Читаем без скачивания Религия танцующих детей - Ольга Талантова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из-под ресниц выкатывается.
Теплым, граненым зрачком. /
Привет.
Главное: мой личный бог из ребер собирает для тебя букет.
ребенок 13 / альраун
Я сидел на стуле и упал.
Упал и разлетелся.
В ярко-освещенном зале звенел острый как игла голос. Он отражался от стен и запрыгивал в уши.
Когда я упал и разлетелся, никто не услышал. Даже женщина в черной смешной шляпке с бардово-кричащим платком на шее, вращающая до моего краха голову как на шарнире, застыла. Было непонятно, дышащая она или пластмассовая. А сейчас, когда я упал, она будто бы и ресницы не сводила вместе.
Голова отпрыгнула под стул соседнего мальчика. Он болтал ногами и туфлей правой ноги задевал мой мягкий нос. Мальчик бил и бил мое лицо, не обращая совершенно никакого внимания на теплую преграду. Все бы ничего, но мне было не то, чтобы больно, неприятно-определенно. Еще этот мой хрустяще-выглаженный воротничок смотрелся потерянной чайкой под пыльной ступней ребенка.
Зачем я всегда слушаю маму? (Теми самыми ушами, которые сейчас катает по полу это короткошортное создание).
Правая рука отлетела к каблуку бронзово-матерчатого старика. Все лицо его заселили морщины. Они будто пришли не по очереди, а сразу все вместе, настолько удивленно-усталым выглядело лицо. Мои пальцы обняли пустую щиколотку и пытались поднять руку. Но старик, видимо, принял мои движения за нечто параноидальное, с возрастом учащающееся, потер щиколотку одной ноги об другую, расщекотав мое смешное запястье.
Я слышал эхо голоса. Голоса, который лился ртутью, и, проникая в глотку, рвался обратно, сквозь зубы, на паркет.
Левая рука отпрыгнула на юбку матери семицветного семейства. Рядом, черной кляксой на фоне ее пшенично-сожженных волос, дрожал отец семейства. Он держался за покатое плечо супруги и раскидывал свои усы во все координаты лица, навязчиво набрасывая на спицы теорию счастья о большой семье. У них, кстати, семь детей. Из них шесть — во мне. Седьмой — ползает по паркету, воруя ладошками солнечных зайчиков.
Я думал о том, как тепло быть ветреным, скомканно-ласковым. В небо подбросишь себя — как богом поцелованный.
Голос дышал мной. Я сам растекался и сам в себе тонул.
Мое сердце отпрыгнуло к потолку и прилипло люстрой к куполу. Снова — смешно. Вместе с сердцем билась вся комната, вместе с комнатой бился пульс во всех висках всех присутствующих, а я тем временем бился за цельного себя. Из сердца шел снег. Он падал на серые макушки и забывал таять. Все слушали кипельно выбеленный голос, даже снег слушал.
Один я искался.
Голос трескался внутрь меня. Мне больше не вынести и меньше не удержать.
Я открыл глаза, когда ребенок откинул мою голову к стене.
Это был мой голос.
Это я говорил.
ребенок 12 / моя мама знает
Моя мама знает.
У меня сводит руки.
У меня сводит голос.
У меня сводит землю из-под ступней.
Обними меня.
Обними меня.
Я млечный. Я искренний.
Моя мама знает.
/ если человека не обнимать –
он высыхает.
Мое недозревшее гранатовое Я взорвалось кисло-вулканическим. Кажется, это было сердце. Кажется, это было сердцем птицы. Птица летела туда, где ее никогда не будет. Она это знала, но все равно летела. Нас никогда нигде нет.
У меня убегает кожа.
У меня убегают брови.
Из меня убегают дети.
Верни меня.
Верни меня.
Я песочный. Я ласковый.
Моя мама знает.
В каждом мы оставляем по острой одинокой части себя. Так солдат проносит в плече обреченную на оседлость пулю через всю войну. Так кит бережет ледяную колючую океаническую воду в солнечном себе. Так я никогда не отпущу тебя из-под своих век.
Хватайся за ресницы.
/ обещаю не моргать.
Это были наши дети. Я пришел забрать их из тебя.
И во мне.
Во мне были дети.
Во мне были наши дети.
/ во мне были дети целого мира.
Самый первый был низок ростом, стонал и перекатывался. Так в нашем доме жила тоска. Она тосковала (если вслух — таскала/таскалась/перетаскивалась) с места на место и врастала в стены. Вот таким был первый. Я его вырывал, рубил, резал, выкорчевывал, раскидывал по себе поперек, вдоль, диагонально, пирамидально, в ладонях сжимал — ничего не помогало. Только фосфорные корни светились по твоим пальцам в песочно-лазурной комнате. Все тонет. Он тонет.
Я тону.
Моя мама знает.
Второй никогда не останавливался. Его я беззаботнее всех не знал. Брови — вразброс, кудри — в облаках, глаза — паутинные (с сотней сотен мастеров по всему бытию и особенно — небытию). В одну треть доли секунды я ставил иглу в значимое место на пластинке, вторую треть доли испарялось не то, чтобы само значимое место (исчезала сама пластинка), третью треть доли — я ломался.
Я ломаюсь.
Я плавлюсь.
Я прекращаю ждать.
Моя мама знает.
Третий был самым сыпучим, как белозубый песок, самым теплым, как недозревшее солнце. Одним словом, самым любимым (двумя словами: самым любящим). Я его громче прижимал, тише выпускал из Я (боясь признаться самому себе, что посмел разомкнуть навеки срощенное).
Я отпускаю тебя.
Я отпускаю себя.
Я отпускаю детей.
Моя мама знает.
Я задуваю себя.
— чудесная была свеча.
— великолепная была свеча.
Моя мама знает.
Моя мама знает
Как
Убегают
Дети.
ребенок 11 / дерево
Я то самое дерево, что умеет летать.
То самое, что растет корнями в воздух.
Знаете, каждый раз, когда мы впускаем кого-то в себя, внутри вырастает одно дерево.
Я то самое дерево, что вырастило планету.
То самое дерево, которое корнями обнимало ее, а затем разомкнуло объятия.
Знаете, каждый раз, когда мы отпускаем кого-то из себя, снаружи появляется дышащее. Так всегда бывает. Как если из-под ног человека выбить землю, словно мяч, человек сам станет планетой.
Я то самое дерево, что умеет ждать.
То самое дерево, что птицей летит домой с самого-самого юга.
Каждый раз, когда кто-то касается нашего дыхания, сны становятся памятью, память становится листьями, листья забирает осень.
Если пришла осень, это не значит, что дерево одиноко без своих листьев.
Я летаю с моими листьями.
С каждым листом.
Я то самое дерево, что умеет летать.
То самое, что растет корнями в воздух.
ребенок 10 / все слоны ушли на север
Тихо тихо тихо.
Тихо тихо тихо.
Тихо тихо тихо.
Все слоны ушли на север.
Все-все-все слоны взяли и ушли на север.
Они уходили миллиардами
