Читаем без скачивания Теневая черта - Джозеф Конрад

Казалось, у меня за плечами вдруг выросли крылья. Я так и скользил по навощенному полу.

Но впечатление, произведенное на Р., было сильно.

— Послушайте! — воскликнул он на площадке лестницы, где малайцы матросы с парового катера стояли, точно окаменелые, глядя на человека, ради которого их задерживали так поздно в конторе, оторвав от девушек или от чистых семейных радостей. — Послушайте! Он дает свой катер! Как это вы его обработали?

Взгляд его выражал почтительное любопытство. Я совсем растерялся.

— Разве это для меня? Я понятия не имел, — пролепетал я.

Он несколько раз кивнул головой:

— Да. И последний, кто пользовался катером до вас, был герцог. Вот видите!

Думаю, он ждал, что я тут же упаду в обморок. Но я слишком торопился, чтобы проявлять свои эмоции. Мои чувства были уже в таком водовороте, что это потрясающее сообщение не внесло ничего нового. Оно просто упало в кипящий котел моего мозга, и я унес его с собой после краткой, но чувствительной сцены прощания с Р.

Милость великих окружает ореолом счастливый предмет их выбора. Этот превосходный человек спросил, не может ли он быть чем-нибудь мне полезен. Наше знакомство было чисто шапочным, и он прекрасно знал, что больше никогда меня не увидит: я был, вместе с другими моряками порта, только предметом для официальных донесений, для заполнения бланков со всем напускным превосходством человека пера и чернил над людьми, которые сталкиваются с действительностью за священными стенами официальных зданий. Какими призраками должны были мы ему казаться! Простыми символами, которыми можно жонглировать в книгах и тяжелых реестрах, призраками без мозгов и мускулов, не ведающими забот, — чем-то вряд ли полезным и решительно низшего порядка.

И этот человек — по окончании занятий в конторе — хотел чем-нибудь быть мне полезен!

Мне бы следовало, собственно говоря, быть тронутым до слез. Но я даже и не подумал об этом. Это было просто еще одно чудесное событие этого дня чудес. Я расстался с ним, словно он был простым символом. Я проплыл вниз по лестнице. Я выплыл из официального и импозантного портала. Я поплыл дальше.

Я употребляю это слово, предпочитая его слову «лететь», потому что у меня было ясное ощущение, что, хотя я и нахожусь в юношески приподнятом настроении, мои движения неторопливы. Для этой смешанной — белой, коричневой и желтой — части человеческого рода, стремившейся в разные стороны довольно степенно. И ничто в области абстракции, не могло сравниться с моей глубокой отрешенностью от форм и красок этого мира. Она была, так сказать, абсолютной.

И, однако, я вдруг узнал Гамильтона. Я узнал его без усилия, без удивления, не дрогнув. Он шел к портовому управлению с чопорным, надменным достоинством. Его красное лицо издали бросалось в глаза. Оно пылало на теневой стороне улицы.

Он тоже заметил меня. Что-то (может быть, бессознательно бьющая через край радость) заставило меня усердно помахать ему рукой. Эта бестактная выходка совершилась прежде, чем я понял, что способен на нее.

Он сразу остановился, пораженный моей наглостью, точно пулей. Мне даже кажется, что он пошатнулся, хотя, насколько я мог видеть, он не упал. Я прошел мимо, не поворачивая головы. Я уже забыл об его существовании.

Следующие десять минут могли бы быть десятью секундами или десятью столетиями; для моего сознания они не существовали. Люди могли бы падать вокруг меня мертвыми, дома рушиться, пушки палить — я бы ничего не заметил. Я думал: "Черт возьми! Оно мое!" Оно — это было командование. Оно пришло ко мне путем, совершенно непредвиденным в моих скромных грезах.

Я понял, что мое воображение двигалось по условному руслу и что мои надежды всегда были довольно серенькими. Я смотрел на командование, как на результат медленного и постепенного повышения на службе у какойнибудь весьма почтенной фирмы. Как на вознаграждение за верную службу. Что же, верная служба дело хорошее.

Служишь верно ради самого себя, ради судна, из любви к избранной тобой самим жизни, но не ради награды.

В понятии награды есть что-то неприятное.

И вот теперь командование у меня в кармане, причем попало оно ко мне путем, правда, бесспорным, но совершенно неожиданным; помимо всех фантазий, сверх всех разумных ожиданий и даже несмотря на что-то вроде темной интриги, направленной на то, чтобы помешать ему достаться мне. Правда, интрига была жалкая, но она усиливала чувство удивления — как будто я был специально предназначен для этого судна, которого не знал, предназначен какой-то властью, более высокой, чем прозаические агентства коммерческого мира.

Во мне просыпалось странное чувство ликования. Если бы я работал ради этого командования десять лет или больше, не случилось бы ничего подобного. Я был немного испуган.

— Будем спокойнее, — сказал я себе.

У дверей Дома моряка меня, видимо, ждал злополучный стюард. Там было широкое крыльцо в несколько ступеней, и он бегал по площадке взад и вперед, точно на цепи. Расстроенная дворняжка. У него был такой вид, словно у него так пересохло в горле, что он не мог лаять.

С сожалением должен признаться, что, прежде чем войти, я остановился. В моем характере произошла перемена. Он ждал, раскрыв рот, затаив дыхание, а я с полминуты смотрел на него.

— И вы думали, что можете помешать мне, — язвительно проговорил я.

— Вы сказали, что едете домой, — жалобно пискнул он. — Вы так сказали. Вы так сказали.

— Хотел бы я знать, что скажет капитан Эллис на эту отговорку, медленно, зловещим голосом произнес я.

Его нижняя челюсть все время тряслась, а голос был похож на блеяние больного козла.

— Вы меня выдали? Вы меня погубили?

Ни его отчаяние, ни явная нелепость всего этого не могли обезоружить меня. Это была первая попытка причинить мне вред — во всяком случае, первая, которую я обнаружил. И я был еще слишком молод, еще слишком по эту сторону теневой черты, чтобы не изумляться и не возмущаться такими вещами.

Я неумолимо смотрел на него. Пусть помучается. Он хлопнул себя по лбу, и я прошел в столовую, преследуемый его криком:

— Я всегда говорил, что вы сведете меня в могилу.

Этот вопль не только догнал меня, до и достиг веранды раньше меня и вызвал оттуда капитана Джайлса.

Он стоял передо мной в дверях, облеченный в трезвую солидность своей мудрости. Золотая цепочка блестела на его груди. Рука его сжимала дымящуюся трубку.

Я с жаром протянул ему руку; он как будто удивился, но в конце концов ответил на рукопожатие достаточно сердечно, со слабой улыбкой превосходства, точно ножом отрезавшей мои изъявления благодарности. Не думаю, чтобы я произнес больше одного слова. И даже от этого одного, судя по температуре моего лица, я покраснел, как от дурного поступка. Приняв равнодушный вид, я выразил удивление, как это он сумел разгадать маленькую скрытую игру, которая велась вокруг нас.

Он самодовольно пробормотал, что мало происходит в городе такого, изнанку чего он не сумел бы разгадать. А что касается этого дома, то он останавливается в нем уже лет десять. Ничто из того, что здесь творится, не ускользнет от его опытного глаза. И это не причинило ему никаких хлопот. Решительно никаких.

Затем своим спокойным, глухим голосом он пожелал узнать, принес ли я формальную жалобу на стюарда.

Я сказал, что нет, — хотя, конечно, не потому, что не представился случай. Капитан Эллис очень комично напал на меня за то, что меня не было под рукой, когда я был нужен.

— Забавный старик, — вставил капитан Джайлс. — Что же вы сказали на это?

— Я просто сказал, что пришел, как только узнал об его письме. Больше ничего. Я не хотел повредить стюарду. Это ниже моего достоинства — вредить такому субъекту. Да. Я не жаловался, но он, по-видимому, думает, что я пожаловался. Ну и пусть думает. Он набрался страху, который не скоро забудет, потому что капитан Эллис дал бы ему такого пинка, что он летел бы до Центральной Азии.

— Подождите минутку, — сказал капитан Джайлс, внезапно покидая меня.

Я сел, чувствуя сильную усталость и тупую боль в голове. Не успел я собраться с мыслями, как он уже стоял передо мной, бормоча в виде извинения, что должен был пойти успокоить этого малого.

Я посмотрел на него с удивлением. Но, в сущности, мне это было безразлично. Он объяснил, что застал стюарда лежащим ничком на волосяном диване. Теперь он уже оправился.

— Он бы не умер от испуга, — презрительно сказал я.

— Нет. Но он мог бы принять чересчур большую дозу из какой-нибудь бутылочки, которую держит у себя в комнате, — серьезно возразил капитан Джайлс. — Этот дурак уже раз пытался отравиться года два тому назад.

— Неужели? — равнодушно сказал я. — Что ж, он и в самом деле кажется не очень приспособленным для жизни.

— Ну, это можно сказать о многих.