Читаем без скачивания Прерия - Джеймс Купер

— Не знаю, — возразил молодой человек, который думал более о страданиях хрупкого создания, поддерживаемого им, чем об опытности своего спутника, — не знаю; мы проехали много миль, и я не вижу никаких чрезвычайных признаков опасности. Если вы боитесь за себя, мой добрый друг, то, поверьте мне, вы ошибаетесь, потому что…

— Будь жив ваш дедушка и находись он здесь, он избавил бы меня от таких слов, — перебил его старик, вытягивая руку и выразительно дотрагиваясь пальцем до руки Миддльтона. — Он имел основание думать, что я никогда не дорожил жизнью, даже в расцвете дней, когда зрение у меня было острее соколиного, а ноги проворны, как ноги красного зверя. Неужели же теперь я буду чувствовать какую-то детскую привязанность к вещи, суетность которой я познал и которая ничего не сулит, кроме горя. Пусть тетоны делают самое худшее; они увидят, что жалкий, истощенный Траппер не будет жаловаться или молиться громче других.

— Простите меня, мой достойный, мой неоценимый друг, — вскрикнул, раскаиваясь, молодой человек и горячо схватил руку, которую старик снял с его плеча, — я не знаю, что говорил… или, вернее, я думал только о тех, слабость которых нам нужно принимать во внимание.

— Довольно. Это естественно и справедливо. Ваш дедушка так же поступил бы в подобном случае. Ах, боже мой! Сколько времен года — жарких и холодных — прошло над моей бедной головой с тех пор, как мы пробивались вместе среди краснокожих гуронов, живших у озер, позади суровых гор Старого Йорка! Много благородных оленей пало с того дня от моей руки! Да немало и воров-мингов. Скажите мне, молодой человек, рассказывал вам генерал, — я знаю, что он стал генералом, — когда-нибудь об олене, которого мы взяли в ту ночь, как передовые проклятого племени загнали нас в пещеры на острове; как мы пировали и пили, чувствуя себя в безопасности?

— Я часто слышал от него малейшие подробности этой ночи, но…

— А певец, а его открытая глотка, а его крики во время битв! — продолжал старик, радостно смеясь при воспоминаниях.

— Все… все… он не забыл ничего, даже самого пустячного случая. Вы не…

— Как! Он рассказывал вам и о чертенке за бревном, и о бедном малом, повисшем над водопадом, и о негодяе, спрятавшемся на дереве?[25]

— Рассказывал о каждом из них и обо всем, чго касалось их. Я полагал бы…

— Да, — продолжал старик голосом, выражавшим, какое сильное впечатление произвело на него это зрелище, — я прожил в лесах и пустыне семьдесят лет, и, уж если кто может претендовать на то, что знает свет и видал всякие виды, так это я! Но никогда ни раньше, ни позже мне не доводилось видеть человека в таком отчаянном положении, как этот дикарь, а между тем он считал недостойным произнести слово, издать крик или чем-нибудь обнаружить свое отчаянное положение! Это уж их собственный дар. А как благородно он поддержал его!

— Послушайте-ка, старый Траппер, — перебил его Поль. До сих пор он ехал в непривычном для него молчании, довольный тем, что одна рука Эллен обвивалась вокруг его стана. — Днем мое зрение так же верно и тонко, как зрение колибри, зато при свете звезд я не могу им похвастаться. Кто это ползет там внизу: большой буйвол или какая-нибудь заблудившаяся скотина из стада дикарей?

Всадники подъехали, чтобы посмотреть на предмет, про который говорил Поль. Почти все время, чтобы быть в тени, они ехали лощинками, но в эту минуту они поднимались на волнистую возвышенность и должны были переехать как раз через то место, где виднелось неизвестное животное.

— Ну, если бы это было возможно, — вскрикнул Траппер, — я сказал бы, что это тот человек, который путешествует, разыскивая гадов и насекомых: наш доктор.

— А почему это невозможно? Разве вы не велели ему ехать этим же путем?

— Да, но я не советовал ему гнать осла так, чтобы он перегнал лошадь… Впрочем, вы правы, вы правы… — сказал Траппер, перебивая сам себя, когда на более близком расстоянии убедился, что видит перед собой Обеда и Азинуса, — это так же верно, как то, что это настоящее чудо. Вот так штука! Ну, друг мой, как это вы умудрились проехать столько в такое короткое время? Удивляюсь быстроте бега вашего осла!

— Азинус выбился из сил, — печально ответил естествоиспытатель. — Конечно, он не ленился с тех пор, как мы расстались, но теперь отказывается слушать мои увещания и приглашения идти дальше. Надеюсь, что в настоящую минуту нечего опасаться дикарей?

— Не могу сказать этого, не могу: дела между скваттером и тетонами неладные. Да, я не могу отвечать за целость наших скальпов. Осел совсем разбит! Вы гнали его так, что он выбился из сил и стал похож на измученную собаку. Во всем должна быть известная жалость и осторожность, даже когда человек едет, спасая себе жизнь.

— Вы указали мне звезду, — возразил доктор, — и я полагал необходимым спешить в данном направлении.

— Что же вы воображали, что до нее доберетесь, что ли? В каком затруднении очутились вы бы теперь, если бы пришлось скакать с нами далеко и быстро!

— Ошибка заключается в строении этого четвероногого, — сказал Обед. Такие постыдные обвинения заставили возмутиться даже человека столь мирного характера. — Будь у него вращательные рычаги на двух конечностях, это уменьшило бы его усталость наполовину. Одно затруднение…

— Убирайтесь вы с вашими половинами, вращениями и затруднениями! Загнанный осел остается загнанным ослом, а тот, кто отвергает это, — брат названному животному. Ну, капитан, нам приходится выбирать одно из зол. Или покинуть этого человека, который пережил с нами слишком много и хорошего, и дурного, чтобы легко можно было бросить его, или поискать местечка, где его осел мог бы отдохнуть.

— Достопочтенный охотник! — испуганно крикнул Обед. — Умоляю вас во имя всех тайных симпатий нашей общей природы, всех скрытых…

— Ага! От страха он заговорил даже с некоторым смыслом! Правда, противно природе бросать брата, находящегося в беде, и я никогда еще не совершал такого постыдного поступка. Вы правы, друг мой, вы правы. Всем надо скрыться, и как можно скорее. По что делать с ослом? Друг доктор, вы действительно дорожите жизнью этой твари?

— Он — старинный, верный слуга, — проговорил опечаленный Обед, — и мне было бы тяжело, если бы с ним случилось что-нибудь дурное. Свяжите ему ноги и дайте ему лечь на это ложе из травы. Я готов держать пари, что завтра утром мы найдем его там, где оставили.

— А сиу? Что станется с бедной тварью, если кто-нибудь из красных дьяволов увидит его уши, торчащие из травы, как два стебля коровяка? — крикнул охотник за пчелами. — Они утыкают его стрелами, как женщины утыкают булавками подушечки, и вообразят, что убили прадеда всех кроликов! Ну, даю слово, что они убедятся в своей ошибке при первом же куске!