Читаем без скачивания Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Кезон быстро опустил оливку, которую подносил ко рту.

– Да, достойный Квинт. Римская армия при консулах Тите Ветурии Кальвинии и Спурии Постумии, намереваясь сократить путь, зашла в горловину ущелья, которое все более и более сужалось. В конце концов, оказавшись в теснине, войско наткнулось на устроенный врагами завал из камней и бревен, а когда римляне повернули назад, выяснилось, что враги навалили такую же преграду и там, заперев их в ущелье, называемом Каудинской развилкой. Вырваться из западни было невозможно, и, чтобы римляне не погибли голодной смертью и не сложили головы при попытке прорыва, консулам пришлось согласиться на постыдные условия, продиктованные самнитами.

– И что это были за условия? – спросил Квинт. – Давай, молодой человек, рассказывай, чему тебя научили.

– Римлянам пришлось сложить оружие и доспехи, раздеться донага и в таком виде пройти по ущелью под ярмом, в знак покорности. Даже консулы не избежали участия в этой позорной церемонии! Самниты отпускали насмешки, хохотали и размахивали мечами перед лицами римлян. Солдаты вернулись домой живыми, но покрытыми позором. То был мрачный день для Рима.

– Самый мрачный после прихода галлов! – заявил Квинт. – Но вместо того чтобы делать вид, будто ничего этого не было, мы должны во всем разобраться, признать, что консулы допустили ошибку, не сумев разведать дорогу, и добиться, чтобы впредь подобное не повторилось. Между тем война с самнитами продолжается, и, сколько бы она ни продлилась, никаких сомнений в ее конечном исходе нет. Только путем завоеваний можно обеспечить дальнейшее процветание Рима. Только победа может обеспечить нашу безопасность! Долг каждого римлянина – поднять свой меч, а если надо, то и отдать свою жизнь ради исполнения предназначения Рима – добиться господства над всей Италией, а потом двинуться на север, где мы рано или поздно поквитаемся с галлами, да так, что они уже никогда не будут представлять для нас никакой угрозы. Ты готов исполнить свой долг перед Римом, юноша?

Кезон глубоко вздохнул:

– Мне бы очень хотелось убить несколько самнитов, если удастся. И может быть, нескольких галлов.

В первый раз Квинт улыбнулся:

– Молодец, юноша!

Но чело его вновь сделалось хмурым, когда он пустился в рассуждения о политике. Как патриций, он считал, что Фабии всегда обязаны отстаивать свои наследственные привилегии и защищать их от любых посягательств со стороны плебеев.

– Конечно, есть плебеи, достойные занимать высокие посты. Это благо для Рима, что самые честолюбивые, целеустремленные и способные плебеи поднялись и присоединились к рядам знати, роднясь с нами и управляя городом вместе с нами. Рим награждает заслуги. Чернь, иноземцы, даже освобожденные рабы получают возможность подняться по общественной лестнице, хотя на пути их продвижения существует немало барьеров. Так и должно быть! Демократия, в том виде, в каком она практикуется в некоторых греческих колониях Южной Италии, где каждому человеку предоставляется равное право голоса, в Риме, хвала богам, невозможна. У нас правят республиканские принципы, под которыми я понимаю право благородных мужей честно и открыто состязаться на политическом поприще.

Он откинулся на ложе и на некоторое время прервал речь, чтобы подкрепиться соте из моркови и пастернака.

– Я отклонился от фамильной истории, более подходящей темы для твоего дня. Происхождение Фабиев, конечно, окутано тайной, как, впрочем, и все относящееся к той глубокой древности, когда у римлян еще не было письменности. Однако наши лучшие знатоки генеалогии полагают, что первые римские фамилии произошли от богов.

– Мой друг Марк Юлий утверждает, что его семья происходит от Венеры, – сказал Кезон.

– И то сказать, – промолвил Квинт, подняв бровь. – Это, возможно, объясняет, почему из Юлиев выходят куда лучшие любовники, чем воины. Но наша фамилия может похвастаться более героическими предками. По мнению составителей нашей родословной, самый первый Фабий был сыном Геркулеса и лесной нимфы, рожденным на берегах Тибра на рассвете. Таким образом, в жилах Фабиев даже теперь течет кровь Геркулеса.

Квинт скупо одарил Кезона второй за всю беседу улыбкой, потом вдруг нахмурился и умолк. Возник момент неловкости, когда оба собеседника сообразили, что подумали об одном и том же – предки Кезона по прямой линии происходят от усыновленного члена семьи, и в жилах этой ветви рода древняя кровь Фабиев не течет.

Ни Квинт, ни Кезон никоим образом не могли знать, что правда гораздо более сложна. На самом деле притязания Фабиев на происхождение от Геркулеса не имели ни малейших оснований, тогда как в жилах Кезона действительно текла кровь таинственного гостя, впоследствии сочтенного Геркулесом, ибо Кезон происходил от Потициев, о чем не ведал ни он сам, ни его собеседник.

Неловкое молчание недопустимо затянулось. Кезона бросило в жар. Они вплотную приблизились к теме, которая вызывала у него беспокойство с того самого дня, когда он, еще ребенком, впервые узнал, что его дед был не урожденным Фабием, а усыновленным найденышем. Эту историю рассказывали с гордостью, ибо она иллюстрировала благочестие великого Дорсона, который воспитал найденного на развалинах Рима новорожденного сироту как своего сына. Кроме того, как объяснили Кезону, его дед был особенным человеком. Разве не сами боги пожелали, чтобы найденыша сделали Фабием? Но боги лишь открыли перед ним путь, в дальнейшем же важно было то, кем он сделает себя сам. Истинного римлянина – так говорил отец Кезона – отличает не родословная, а способность заставить мир склониться перед его волей.

Несмотря на эти заявления и заверения, тот факт, что его истинное происхождение неизвестно, порой заставлял Кезона задумываться и доставлял ему некоторое беспокойство. Казалось неизбежным, что этот вопрос должен был всплыть именно в этот день. И он возник, хотя и не был высказан.

Кезон настолько разволновался, что резко сменил тему.

– Ты говорил ранее о своей блестящей карьере, достойный Квинт, но обошел вниманием эпизод, который всегда интересовал меня.

– Да? – насупился Квинт. – И какой?

– По-моему, этот эпизод произошел незадолго до моего рождения, когда ты только начинал свою политическую карьеру. Он имел отношение к знаменитому случаю отравления или, вернее, ко многим случаям отравления.

Квинт хмуро кивнул:

– Ты имеешь в виду расследование, которое имело место в тот год, когда я служил куриальным эдилом. Настоящая эпидемия отравлений!

– Если тебе не хочется говорить об этом…

– Я совсем не против того, чтобы обсудить этот эпизод. Как и в случае с позором в Каудинской развилке, нет никакого смысла скрывать его, сколь бы бедственным он ни был. Как ты сам заметил, карьера моя в то время лишь начиналась. Я был еще очень молод и изрядно робел оттого, что меня избрали куриальным эдилом, то есть доверили должность, автоматически делавшую меня сенатором. На меня была возложена ответственность за поддержание законности и порядка в городе.

– Похоже, это замечательная работа.

– Думаешь? По большей части она состоит из утомительных административных обязанностей: разыскивать граждан, которые нанесли ущерб общественной собственности, расследовать обвинения против ростовщиков в завышении процентов и прочая рутина в том же роде. Сплошная скука, особенно для человека, привыкшего воевать. Однако мне на этой должности пришлось столкнуться с явлением необычным и пугающим. В тот год на город обрушилось небывалое бедствие, нечто вроде эпидемии таинственной смертельной болезни. Природа недуга была неведома. Жертвами его становились только мужчины, ни одна женщина так и не заболела. Симптомы необъяснимо варьировали. Некоторые, заболев, умирали почти сразу. У других после долгих страданий наступало временное облегчение, но потом хворь возвращалась, обострялась, и они испускали дух. Еще более странным был тот факт, что жертвами болезни в непропорционально большом количестве становились мужчины благородного происхождения. Обычно моровые поветрия поражают в большей степени людей бедных, низкорожденных, а отнюдь не наоборот. Необычный характер этого бедствия привел к тому, что опасность осознали не сразу. Лишь через несколько месяцев жрецы и магистраты подняли тревогу. Более всего это бедствие походило на проявление гнева богов, но чем Рим и особенно его лучшие люди могли их обидеть?

В конце концов сенат постановил обратиться к одному древнему средству, которое использовалось во время эпидемий. Как ты знаешь, внутри храма Юпитера есть деревянная табличка, прикрепленная на правую створку двери, ведущей в святилище Минервы. Со времени основания храма каждый год в сентябрьские иды один из консулов вбивает гвоздь в эту табличку, чтобы отметить прохождение очередного года. Таким образом, можно подсчитать возраст храма и республики. Табличка украшает святилище Минервы, потому что цифры есть один из ее даров человечеству. Но у этой таблички есть еще одна, более редкая функция. Во время эпидемии может быть назначен особый – не военный, а религиозный – диктатор для выполнения единственной обязанности: он должен вбить в деревянную табличку дополнительный гвоздь. Откуда взялся этот обычай, никто не знает, но его назначение заключается в том, чтобы уменьшить опустошительное действие бедствия. Кстати, именно по наличию такого гвоздя можно подсчитать годы, когда свирепствовали поветрия. Естественно, так было сделано и в данном случае. Назначили особого диктатора (как мне помнится, Гнея Квинтилия), который в присутствии жрецов, весталок и всех магистратов вбил в табличку дополнительный гвоздь и после этого оставил свой диктаторский пост. Но на сей раз обряд не принес облегчения: мор продолжался, причем количество жертв возрастало. Людей охватил страх, вожди тревожились. Я, разумеется, был обеспокоен не меньше прочих, однако как куриальный эдил не нес ответственности за обретение милости богов или еще за какие-либо меры по борьбе с хворью. Но однажды, когда я занимался своими делами в моих покоях на Форуме, ко мне пришла молодая женщина. Она отказалась назвать свое имя, но, судя по ее платью и манерам, была свободнорожденной служанкой из почтенного дома. Женщина сказала, что готова сообщить нечто ужасное, но только если я пообещаю оградить ее от наказания со стороны властей или возмездия со стороны тех, чьи преступления она раскроет. Признаться, я подумал, что ее «страшная» тайна – это не более чем присвоение подрядчиком украденных у города кирпичей или завышение прокладчиком труб сметы на ремонт общественной канализации. Я дал ей гарантию неприкосновенности, и она поведала мне, что обрушившаяся на город хворь – не божественная кара, а дело злобных человеческих рук, причем не мужских, а женских. Незнакомка обвинила в этом свою госпожу и вместе с ней некоторых из самых благородных женщин Рима. На первый взгляд ее история казалась неслыханной. Чего ради, во имя какой цели так много женщин может прибегнуть к отравлению своих мужей и других родственников мужского пола? Конечно, одна женщина может использовать яд, иногда такое случается, но чтобы этим занялись десятки женщин одновременно… Однако оставить донос без внимания я не мог: к тому времени умерли сотни мужчин, а причина смерти так и не была выявлена. Я попросил доказательств. Женщина предложила отвести меня в дом, где изготавливались яды. «Если нам повезет, – сказала она, – мы застанем некоторых преступниц прямо за изготовлением зелий». Я должен был действовать быстро. В тот момент работа, которую я считал пустяковой и рутинной, неожиданно придавила меня такой тяжестью, какую, должно быть, ощутил Атлас, когда мир лег на его плечи.