Читаем без скачивания Человек, шагнувший к звездам - Лев Кассиль

— Не-ет! Это не так скоро, совсем не так скоро. Много лет. Много лет. Сначала еще пусть стратосферу завоюют. Стратосфера — вот куда нам надо. Стратосфера — это первый важный шаг по пути во вселенную.

В комнату заходит на минуту гостящий в этот день у Циолковского его поверенный в Москве. Расслышав последние слова ученого, он с ходу врубается в разговор:

— Комсомол наш уж определенно полетит... Ракета сделала огромные успехи.

— Ой, не полетит еще, — говорит Циолковский, лукаво поглядывая на своего поверенного. И труба ходит от одного собеседника к другому. — Ну, ну, ладно, полетит. Не буду вас охлаждать... Увлечение необходимо в деле. И кто знает, впрочем... Может быть, и очень скоро. Мало ли что казалось недостижимым, а ведь достигли. И больше ничего!

Он уже не первый раз произносит это «и больше ничего». Должно быть, его любимая формула, выражающая категорическое утвердительное суждение о сделанном.

— Да, да! Освоят стратосферу, а потом, возможно, и дальше. И доберутся. И больше ничего!.. Вот дирижабль мой, тот может сейчас уже лететь. Дело за постройкой. Вполне осуществимо. А все тянут. Вот второе задание мое не выполнено. Обещали начать давно, да все комитеты, инстанции. Очень уж много. Ибсен вот зло сказал. Только вы не передавайте, а то еще обидятся... «Когда черт захочет, чтобы ничего не вышло, он внушит мысль — учредить комитет». И больше ничего. К сожалению, иногда и решишь в сердцах, что Ибсен-то прав. Я человек смирный, но как же тут не обижаться? Ведь это нужно СССР, и человечеству нужно, значит. Вот таким вниманием меня самого окружают. Чувствую все время, что не один, что прислушиваются к тебе. Забот, кутерьмы, хлопот обо мне сколько! А лучше бы не обо мне, а о деле, о дирижабле бы. А то мне, право, совестно... Юбилей, кутерьма. К чему это? Земляки мои, калужане, — милый народ, они мне таких почестей хотели наделать... В Москву меня собирались отправить, на вокзал с музыкой провожать, как какую-нибудь почетную депутацию. Ну, что такое, к чему? Не за что меня так. И на Луну еще никто не отправился... За что же? Вот видите, и вам беспокойство — из Москвы сюда ехать. Да нет! — замечая, что я хочу что-то возразить, он мотает головой и машет перед моим лицом раструбом жестяного «телескопа». — Да нет, я не скромничаю. Я, может быть, сам-то о себе очень высокого мнения, но другие-то почему должны быть убеждены? Так сказать, вещественных доказательств пока мало добыто. И больше ничего...

Разговор касается философских работ Циолковского. Судя по письмам, которые он ворохами рассыпает передо мной, у него немало пылких последователей, и он несколько задет тем, что я позволяю себе не во всем с ним соглашаться по части некоторых философских высказываний.

— Нет, я яростный материалист, монист. Только материя — и больше ничего!

Он обладает даром чрезвычайно ясно, просто и красноречиво высказывать свои мысли. У него огромные познания, легко, без всякого напряжения пересыпает он свою неторопливую речь фактами из жизни Галилея, Либиха, Гумбольдта... Но в его воззрениях, в представлениях о природе, как идеальном сочетании радости, разума и истины, много наивного .

— Да-с, и все-таки я убежденнейший материалист! — восклицает он, когда я робко решаюсь упрекнуть его в некотором идеализме. — К религии у меня определенное отношение: когда-то это было попыткой мудреца объяснить мир, а потом власть имущие постарались использовать это в своих интересах. Библия? Сотворение мира?.. Ну, слушайте, это же детский лепет!.. В одном Млечном Пути два миллиарда планет. А он в шесть дней! Чепуха! А все-таки обезьяна и этого бы не выдумала, — неожиданно заканчивает он.

УВЛЕКАТЕЛЬНЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ

Об астронавтике, о звездоплавании он говорит с повелительной простотой, которая всегда неотделима от истинного величия идей. Он никак не фантастичен. Все время — расчеты, цифры, законы. Это знание без самонадеянности. Это уверенность без бахвальства.

Его последние работы посвящены устройству межпланетных человеческих поселений.

Нет, Циолковский не зовет людей переселиться в будущем на какую-нибудь другую планету.

— Я вообще никогда не старался отвлечь человечество от Земли, — говорит он сердито. — Пока и на Земле, как мы видим, можно многое улучшить в жизни. А если уж переселяться в будущем, то на астероиды! Или на искусственные межпланетные станции, заброшенные в пространство ракетами. Вот там не будет земных тягот. Притяжения нет. Климат можно устроить какой вам хочется! Солнечную энергию можно использовать в таком объеме, какой нам еще не снится. И доменные печи она заменит и все двигатели, а материалы можно будет доставлять ракетами с Земли. Или зачалить астероид какой-нибудь ближний и произвести его разработку. Там металлов сколько угодно.

И он рисует увлекательную картину. Люди «пасут» в межпланетном пространстве стада астероидов и по мере надобности «доят» их. У меня начинает слегка кружиться голова...

В крохотной мастерской Циолковского на простом верстаке дозревают на солнышке яблоки.

Тут же в светелке помещается склад изданий всех его трудов; на полках размещены книжки, которые он раздаривает гостям и корреспондентам. В углу навалены диковинной формы ладьи, самодельные, странного абриса фигуры, словно тела, прибывшие из иного мира. Все это сделано из жести руками самого ученого. Прислоненная к стенке, стоит вертикально модель дирижабля из гофрированной волнистой стали, которую я прежде уже не раз видел на фотографиях в журналах.

— Прообразы? — почтительно спрашиваю я.

— Карикатуры, — сердито отвечает Циолковский, — это лишь карикатуры. Вы бы там кто-нибудь сказали бы в Москве, что дело с дирижаблем надо поторопить... Да ведь некогда, понимаю. На Земле достаточно дела, и дела-то все неотложные!.. А тут еще воздушные и межпланетные... Я и не собираюсь отрывать людей от дела, от Земли.

ПРОПУСК ВО ВСЕЛЕННУЮ

— Дедушка! — закричала, взбежав по лесенке, внучка Константина Эдуардовича. — Тебя там какой-то старичок спрашивает.

В светелку поднялся щупленький подвижной старикан в старомодных запыленных штиблетах. В руке вместе с кепкой он держал томик издания «Академии».

Труба взяла старичка на прицел.

— Товарищ Циолковский, — закричал тот, борясь с волнением, комком застрявшим в его горле, как плот на окском перекате за окном, и наклоняясь к трубе. Лицо его сразу промокло. — Я пять километров протопал потому, что давно уже издали уважал очень сильно вашу научную личность. Вы плохо слышите, а я потерял зрение на старой работе, но все-таки читаю, вот видите — Виктор Гюго. — Сделав решительно ударение на «ю», он протянул Циолковскому руку с книгой. — Виктор Гюго. Ах, если бы вы читали только, как он остроумничает насчет старой буржуазии! Я читаю все про французскую революцию. Вы меня можете спрашивать. Первая революция была в 1789 году... Потом были еще кое-какие. Но всюду злые люди мешали. А у нас, слава богу, совершилось, хотя на другой почве.