Читаем без скачивания Цветущий сад - Маргарет Пембертон

— Какого черта…

— Не прикасайтесь ко мне! Никогда! — Она вся дрожала, и в ее голосе зазвучали истеричные нотки. — Я не терплю, когда меня трогают! Не хочу этого ни сейчас, ни когда бы то ни было! — Голос ее сорвался, и она начала всхлипывать, обхватив себя руками, словно удерживая от того, чтобы не рассыпаться на части.

Глаза Рамона сузились. Сначала он решил, что она ведет себя, как пьяница, допившийся до белой горячки. Но слезы и мучительные рыдания говорили о том, что эта женщина расстроена и страдает по другой причине. Она так стремительно оставила его, удалившись в другую комнату, где отчаянно пыталась поговорить с мужем. О чем бы они ни говорили, ясно одно — она очень расстроилась. Это не удивило Рамона. Пожалуй, кроме управляющего банком, не было ни одного человека, кому импонировал бы внешне благовидный и мягкий сенатор.

Рамон решительно положил руки на плечи Нэнси. Она напряглась. Его объятие становилось все настойчивее, и наконец он прижал ее к своей груди. На этот раз она не противилась. Ухватившись за лацканы его пиджака, она зарылась лицом в кружева его рубашки и разрыдалась. Желание плакать не покидало ее весь день после ужасного разговора с доктором Лорримером. Наконец, судорожно всхлипывая, она освободилась от объятий Рамона, крепко сжимая в руке его шейный платок.

— Я, кажется, испортила вашу рубашку. — Боже милосердный, что она натворила! Никогда нельзя терять бдительность. Она была дочерью одного политического деятеля и женой другого. Годами ей твердили об осторожности в общении с незнакомыми людьми, и она послушно следовала этому правилу, никогда прежде не нарушая его. В течение многих лет она была рядом с отцом в период избирательных кампаний и сопровождала его во время официальных визитов после победы на выборах, очаровывая весьма критически настроенную вашингтонскую публику, не допуская ни одной небрежности в разговоре. С ее языка не срывалось ни одного глупого слова, которое могло быть использовано против отца или Джека. А за последние несколько часов все ее самообладание, воспитанное годами, куда-то улетучилось. Она пренебрегла осторожностью, причем с человеком, которого раньше никогда не встречала. Более того, их отцы были непримиримыми врагами, и муж отзывался о нем весьма неуважительно.

Джек часто публично заявлял, что человек из богатой семьи связан обязательствами перед людьми. И вот он, пояснял Джек с обезоруживающей улыбкой, намерен выполнить эти обязательства, посвятив свою жизнь служению обществу. При этом он, конечно, думал о предстоящем выдвижении кандидата от демократов на президентских выборах в 1936 году. Джек не уделял почти никакого внимания Рамону Санфорду. Но однажды, слушая, как ее муж осуждал последний роман Рамона с русской княгиней Марьинской, она подумала, что он завидует ему. Муж княгини нанес Рамону оскорбление в «Савое», и Рамон уложил его на пол одним ударом. Затем изысканно поправил манжеты и продолжил обед с шампанским и перепелами, пока прислуга волокла распростертое тело в ближайшую больницу. Вспыхнули блицы, репортеры помчались с новостями в редакции своих газет. Вся пресса муссировала это событие целых три дня.

Последний роман Джека с женой нью-йоркского судьи длился вот уже полгода. Разница между этими двумя связями, по мнению Нэнси, состояла только в том, что одна оставалась в тайне, а другая вышла наружу. Она подозревала, что истинной причиной злости Джека была зависть к Рамону, который выбирал любовниц по своей прихоти. У Джека же возможности были ограниченны, поскольку он должен был быть чрезвычайно осторожным. Жена судьи была на восемь лет моложе Нэнси. Эта связь больно задевала ее.

Она почувствовала острое желание спросить у Рамона, по-прежнему ли русская княгиня играет важную роль в его жизни, но подавила его. Она вела себя как ребенок. Она нуждалась в утешении, и он помог ей. За это она благодарна ему, но не более.

— Вы хотите что-то сказать мне? — Темные, почти черные глаза вопрошающе смотрели на нее.

Она покачала головой, вытирая щеки ладонями и снова принимая вид, достойный Нэнси Ли Камерон.

— Нет, ничего, — тихо ответила она. — Просто я получила дурные известия, а так у меня все в порядке, правда.

В глазах Рамона трудно было что-то прочесть, когда он смотрел, как она поправляет прическу, разглаживает платье и вновь начинает играть роль вежливой хозяйки.

— Мне неловко, что я устроила вам такую сцену. Не пойму, что на меня нашло. Надеюсь, что не заставила вас опоздать на намеченные на вечер встречи.

Было около восьми часов. Глория ждала его уже почти час.

— Сегодня у меня свободный вечер, — сказал он.

Нэнси слегка смутилась. На полу грудой валялась ее соболья шуба, напоминая о том, как грубо он сбросил ее с плеч. Порванные чулки были разбросаны по гостиной, создавая впечатление интимности спальни. Она вспомнила, как он настаивал, чтобы она сняла их, и почувствовала, что ее щеки начинают краснеть. Ей хотелось знать, наблюдал ли он за тем, как она раздевается. Потом интуитивно решила, что вряд ли. Рамон Санфорд давно свыкся с тем, как раздеваются его опытные любовницы, чтобы испытывать удовольствие от ее неуклюжих движений.

Молчание слишком затянулось и становилось неловким, но Рамон не предпринимал попыток нарушить его. Он неотрывно смотрел на Нэнси и видел, как она снова теряет самообладание, поскольку с его стороны не последовало ожидаемых вежливых заверений в почтении, традиционного пожелания спокойной ночи и быстрого ухода.

Он щелкнул портсигаром и предложил ей закурить. Нэнси редко курила, и ее рука слегка дрожала, когда она брала сигарету. Сунув золотой портсигар с монограммой в карман, Рамон понял, что она только внешне кажется спокойной.

Вспыхнула зажигалка, и Нэнси склонилась к пламени. Его руки прикоснулись к ее рукам и задержали их.

— Вы ужасная лгунья, — сказал он тихо. — Что же все-таки случилось с вами сегодня?

Нэнси не знала, что делать. Невозможно было укрыться от его глаз, от его близости.

— Ничего… — Она запнулась в нерешительности. — Впрочем… случилось.

— Расскажите мне. — Его голос заставлял повиноваться.

Нэнси отрицательно покачала головой, хотя чувствовала, как просто было бы рассказать ему обо всем, и тогда он наверняка прекратит свои бессмысленные домогательства.

— Нет, — сказала она наконец. — Если уж я не могу рассказать мужу, то тем более не стану рассказывать кому-то другому.

Рамон вспомнил короткий, отрывистый телефонный разговор, яростно брошенный бокал и сердитые слова, прерываемые всхлипываниями. Его неприязнь к сенатору Джеку Камерону усилилась. В голосе Нэнси прозвучала такая категоричность, что он решил не настаивать. Ему вовсе не хотелось разрушать ее хрупкую оборону и снова доводить женщину до слез, которые, как он догадывался, были очень близки.