин? — вспомнил вдруг Шарипов. — Почему так много лет тому назад он подумал, что небо может стать для людей самым опасным и страшным местом? Что подсказало ему эти строки:

Любой тропой, хотя б и роковой,Туда, где нет небес над головой…

Нет такого места. И государственная безопасность — это действительно безопасность государства. И в этом Степан Кириллович прав. И в том, что важнее всего отличать главное от второстепенного, как говорил он о партийности, он тоже прав. Но нужно отличать. И просто сказать: «Если увидишь гадину, не думай, что отец ее был гадом, а мать гадиной, и обращались с нею гадко, и вокруг себя она видела преимущественно гадов, а просто раздави ее…» Но нужно точно знать, точно отличать: гадина ли это? И еще неизвестно, к чему относятся слова Степана Кирилловича «если сможешь». К тому, сможешь ли раздавить, что всегда проще, или к тому — сможешь ли отличить…»

Слева круто вниз опускалась почти отвесная стена ущелья, и шума реки внизу не было слышно, а справа поднимался крутой глинистый склон, конь жался к этому склону, и Шарипов не знал почему: то ли потому, что это он, Шарипов, незаметно для самого себя машинально подтягивал повод справа чуть-чуть сильнее, то ли потому, что сам конь остерегался края узкой каменистой дороги.