Читаем без скачивания Что движет солнце и светила (сборник) - Николай Семченко

Лизу ничуть не смущало его обнажённое тело. Но сама она не любила, когда он видел её без одежды. Лиза не гордилась даже своими гладкими, как мрамор, безупречными ногами: предпочитала юбки ниже колен или брюки. Может, она стеснялась чуть заметных шрамиков: ноги она тщательно брила, иногда случались порезы. Но мужики, ослеплённые её фигурой, таких мелочей не видели…

В дверь позвонили. Константин Аркадьевич хотел набросить на плечи махровый халат, но надоумился-таки взглянуть в глазок. И разулыбался, и распахнул дверь:

— Привет, Лиза!

— Привет! — она чмокнула его в щёку, на мгновенье прижалась к нему и небрежно отстранилась. — Ох, и духота, миленький!

— В холодильнике стоит морс, и вентилятор можно включить. Хочешь?

— Знаешь, я на секунду забежала, — торопливо сказала Лиза. — Мы с тобой не скоро увидимся…

— Что такое?

— Уезжаю, — она говорила коротко, сухо. Наверно, и в самом деле спешила. — Через два часа самолёт. Срочная поездка.

Константин Аркадьевич взял её руку — тонкую, белую, благоухающую, но по-мужски крепкую. Он хотел прикоснуться к ней губами: ему нравилось ощущать атласную кожу, бархатистую, прелестную, женственную. Но Лиза отдёрнула ладонь, поправила рукав блузки:

— Костя, милый, если что-нибудь случится, я тебе напишу.

— А что может случиться?

— Ну мало ли что, — она засмеялась. — Например, командировку продлят…

— Я буду скучать, — сказал он. Просто так сказал. Надо же что-то сказать перед расставаньем, пусть это будет какой-нибудь пустяк, самая вопиющая банальность, ерундовина — хреновина, да что угодно — лишь бы не молчать! Но осторожные, цепкие лапки холодка тронули грудь изнутри, и что-то в ней сжалось, замерло и заныло. «Господи, — подумал он, — вот оно, случилось: я, как мальчишка, дошёл до сантиментов. Старею?»

Лиза, как всегда, вызывала в нём желание, и он, не в силах соблюдать приличия, настойчиво, даже резко, не произнося ни слова, посадил её на пуфик и прижался лицом к её животу. Но Лиза неловко оттолкнула Константина Аркадьевича и, не глядя на него, сказала:

— Извини, нет времени. И настроения.

— Но я постараюсь быстро.

— Не хочу быстро. И вот так не хочу.

— Но ты любила…

— Да никогда я так не любила! — резко, зло ответила Лиза. — Делала вид. Пусть тебе будет приятно. Неужели ты не почувствовал?

— Ты меня удивляешь…

— Ты удивился бы ещё больше, если бы знал всё…

— О чём это ты?

Лиза не ответила, взглянула на часы, подняла с пола сумочку:

— Ну ладно, я пошла…

И тут он вспомнил, что те два листочка из записной книжки куда-то пропали. Константин Аркадьевич обладал уникальной особенностью: никогда не запоминал номера телефонов, и даже номер своего домашнего телефона выучивал чуть ли не месяц, вечно путая порядок цифр. Такой вот «телефонный кретинизм».

— Послушай, напиши мне все свои телефоны, — попросил он. — Куда-то записную книжку засунул, не найду…

— Я сама тебе позвоню, — ответила Лиза. — Не волнуйся…

— Сразу, как приедешь?

— Конечно!

Он плохо представлял, чем Лиза занималась на работе: она числилась референтом в одной коммерческой фирме, иногда уезжала на несколько дней в командировки, но о своих делах предпочитала не говорить, отмахиваясь: «Это неинтересно!»

Когда они познакомились, и у них была просто сумасшедшая неделя любви, а потом она уехала на три дня в какой-то занюханный городок, он понял, что ему как раз и не хватает вот такой женщины, которая не пытается услышать, как он дышит, и не лезет в душу, сердце и тем более — в голову, чтобы узнать, что мужчина думает о ней на самом деле. И думает ли вообще.

Она не говорила о том, что хочет стать для него всем — любимой женщиной, единственным другом, лучшим советчиком, а также сестрой, матерью, женой, шлюхой, домработницей и Бог знает кем ещё, лишь бы он был только с ней и ни с кем больше. Он не выдумывал для неё разные ласкательства, одно новее другого, и ему не приходилось шептать всякие глупости, как другим женщинам, которые любят ушами. Лизе ничего этого не требовалось. Она раскрывалась, как цветок, — просто, естественно, без натуги и ужимок. И для этого ей требовался он, такой большой, сильный, добрый, вредный, плохой разный.

Она любила его тело. Закрыв глаза, Лиза подушечками пальцев касалась его лица, шеи, груди, плеч, спускаясь всё ниже и ниже, — как слепая, она рисовала его облик внутри себя, и ещё неизвестно, какой он был лучше настоящий или тот, запечатлённый её внутренним зрением. Ему было радостно с ней, и легко, и просто. И он не хотел долгих расставаний.

— Ну, я пошла?

Лиза тронула его подбородок и, чуть касаясь кожи, провела рукой по щетине; вздохнула, улыбнулась, кивнула:

— Пожелай мне удачи!

— Ни пуха, ни пера! — бодро откликнулся он.

— К чёрту…

Вечером следующего дня от нечего делать Константин Аркадьевич отправился погулять по улице Муравьёва-Амурского. Необычно оживлённая, душная, заставленная столиками продавцов, торгующих соками, мороженым, шоколадом, сигаретами, она напоминала праздные «бродвеи» южных городов: яркие, откровенные наряды девушек, молодые люди в шортах и цветных майках, солидные господа в ослепительно белых рубашках с короткими рукавами, бабуси с букетами цветов на продажу и, главное, — одинокие женщины, которые выглядели слишком независимыми и безразличными ко всему вокруг, но смотрели при этом пристально, тем особенным жутким взглядом, который длится одно мгновенье, и если удастся его перехватить ответным, не менее откровенным взглядом-молнией, то, считай, полдела сделано: можно пойти следом или, напротив, смеясь и беспрестанно болтая какую-нибудь чушь, — зависит от обстоятельств, — увлечь незнакомку за собой, и даже если она для виду сопротивляется, удивляется, негодует, то это ещё ничего не значит, ни-че-го…

Константин Аркадьевич хорошо чувствовал тот момент, когда женщина, посомневавшись, решала, что пусть будет то, чему суждено быть. И она, и он понимали, что на самом деле это совсем не любовь и даже не утоление телесного томления, а, скорее всего, — надежда, что на этот раз получишь больше, чем рассчитывал, и без всяких условностей — просто так. Но при этом каждый надеялся, что, может, выйдет нечто изумительное, потрясающее, почище, чем в каком-нибудь любовном бестселлере. Этого не случалось. Ни разу. Как только тела разъединялись, Константин Аркадьевич уже ничего не ощущал, кроме опустошенности, будто его выпотрошили, вынули не только внутренности, но и что-то такое, что, видимо, называется душой. И он чувствовал себя обманутым.

Константину Аркадьевичу нравилась вечерняя раскованность главной улицы города. И нравилось, что женщины бросают на него взоры. И нравилось улыбаться просто так — от полноты жизни. Но когда невысокая блондинка приятной полноты, проходя мимо, лениво вскинула на него глаза и зрачки вдруг замерцали темным огнём, он даже опешил и притормозил свой и без того размеренный шаг.

Женщина, оглянувшись через плечо, невинно улыбнулась. Он продолжал стоять. Хотя и понимал, что надо бы решительно пойти следом, поравняться с ней и, фатовато поглаживая усы, сказать, допустим: «Добрый вечер! В телохранителе не нуждаетесь? Вечером криминогенность усиливается с каждой минутой…» Ну, или любую другую ерунду брякнуть. На сей счёт он был мастер. Но ему отчего-то стало скучно, просто невыносимо скучно, как только представил, что последует за этим — сценарий, проигранный десятки раз, и наверняка, без осечек.

Мимо плыли парочки, и не смотря на разную одежду, у них были одинаковые бессмысленно-счастливые лица. Степенно прошествовала семья: папа, мама и серьёзная дочурка лет шести с печальными глазами. А следом — бабулька, шлёп-шлёп стоптанными тапками. В руках букет розовых пеонов. Она почему-то выбрала Константина Аркадьевича, остановилась:

— Купите, молодой человек! Недорого…

Константин Аркадьевич улыбнулся её наивной лести: ну какой он, чёрт возьми, молодой, уже давно — мужчина средних лет. Ха, здорово! Молодой человек средних лет!

Он уже хотел отрицательно мотнуть головой, как вдруг почувствовал осторожное, лёгкое прикосновение к плечу:

— А я люблю пеоны…

Он обернулся. Та самая женщина открыто и прямо глядела в его глаза.

— Пожалуйста, — Константин Аркадьевич протянул бабусе смятую пятерку и передал букет женщине:

— Надеюсь, цветы поднимут ваше настроение…

Мягко, по-кошачьи осторожно коснувшись его руки, она взяла букет, поднесла к лицу и взглянула на Константина Аркадьевича из-за зеленых ажурных листьев:

— Спасибо. Вы всегда такой любезный?

— Нет, — честно сознался Константин Аркадьевич. Продолжать разговор ему не хотелось. И вообще, ничего не хотелось, только одно: скорее попасть домой, встать под тёплый душ, смыть дневную пыль и липкую усталость, а потом заварить кофе и лечь на диван с каким-нибудь детективом, и пусть Джо Дассен тихонько поёт своё «Индейское лето», и «Люксембургский сад», и всё то, что Константин Аркадьевич так любит слушать. Особенно, когда один.