Читаем без скачивания Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

Мы решили, что существующий договор между Этельфлед и Сигтрюгром продлится до Дня всех святых будущего года. Я хотел получить три года, но Эдуард настаивал на более коротком сроке, а власти над ним, как над Этельхельмом, у меня не было, так что я принял это условие. День всех святых приходился на конец того сезона, когда можно воевать, слишком близко к зиме, и я решил, что это даёт Сигтрюгру почти два года мира.

И наконец, я настоял на том, что возьму заложников, чтобы обеспечить соблюдение договора врагами Нортумбрии. Это их не обрадовало. Кое-кто стал кричать, что если заложников отдадут Уэссекс или Мерсия, то и Нортумбрия должна сделать то же самое, но Этельхельм, взглянув на меня, поддержал это предложение. Нетрудно представить, какое страдание отражалось в тот момент на его лице.

— Нортумбрия не нарушала перемирия, — нехотя сказал он, — это сделали наши люди. Нарушитель должен платить.

— И кто же должен стать твоими заложниками? — вопросил король Эдуард.

— Мне нужен только один, мой король, — сказал я, — только один. Я хочу наследника твоего трона. — Я помедлил, увидев страх на лице Этельхельма. Он решил, что я говорю о его внуке Эльфверде, который тоже выглядел испуганным. Но тут я вытащил крючок из их похолодевших внутренностей. — Я хочу принца Этельстана.

Которого любил как сына.

И теперь больше года он будет моим.

И армия Сигтрюгра тоже.

Брайс умер в тот же день.

Он мне никогда не нравился. Тупой, жестокий мужлан, по крайней мере, он был таковым, пока в день казни его со связанными руками не привели к шатру Эдуарда. Тут он меня поразил.

Он не сделал попытки обвинить Этельхельма, хотя его казнили за исполнение приказа. Он мог бы рассказать правду, но предпочел до конца сдержать клятву, принесенную олдермену.

Встав на колени перед священником, он исповедался, получил отпущение и соборовался. Он не возмущался и не рыдал. Когда священник закончил, Брайс встал, повернулся к королевскому шатру и лишь тогда дрогнул.

Он надеялся, что его казнит воин из личной стражи короля, испытанный боец, который быстро сделает эту работу. Действительно, на месте казни его ждал огромный, грубый и суровый детина по имени Вармунд, гигант, способный свалить быка одним ударом меча, такого ставят в центре стены из щитов, чтобы устрашить врага. Но пока Брайс исповедался, место Вармунда занял Эльфверд, сын короля, и Брайс дрогнул при виде юнца.

Он снова упал на колени.

— Мой принц, прошу, позволь мне умереть со свободными руками.

— Ты умрёшь так, как я захочу, — сказал Эльфверд высоким, ещё не сломавшимся голосом, — а я хочу, чтобы твои руки остались связанными.

— Освободи ему руки, — попросил я.

За казнью наблюдали не меньше двух сотен человек, и многие поддержали эту просьбу, негромко забормотав в знак согласия.

— Замолчи, — приказал мне Эльфверд.

Я направился к нему. Он был такой же пухлый, как и его мать, с вьющимися каштановыми волосами, румянцем на щеках, голубыми глазками, презрительным и недовольным выражением лица. Меч в руке казался слишком большим для него. Когда я приблизился, Эльфверд дёрнулся, но встретившись с моим взглядом, опустил оружие. Он храбрился, но я видел страх в его круглых глазах.

— Вармунд, — скомандовал он, — скажи лорду Утреду, чтобы не лез не в своё дело.

Вармунд неуклюже подошёл ко мне. Он и правда был гигантом, на целую голову выше меня, со злобным плоским лицом, заросшим тёмной щетиной, и мёртвыми, как камень, глазами. От правой брови всё лицо наискосок пересекал длинный шрам, а тонкогубый рот кривился в постоянной гримасе.

— Не мешай принцу Эльфверду исполнять свой долг, — проворчал он.

— Как только пленнику освободят руки, — сказал я.

— Заставь его убраться! — взвизгнул Эльфверд.

— Ты слышал... — начал Вармунд.

— Ты мне не служишь, — перебил я, — но я лорд, в отличие от тебя, так что ты обязан уважать меня и подчиняться. А если не окажешь мне должного почтения — придётся выпустить тебе кишки. Мне случалось убивать дурней и покрупнее, — я сомневался, что это правда, но Вармунду не повредит такое услышать, — но ни одного глупее. А теперь вы оба подождёте, пока я развяжу руки Брайса.

— Ты не можешь... — начал Вармунд, и я дал ему пощёчину. Со всей силы врезал ему по морде, и это так его удивило, что он просто застыл, как оглушённый телёнок.

— Не смей говорить, что мне делать, смерд, — рявкнул я. — Я велел тебе ждать, значит, будешь ждать.

Я оставил его и пошёл к Брайсу. И едва заметно кивнул Финану. Потом я встал позади Брайса, вытащил нож, которого у меня не должно было быть, и разрезал кожаные ремни. Оглянувшись, я увидел, как чуть шевельнулась алая завеса на входе в шатер короля.

— Благодарю тебя, господин, — сказал Брайс, потирая освобождённые от верёвки запястья, — воин должен встретить смерть со свободными руками.

— Чтобы он мог помолиться?

— Я не должен умирать как обычный вор, господин. Я воин.

— Да, — сказал я, — ты воин. Теперь я стоял лицом к нему и спиной к принцу Эльфверду и Вармунду, а Финан встал позади Брайса.

— Воин, сдержавший свою клятву, — добавил я.

Брайс оглядел глазеющую на нас толпу.

— Он не пришел, — он имел в виду Этельхельма.

— Он стыдится себя, — сказал я.

— Но он сделал так, чтобы я мог умереть здесь, а не на виселице. И он позаботится о моей жене и детях.

— Я прослежу за этим.

— Но он дозволяет мальчишке убить меня, — с отвращением сказал Брайс, — и этот молокосос меня разделает. Ему нравится причинять боль.

— Тебе тоже нравилось.

Он кивнул.

— Я раскаялся в своих грехах, господин.

Он смотрел поверх меня в безоблачное небо, и на миг в его глазах показались слезы.

— Ты думаешь, рай существует, господин?

— Я думаю, что храбрые воины после смерти отправляются пировать с товарищами в небесных чертогах Вальхаллы.

Брайс кивнул.

— Но чтобы попасть туда, воин должен умереть с оружием в руках.

— Поэтому ты хотел, чтобы руки были свободны?

Он не ответил, лишь взглянул на меня, и я увидел смущение на его лице. Его воспитывали как христианина, по крайней мере, я так думаю, но истории о старых богах, рассказанные шёпотом у ночных костров, страх перед потрошителями трупов, пожирающими мертвецов в Нифльхейме, мире мрака, остались в его памяти, несмотря на все проповеди священников.

Я всё ещё держал в руках нож. Теперь я повернул его и протянул Брайсу рукоять.

— Это не меч, — сказал я, — но все равно оружие. Держи его крепко.

Я плотно сжал пальцами руку Брайса, чтобы он не выронил нож или, если уж на то пошло, не воткнул его мне в живот.

Он и не пытался.

— Спасибо, господин, — сказал он.

И Финан нанёс удар. Он спрятал под туникой сакс, короткий меч, и, пока я говорил с Брайсом, вытащил его, а когда увидел, что Брайс крепко держит мой нож, ударил коротким клинком по шее. Брайс умер мгновенно, даже не успев понять, что случилось, и падая, всё ещё держал нож. Я продолжал сжимать его руку с клинком, и только убедившись, что Брайс мёртв, оторвал его пальцы от рукояти.

— Ты... — начал было визгливо возмущаться Эльфверд, но умолк, увидев, как Финан крутит сакс с окровавленным лезвием — клинок со свистом рассекал воздух, так что глазом не уследишь.

Так умер Брайс. Теперь он займёт своё место на скамье в зале Вальхаллы, такой же глупец, каким был при жизни. И там мы встретимся снова.

Я пошёл прочь, но осторожное прикосновение к локтю заставило меня быстро обернуться. На мгновение я подумал, что на меня напали Вармунд или Эльфверд, но оказалось, что это слуга. Он низко поклонился и сказал, что меня зовут в королевский шатер.

— Сейчас же, если тебе угодно, господин.

Угодно мне или нет — не имело значения, когда король призывает к себе, нельзя отказаться. И я последовал за слугой, прошёл за алый полог шатра. Внутри было прохладно, пахло скошенной травой. Там стояли столы, кресла, сундуки, широкая кровать, а на кровати сидела, глядя на нас, большеглазая темноволосая девушка. Король отпустил слугу и, не обращая внимания на девушку, подошёл к столу, заваленному кусками хлеба и сыра вперемешку с документами, книгами, перьями, чашами и парой серебряных кувшинов. Там же валялась изумрудная корона Уэссекса. Эдуард налил себе кубок вина и вопросительно взглянул на меня.

— Да, мой король?

Он налил ещё один и подал кубок мне, потом сел и указал мне на другое кресло, поменьше.

— Так значит, Брайс был язычником?

— Думаю, и язычником, и христианином.

— И он не заслуживал смерти.

Это был не вопрос, скорее утверждение.

— Нет, господин.

— Но его смерть была нам необходима.

Я не ответил. Эдуард пригубил вино, стряхнул прилипшую соринку с синего плаща.