Читаем без скачивания Аниматор - Андрей Волос

Впрочем, в ту пору я в любом случае нашел бы повод им восхититься.

Теперь на мраморе колоннад и портиков заметны темные потеки — городской воздух нечист даже здесь, на окраине.

Тупая пирамида, в которой разместились научные отделы, возвышается на плоском семиугольнике нижних ярусов здания. Возможно, вездесущая пыль и неистребимая копоть лежат и на ней, на всех ее зеркальных гранях, но с дороги не видно.

Верхушка увенчана длинным шпилем. Он один сверкающ и прям. Жидкая голубизна осеннего неба, блеклая белизна облаков — все рядом с ним выглядит нерезким, как на испорченной фотографии.

День сегодня тусклый. Робкий свет небес струится на бурую траву, проплешины голой земли, клокастый кустарник. За оврагом — чуть более яркие, в желтизну, купы деревьев.

На развилке левая дорога уходит к главному порталу. Там выстроились зеленые, с черными полосами по бортам, небольшие автобусы агентства

«Харон». Площадь почти пуста — на ее пространстве мелкие группы людей кажутся горстками рассыпанного мусора. Зато возле второго подъезда теснится целая толпа — это запись на анимацию.

Я беру правее — к служебной стоянке. Паркуюсь, поглядывая на всклокоченного господина в темно-синем пиджаке, который зачем-то толчется у парапета. Мне не нравится выражение его лица, эта гримаса взволнованного ожидания и отчаянной надежды.

Распахиваю дверцу.

Он уже тут как тут. Облизываясь, будто собака перед побоями, спрашивает сипло:

— Простите, вы случайно не Бармин?

Его умильная улыбка вызывает во мне только раздражение.

— Нет, я не Бармин, — привычно лгу я, по неосторожности позволив взгляду его мучительно надеющихся глаз на мгновение поймать мой собственный. — Бармин, наверное, давно приехал.

— Ах, господи! — говорит он, беспомощно озираясь. — Как же так! А мне сказали…

Не глядя больше на него, я захлопываю дверцу и, насвистывая

«Макандо», неторопливо шагаю к шестому подъезду.

Что делать? Я уже привык. Мне часто приходится говорить людям неправду. Потому что правда заключается в том, что у меня нет ни времени, ни сил, чтобы помочь всем, кто ко мне обращается. Я был бы рад, но возможности ограничены. Я вынужден отказывать людям, не только в социальном отношении ничем не выдающимся, но даже видным политикам, известным писателям, знаменитым артистам, звездам экрана и футбола. Несмотря на это количество желающих водить со мной знакомство не уменьшается. Их столько, что временами я вынужден прятаться. Столько, что это число переходит границу, до которой еще можно верить в бескорыстные побуждения. Меня домогаются, передо мной заискивают. Меня подкупают, мне продаются и грозят, на меня надеются, а когда я не оправдываю надежд, начинают люто ненавидеть… И все это совершенно бессмысленно, потому что все, что я могу сделать, я делаю и так, а чего не могу — того не смогу ни при каких обстоятельствах. У меня одна жизнь, и, даже если посвятить ее всю без остатка работе, количество осчастливленных и благодарных не сильно увеличится, а число отвергнутых и обиженных уменьшится не намного.

Клара придерживалась иного мнения. Она полагала, что аниматор не имеет права отказывать тем, кто просит его о… чуть не сказал: о помощи. Нет, не о помощи: об услуге. На эту разницу я и напирал обычно. Да, — отвечал я, посмеиваясь. — Ты права: если бы я был врачом, если бы я был реаниматором, а не аниматором, если бы речь шла о продлении человеческой жизни или действительном воскрешении людей, тогда я не спал бы ночей, а все только возжигал огни в колбах

Крафта. Но, увы, это пламя — всего лишь форма удовлетворения тщеславия: клиент желает, чтобы его колба пламенела ярче, чем соседская; аниматор же (конечно, у него есть и другие мотивы деятельности, но это один из главных) хочет доказать, что владеет своим делом лучше других… Поэтому в шесть часов я выключу установку, захлопну дверь анимабокса, покину Анимацентр, мы встретимся на обычном месте и отправимся ужинать в «Альпину».

Так я отвечал. Точнее — отшучивался. Ну правда, как-то глупо объяснять эти вещи всерьез: кто знает — тот знает, а кто не знает — тому не объяснишь, хоть обговорись. Для аниматора нет разницы между днем и ночью, между отдыхом и работой. Даже если анимабокс заперт, в Анимацентре остались только охранники и сам он сидит, подвыпивший, в «Альпине» и слушает мяукающие стоны саксофона, ему ни на секунду не уйти от себя. Где бы он ни был, чем бы ни занимался, его жадное нутро хватает живые куски окружающего, моментально разжевывает, сплевывает труху, а все, что было в этой плоти питательного, до поры до времени прячет в одном из бесчисленных закоулков мозга…

Но Клара относилась к моим занятиям довольно легковесно. Она не испытывала трепета перед образом пламени, возженного аниматором, перед ней не распахивались шторы вечности, ее не поражала мысль о том, что человека уже нет, и аниматора скоро не станет, как не станет его друзей и знакомых, и просто соседей по времени, и еще пролетят года, и даже века, и даже, возможно, тысячелетия, и все пройдет, все на земле изменится — а пламя все так же будет трепетать в колбе, напоминая кому-то дальнему, что оно — отпечаток живой души…

Клара придерживалась мнения, что жизнь продлевается совсем другими средствами.

Я привычно шаркнул подошвами по ребристой железке и ступил на приступок входа.

По сравнению с белокаменными первым и вторым, возле которых вечно толчется взвинченная толпа, шестой подъезд выглядит совсем неприметно — ни мрамора, ни вывесок. Дверь самая невыдающаяся — обшарпанный алюминиевый каркас с двойными стеклами. Одно из них давным-давно расколото — трещина снизу доверху угловатой молнией. А никому и дела нет. Иллюзия всеобщей доступности.

Зато сразу за этой трещиной проходная, как в английском банке, — с автоматом не прорвешься. Две арки металлоискателей. Короткая, но отчего-то всегда такая нудная процедура проверки. Вынь все из карманов под настороженным взглядом… пройди сквозь, отчего-то испытывая какое-то пещерное волнение, — твердо знаешь, что ни бомбы у тебя, ни гранаты, а все равно как-то не по себе… Да еще не дай бог запищит! Теперь все назад. Два мордоворота в черно-синих комбинезонах за сизым пуленепробиваемым стеклом. Рожи знакомые. Один кивает. Легко так кивает, необязательно. Сам понимаешь — безопасность. Не до сантиментов. Другой погружен в чтение газеты.

Радио у них там бормочет. Пахнет кофе. И немного куревом. Красота.

Век бы так сидел.

Лезу в карман за карточкой-пропуском. Карточки нет.

Перехватываю кейс, шарю в другом.

«…В результате взрыва в автобусе на улице Домостроителей погибло четыре, ранено семь человек», — сообщает задыхающийся от спешки голос диктора, щедро сдобренный каким-то жестяным громыханием. Как бы музыкой. Никогда не мог понять, зачем греметь, если человек говорит слова? Чтобы слушающему было труднее их разобрать? Впрочем, в данном случае все равно не услышишь ничего нового. «Эксперты отмечают, что проявления исламского терроризма становятся все более…»

— Опять автобус взорвали, — говорит мордоворот. — Совсем оборзели!

Другой машет — да, не говори, мол. Вдруг лицо его оживляется:

— Ну ты смотри, блин! Три мяча в первом тайме!

— Что ты хочешь — мясо… Сопейкина просрали, вот теперь сопли жуют…

Карточки нет.

Подперев коленкой, раскрываю кейс.

«Предотвращена попытка взрыва в Концертном зале имени Чайковского.

Террорист-смертник не успел привести в действие взрывное устройство, выполненное в виде так называемого «пояса шахида». По мнению сотрудников ФАБО…»

Вот она!

«В селении Аслар-Хорт ликвидирована группа качарских боевиков-сепаратистов в составе трех человек. Подозреваемые замешаны в организации нескольких террористических актов. При штурме здания погиб качарский милиционер, ранено четверо военнослужащих федеральных сил, один находится в тяжелом состоянии…»

Ну, слава богу.

Сую карточку в прорезь контроллера. Одобрительно пищит ответчик.

Стальные створки расходятся. Мордовороты расплываются в улыбках:

— Добрый день, Сергей Александрович!

Ответный кивок.

Поглядывая на часы, несусь по длиннющему коридору.

У самых дверей рабочей зоны сталкиваюсь с Тельцовым.

— О-о-о-о-о!

Завкафедрой издает протяжный неодобрительный звук, похожий на гудение трансформатора.

— День добрый!

Это нужно понимать так: «Вот я вас опять и застукал!»

Носорожья комплекция не мешает ему ловко заступить мне дорогу.

— На ловца и зверь бежит, Сергей Александрович! Вы на сеансы?..

У вас ведь в половине одиннадцатого перерывчик? Перед лекцией?