Читаем без скачивания Я, грек Зорба - Никос Казандзакис

— Добро пожаловать! — сказал он, будто в полусне, медленно приподняв мундштук своего наргиле. Один из мальчишек подошел ко мне и подмигнул черными, как маслины, глазами:

— Он не с Крита! — сказал он насмешливо. — Ишь, лентяй какой!

— А что, жители Крита — не лентяи?

— Они тоже лентяи… они тоже… — ответил маленький критянин, — но не такие.

— Деревня далеко?

— Да вот она! Рядом совсем! За садами, в лощине. Хорошая деревня, господин. Земля обетованная. Есть цератонии, фасоль, горох, оливковое масло, вино. А там, дальше, растут огурцы и дыни, самые скороспелые на Крите. Это все от африканского ветра, господин, их так и распирает. Когда спишь в огороде, то слышно, как они потрескивают: крак! крак! и созревают за одну ночь.

Зорба шел впереди, забирая немного в сторону. У него до сих пор кружилась голова.

— Смелее, Зорба! — крикнул я ему. — Мы выкарабкались, не бойся теперь!

Мы шли быстро. Земля была вперемешку с песком и ракушками. Время от времени попадались тамариск, дикий инжир, кустик тростника, горький одуванчик. Парило. Облака спускались все ниже, ветер совсем упал.

Мы проходили вблизи большого фигового дерева с раздвоенным искривленным стволом, которое начинало гнить от старости. Один из мальчуганов остановился, поведя подбородком в сторону старого дерева.

— Девичье дерево! — сказал он.

Я вздрогнул. На земле Крита каждый камень, каждое дерево имеет свою трагическую историю.

— Девичье? Почему же это?

— Во времена моего деда одна девушка из знатной семьи влюбилась в молодого пастуха. Но ее отец не хотел этого. Девушка плакала, кричала, умоляла, но старик пел все ту же песню! И вот однажды вечером двое молодых людей исчезли. Их ищут день, два, три дня, неделю, не могут найти! А они, оказывается, померли и уже начали гнить, тогда люди пошли на запах и нашли их под этим деревом в объятиях друг друга. Ты понимаешь, их смогли найти только по запаху.

Ребенок громко рассмеялся. Послышался шум деревни. Начали лаять собаки, кричали женщины, петухи объявляли о ходе времени. В воздухе стоял запах виноградных выжимок, он шел из котлов, в которых гнали раки.

— Вот и деревня! — закричали радостно мальчишки.

Не успели мы обогнуть песчаную дюну, как появилась небольшая деревня, прилепившаяся на склоне лощины. Низкие, выбеленные известью дома с террасами жались один к другому; раскрытые окна гляделись черными пятнами и потому домики были похожи на белые черепа, втиснутые между скал.

Я догнал Зорбу.

— Будь повнимательней, Зорба, — сказал я ему вполголоса, — веди себя сейчас, пока мы входим в деревню, как полагается. Не нужно, чтобы они в чем-то засомневались, Зорба! Примем вид серьезных деловых людей: я хозяин, а ты мастер. Критяне, знай это, шуток не любят. Стоит им только раз взглянуть на тебя, как они тут же найдут что-то неладное и дадут прозвище. И потом от него не избавиться. Ты будешь тогда бегать, как собака с консервной банкой на хвосте.

Зорба схватил себя за усы и погрузился в размышления.

— Послушай, хозяин, — сказал он наконец, — если есть хоть одна вдова в округе, тогда тебе нечего бояться, если же нет…

В эту минуту, близ деревни к нам подбежал нищий, одетый в лохмотья. Смуглый, грязный, с небольшими густыми черными усами.

— Эй, кум! — окликнул он Зорбу. — У тебя есть душа?

Зорба остановился.

— Да, есть, — ответил он серьезно.

— Тогда дай мне пять драхм!

Зорба вытащил из кармана ветхий кожаный бумажник.

— Держи! — сказал он.

И улыбка смягчила его черты. Он обернулся ко мне:

— Что я вижу, — сказал он, — не очень-то ценится здесь душа: всего пять драхм.

На нас бросились деревенские собаки, женщины на террасах поклонились, набежавшие дети, громко крича, пошли с нами в ногу: одни из них лаяли, другие гудели, словно автомобили, иные обгоняли и смотрели на нас вытаращенными от восторга глазами.

Мы вышли на деревенскую площадь, где росли два огромных серебристых тополя, окруженные грубо обтесанными бревнами, служившими скамьями; напротив была кофейня, украшенная огромной выцветшей вывеской: «Кафе-закусочная Целомудрие».

— Чего ты смеешься, хозяин? — спросил Зорба.

У меня не было времени ответить. В дверях кофейни выросли пять или шесть колоссов, одетых в коротки темно-синие штаны с красными поясами.

— Добро пожаловать, друзья! — закричали они. — Зайдите выпить раки. Она еще горячая, прямо из котла.

Зорба прищелкнул языком.

— Что ты на это скажешь, хозяин?

Он повернулся ко мне и подмигнул:

— Выпьем по одной?

Мы выпили по рюмке, раки обожгла нам нутро. Хозяин кофейни пожилой, хорошо сохранившийся и проворный крепыш, принес нам стулья.

Я спросил, где мы могли бы переночевать.

— Идите к мадам Гортензии, — крикнул кто-то.

— Француженка? — удивился я.

— Она явилась с другого конца света. Везде пожила, везде побывала, а когда состарилась, осела здесь и открыла трактир.

— Она продает конфеты! — крикнул кто-то из детей.

— Она пудрится и красится! — крикнул другой. — У нее лента вокруг шеи… И у нее есть попугай.

— Вдова? — спросил Зорба. — Она вдова?

Ему никто не ответил.

— Вдова? — вновь спросил он, исходя слюной.

Хозяин кофейни охватил ладонью свою густую седую бороду.

— Сколько здесь будет волос, старина? Так вот, она вдова стольких же мужей. Понял?

— Понял, — ответил Зорба, облизывая губы.

— Она и тебя может сделать вдовцом.

— Будь осторожен, дружище! — крикнул один из стариков, и все расхохотались.

Вновь появился хозяин кофейни, неся на подносе еду, которую он нам предложил: ячменный хлеб, козий сыр, груши.

— Хватит вам, оставьте их в покое! — воскликнул он. — Нет никакой женщины, которая держит трактир! Они будут ночевать у меня.

— Нет, я их возьму к себе, Кондоманолио! — запротестовал один старик. — Детей у меня нет, дом большой, места много.

— Извини, дядюшка Анагности, — закричал хозяин кофейни, наклоняясь к уху старика. — Я первый предложил.

— Ты можешь взять себе второго, — сказал старый Анагности, — я же возьму старика.

— Какого старика? — спросил задетый Зорба.

— Мы не разделимся, — сказал я, дав знак Зорбе, чтобы он не заводился. — Мы не разделимся. Мы пойдем к мадам Гортензии…

— Добро пожаловать! Добро пожаловать!

Небольшого роста пожилая женщина, приземистая и полная, с обесцвеченными льняными волосами, появилась под тополями, переваливаясь на кривых ногах и радушно протягивая руки. Покрытая щетиной родинка украшала ее подбородок; вокруг шеи повязана ленточка из красного бархата. Ее поблекшие щеки были покрыты, будто штукатуркой, сиреневой пудрой. Небольшая челка игриво прыгала на лбу, что делало ее похожей на Сару Бернар на склоне лет в фильме «Орленок».

— Я очарован знакомством с вами, мадам Гортензия! — ответил я, от охватившего меня хорошего настроения мне захотелось поцеловать ей руку. Жизнь вдруг показалась мне сказкой, комедией Шекспира, скажем, «Бурей». Мы только что высадились, насквозь промокшие после воображаемого кораблекрушения. Изумляя и церемонно приветствуя местных жителей, мы обследовали берег. Мадам Гортензия производила на меня впечатление то королевы острова, то белого блестящего тюленя, немного подгнившего, надушенного и усатого, которого выбросило на этот песчаный пляж. За ней шли многочисленные подданные, грязные, волосатые и добродушные, это был народ по имени Калибан, который смотрел на нее одновременно с гордостью и насмешкой.

Другой персонаж из этой комедии, Зорба, здесь выступал переодетым принцем. Он пялил на нее глаза, словно на давнишнюю подругу. Она походила на старую шхуну, сражавшуюся в далеких морях, то побеждавшую, то проигрывавшую, с пробитыми бортами, сломанными мачтами и разорванными парусами. Теперь она, покрытая ранами, замазанными кремом и пудрой, уединилась на этом берегу и ждала. Разумеется, она ждала Зорбу, капитана с тысячью шрамами. Я горел желанием посмотреть, как эти два комедианта наконец встретятся в критских декорациях, нарисованных грубыми мазками.

— Две кровати, мадам Гортензия! — сказал я, сгибаясь в поклоне перед старой комедианткой из любовной пьесы. — Две кровати без клопов.

— Клопов нет, клопов нет! — вскрикнула она, бросив на меня долгий вызывающий взгляд.

— Их там полно, их там полно! — кричали с насмешкой глотки Калибана.

— Их нет! Их нет! — настаивала она, притопывая на камнях своей маленькой жирной ножкой в толстом небесного цвета чулке. Она была обута в старые дырявые шлепанцы, украшенные кокетливыми шелковыми бантиками.

— У!.. У!.. Дьявол тебя разбери, примадонна! — продолжал хохотать Калибан.

Но мадам Гортензия, полная достоинства, уже двинулась, показывая дорогу и нам. Она источала запах пудры и дешевого мыла.