Читаем без скачивания Позови меня трижды… - Ирина Дедюхова

После майских праздников Тереха выперли из садика окончательно, устроив ему на прощание праздник "Здравствуй, школа!". Там ему подарили большую картонную коробку — "Подарок первокласснику". Среди прочего в ней была бутылочка с чернилами, непроливашка и деревянные ручки с перьями. Но в целом настроение у Тереха было поганым. Из-за полета его папы на вертолете у всего ихнего цеха срезали премию, а когда его забрали в ментовку, то отпуска всему коллективу трудящихся назначили только с ноября по февраль. Тетя Дуся ходила все время с мокрыми воспаленными глазами. А на Тереха все соседки тыкали пальцем во дворе: "Вон, гляди, идет еще, сволочь! Вишенка от яблоньки… Враг народа! Такой же стервец будет!"

Они вчетвером опять воссоединились у Макаровны, которая все раздумывала вслух о необходимости длительной поездки в Барнаул и все время бегала на телеграф. А без нее им теперь было очень весело, даже Терех с ними отходил душой. Кошке Макаровны он тут же выкрасил уши чернилами в фиолетовый цвет. Он говорил, что чернила бывают даже зеленые, но почему-то первоклассникам их не дарят, сволочи. Чернильницу они, правда, разбили о стенку, когда проверяли, действительно ли из нее никогда не проливаются чернила, или Танька все брешет, а? Перьями они, конечно, наделали из всех яблок, припасенных Макаровной для Ленкиной посылки, ежиков. Поэтому она, вернувшись с телеграфа, долго била ухмыляющегося Тереха по заднице.

Всех ежиков они съесть не смогли, поэтому их дожрал папка Тереха, которого Катя с Макаровной регулярно навещали все пятнадцать суток. Жратвы ему давали в самый обрез. А кроме них его никто не навещал. Папка Тереха производил самое жалкое впечатление. Он был острижен ментами под Котовского и мел улицы напротив Первомайского исполкома. По всему было видно, что он очень переживает. От его вида Макаровна очень расстраивалась, и от нее резко пахло сердечными каплями. Она вообще не понимала, что они все еще хотят от Терехова? Если вначале человека поят каждый день чистым спиртом и посылают за линию фронта в одной телогрейке брать каких-то языков, и так все четыре года, то чо они вообще-то от него хотят? А сама Макаровна помнила, каким славным парнишкой был Терехов до войны, вылитый маленький Терех! Ну, пакостил, конечно, так на то он и мужичок! Что за мужик-то без проказ? А ведь руками-то он все ведь может! Все! Издеваются над человеком, улицу мести заставили лучшего литейщика! Прямо слов нет на энтих нищебродов! Кто им победу добыл? Медали себе навешали, а под колючую проволоку за них Терехов лазил! Где они все были в сорок первом? В эвакуации! А Терех зубами чо-то там в грязюке соединял, у него два ордена, между прочим! Как народишко испакостился за какие-то полвека. Пьет Терех, видите ли. Между прочим, на свои пьет, и на здоровье у врачей лекарств не просит. Вон, заставь-ка, кого из этих мордоворотов, вона, тех, которые втроем на универмаге висят, три источника — три составные части, которые… Ага, заставь-ка, их на льдине два дня посидеть, так соскребать будет нечего!

И когда Макаровна плевала в сторону красивого плаката с красным знаменем, на фоне которого были нарисованы три бородатые дяденьки, выглядывавшие друг из-за друга, Кате становилось очень их жалко. Но она тоже не понимала, зачем они заставили папу Тереха так долго подметать улицы.

За прошедшую зиму Катя здорово подросла, а общение с Терехом ее значительно продвинуло в развитии. Макаровна доказывала сомневавшейся маме, что это очень полезно, когда такая сопля сидит под столом в обществе старших по возрасту. За зиму старушка так привыкла разговаривать с упорно молчавшей Катькой, что даже теперь ее уже не спускала под стол к близнецам, а усаживала рядом с собой на диван и раскрывала огромный альбом с фотографическими открытками. К ним тут же переползал с подоконника Терех. Некоторые фотографии были на твердом картоне с узорчатым краем, а на паспарту с полу стертым золотым тиснением красовались фамилии фотографов. Но по голосу Макаровны Катя чувствовала, что ей почему-то не по себе. Да и сама старушка, наглядевшись с ними на фотографии, шла пить капли от сердца, хотя ничего особенного вроде и не было в тех фотографиях.

Вот две молодые девушки в утренних платьях сидят у рояля. Из огромного балконного окна сквозь легкие занавески рассеянный свет падает на их вольно причесанные головки.

— Это в зале у нас. А это подружка моя, покойница, царствие ей небесное, и пожить-то касатке не довелось. Рояль в дом пионеров потом отвезли, там эти пионеры, страшно сказать, что с ним сделали! Играть-то учиться надо, а ножиком чиркать — делов-то! Клавиши были костью крыты, инкрустация была перламутром, черный лак особого политурного состава, а-а, провались все пропадом! — по-старчески шамкала Макаровна дрожащими губами, а по ее лицу пробегал нервный тик. Иногда она вообще молчала и лишь заслезившимися выцветшими глазами впивалась в старые снимки.

— Ой, я этот дом знаю, это же Первомайский исполком, который теперь папка подметает! Мы оттуда с их цехом на демонстрацию ходим! — радостно чирикал возле бабки Терех.

— Да-а, исполком… Без крепкого слова и не скажешь. Дом этот папаши моего был, частная собственность, между прочим. Он восемь лет его строил, извозом промышлял. Наверху он генералу Ивакину квартиру шести комнатную сдавал, но строго предупредил, что как только я замуж пойду, так генерал оттуда съедет. А внизу у нас лавка была "Восточные сладости". Рахат-лукум, шербет… Пряничков — шестнадцать сортов было, мне особенно розовые нравились. Вот скажи, Терех, пролетарский ты сын, чем этим вашим бородатым коммунистам с универмага розовые прянички помешали? И цвет вроде такой, полупролетарский… Каждую весну папаша самолично выходил и камешки на парапете в разные цвета разрисовывал. Издалека казалось, что на фасаде лавки рассыпаны самоцветы! А теперь замазали все в желтый цвет и демонстрации устраивают, нищеброды!

— Вы, Макаровна, прянички кушали, а бедные люди лебеду ели! Вот вам всем за это и произошло. Так у Таньки в книжке написано, а Танька скоро станет пионеркой! Она уже даже газ умеет включать!

— А у нас, а у нас на квартире нынче газ! Не-е, до вас, уважаемый пионеркин брат, никто в здешних краях лебеду не употреблял, брезговали! Это поветрие с пролетариев всех стран пошло! Ты бы видел, какие куличи у нас приказчики на Пасху в загаженном теперь Крестике святили! С марципанами, жареным миндалем и цветным сахаром, без лебеды вовсе! Ты хоть знаешь, что в наших краях самая дешевая колбаса была — рябчиковая! А остальных видов и сортов до вечера не припомнить! А теперь ваши мамки после работы за такой колбасой в цехе в очередях давятся! У нас бы такую колбасу и собаки не скушали. Да чо там! Ты на фото погляди, да с зависти помри! Во как жили! А вот наша гимназия, нас там трем языкам учили! А Таньку твою чему щас там учат, а? Думаешь, я забыла, как она у меня на полу под столом сикалась? А теперь ходит гордая, пионерка! Здоровкаться перестала! Да ваши Тереховы в деревне-то тоже ведь не последними людьми были, а то чо бы вас там два раза бы раскулачивали? Ай, да чо ты поймешь, сопляк!