Читаем без скачивания Охотники неземные - Алексей Корепанов

Ахнул орудийный выстрел – там, внизу… Дверь подъезда. Очнулся. Очнулся – и в ванную – голову под кран. X-холодно… Пронзительно в висках. (Тогда? Двадцать… Сейчас?) Что шипит в трубах – время? Утекает вместе с водой и томится в коллекторах и отстойниках, и суждено отструиться – навсегда. Сколько, сколько его утекло? Полчаса? Или – столетие?..

Назад, в комнату. Все на месте, все, конечно, на месте. Все, как прежде: набирающий силу рассвет, голубая глыба Марсианского Сфинкса, утонувшая в голубой беспредельности, фиолетовый ствол и розовая былинка, и невысокая черная ограда в арабесках, и темный шлем в голубой траве… Только звезду Альфард – облака. И длинный меч воткнут в землю у огра… Меч?

Бросило в жар. Пустота. Там, где Юдифь – пустота. Вместо… Не голубая беспредельность, и не какой-нибудь перламутровый туман, и не серый или ультрамариновый фон, а так – пустота да и все, самая обыкновенная, пустая… Точно по контурам.

Голову медленно… влево… вправо… Только спокойно, Боже, только спокойно! Войди, войди, осмотри…

Глубже, глубже вдох – и выдох. В закутке между шкафом и… – в кресле. Вопросительная полуулыбка – смотрит. Смотрит! На него!

Что, что – в ушах? За окном? Здесь? Хрустальный звон – мировые часы. Обессиленно – к дивану напротив. Она молча провожала взглядом. Сесть… И – молчание.

Птица Феникс оказалась реальностью, и ожила, восстала из пепла, и прилетела. Напряглась, натужилась сельва – и исторгла в мир Кетцалькоатля. Всколыхнулись воды реки Ховары и пронесся буйный ветер с севера, и разрослось великое облако, и полыхнул клубящийся огонь, и нездешнее сияние ослепило потрясенного пророка. В плеске океанских вод поднялась из холодных пучин Атлантида, и восстал под изумленным небом храм Посейдона, оплетенный бурыми водорослями, занесенный илом – и горело под солнцем золото и серебро, и стояли, действительно стояли вокруг храма (прав Платон!) золотые изображения жен и всех тех, кто произошел от десяти царей, и стены акрополя, покрытые орихалком, испускали огнистое блистание. Заструилась прозрачная голубизна в марсианских каналах, и отразилось в ней неземное лицо Аэлиты и улла в нежных руках. Раскололись небеса и омрачилось солнце, растрескались горы и всполошились ветры – Арджуна пустил в ход свое дивное оружие пашупати. И задрожала земля под поступью коня богатыря Святогора. И ожила Юдифь («Господи… Укрепи меня в этот день…»), и отдала служанке голову Олоферна, и покинули они шатер, словно для молитвы, и под разгоравшимися полосами рассвета вернулись в Ветилую. И ожила Юдифь…

Ожила.

Молчание давило.

– Здравствуй… те…

Голос деревянный, какой у него деревянный голос! Теперь закашляться, закрыть лицо ладонями и сквозь просветы между пальцами посмотреть… Понаблюдать.

Ее глаза… Вопросительная полуулыбка… Молчание.

Наконец-то увидел ее глаза! Глубокие карие глаза, чуточку встревоженные и удивленные, с двумя маленькими-маленькими искорками, вобравшими, наверное, в себя отчужденный свет далекой звезды Альфард. Удивительно мягкие… И отражается в них след какой-то невидимой и немыслимой памяти…

Отлепить руки от лица и перестать раскачиваться на диване. Повторить твердо: «Здравствуй».

– Здравствуй.

В ответ – неуверенный кивок.

Солнце – сквозь голое окно, отскакивая от стекол книжного шкафа прямо в глаза. Слепит, режет… Встать, пройти мимо нее, задернуть штору.

Почти полумрак. Белели одежды и нежное лицо. Вернуться на диван и быть готовым ко всему.

– Благодарю…

Негромко – из кресла…

И воструби вдруг первый Ангел, и сделайся внезапно град и огонь, смешанные с кровью, и вплыви в комнату пение сирен, стоившее жизни Одиссеевым спутникам, и прогреми за окном взрыв, подобный Тунгусскому диву, и грянь с неба вопль эскадрильи реактивных бомбардировщиков, и прозвучи из-за синевы голос иных миров – не испытать такого потрясения, как при звуке этого чуть приглушенного… и все же почти невесомого… мягкого… Почти обыкновенного.

Где комната? Утренняя равнина лежала вокруг стен осажденной Ветилуи, и под серым сводом небес нехотя поводили крыльями большие сонные птицы, и за плечами молодой, легкой на ногу служанки качался мешок – и моталось в мешке что-то, очертаниями похожее на капустный кочан, и глухо ударялось о молодое тело пониже спины…

И в конце концов – в кресле, совсем рядом – Воплощенная Мечта.

– Как ты?..

Он не решился произнести: «ожила» – у него просто губы вышли из повиновения.

И теплый милый голос – сжаться, еще раз услышав…

– Нога… Плечи… Рука… Тяжелое в руке… Что-то холодное под ногой… Что-то…

Говорила – с трудом, словно подбирала неведомые ей до этого слова.

– Потом трава… Голубая трава… Земля…

Трепетал, трепетал в комнате голос – все тише, тише.

– Земля… – Еще раз, шепотом – и молчание. Уронила руки, застыла.

Вот, вот… оно… Поворот. И дороги – налево и направо. Вот где, вот когда, двадцать лет…

Что дальше? Что?.. Что делать с мечтой, если она сбывается? Плакать или смеяться от счастья? Построить добротный железобетонный дворец и поселить ее там? Искать другую мечту? Уйти?..

Открыла глаза – и смотрит, спокойно, задумчиво. Что?.. Есть, нашлось!

– Вы… Ты… Может, ты голодная?

В ответ – неуверенная улыбка.

– Сейчас! Мигом!

Вскочить с дивана – на кухню. Громыхал дверцей холодильника, стучал сковородкой, ронял спички, суетливо разбивал полдюжины яиц, искал соль, опрокидывал солонку, кромсал ножом хлеб, а в голове, обреченно – стук неведомых мировых часов, словно кто-то в панике – молотом по рельсу: «Бух – бу-ух… Бух…»

Сесть у окна, лицом в стекло. Сообразить, привести в порядок…

Пахло горелым. Рванулся с табурета, выключил газ – обугленные останки яичницы. А когда повернулся – у кухонной двери стояла она. Улыбалась полупечально.

– Вот… Сгорела, проклятая…

И – молчание, неловкое, удручающее. Увидел ее босые ноги, всполошился.

– Что же ты босиком-то? Сейчас тапочки…

И осекся под печальным взглядом, и застыл посреди кухни, а на сковородке что-то еще продолжало потрескивать.

Едва заметно вздохнула, и медленно – по коридору, к комнате. Опять защемило внутри. Обернулась на мгновение, посмотрела. Улыбнулась – нежно и сожалеюще. Исчезла в комнате.

Неспешно пробирались чащобой Броселиандской рыцари в поисках святого Грааля, мерно покачиваясь на спинах могучих коней. Тащились пыльными дорогами оборванцы, держа путь в страну Эльдорадо. Искали Шамбалу изнуренные зноем и жаждой путники… Стремились к мечте.

Долго стоял посреди кухни, прислушивался. Потом побрел в прихожую, заглянул в комнату – что-то там у стены, какая-то картина – голубое и белое, женщина с мечом – Родина-мать, что ли? – шлем космонавта или мотогонщика. Мудрил приятель.