Читаем без скачивания Рассказы - Борис Екимов

- Здорово, кума... Де-енег нету,- передразнивает его Качанов. - Они что ж, миллион, что ли, стоят? Пятерка какая-то.

- Пятерки лишней не имею,- кротко говорит Сергей.

- Ну и дурак! - сердится на него Качанов, закуривает.

Через минуту-другую благостное настроение вновь возвращается к нему.

- Ты купи, купи плавки, плюнь на все. А в отпуск пойдешь - на море съезди. Я люблю море... Прекрасная это штука, замечательная. - Взгляд его снова упирается в темное окно. - Я ведь пловцом был, тренером по плаванию. Учился я во Львове. Чудесный город... Зеленый такой, спокойный. Два года я там учился. А летом мы на море ехали. Инструкторами работали, спасателями. И знаешь, Сережа, вот подъезжаешь к морю, еще нет его, не видно. Но уже запах... Воздух другой. - Качанов не может усидеть на месте. Он дышит тяжело, приподнимается. Шкафы скрипят под ним. - Такой воздух, Сережа, что начинаешь по вагону бегать, как в клетке. Пьяный какой-то становишься, веселый, озорной. И не ты один, все люди. Нет, Сережа, ты плюнь на все! - горячо убеждает он Сергея. - Ты лучше поголодай месяц-другой, а на море побывай обязательно.

- Не-а,- сокрушенно мотает головой Сергей. - Финансы не позволяют. Я - сто двадцать, жена - шестьдесят. Да двое девок у меня, здоровые уже. Их одевать-обувать надо. Я их вот этим летом хотел отправить в город... как его... ну, в общем, на море, в лагерь. Возможность такая была. Школа платила пятьдесят процентов. И еще надо сорок рублей. Сорок да сорок - восемьдесят. В школе мне сказали: иди в профсоюз, там помогут. Я в профсоюз пошел, а они не дают. Мы бы и сами, говорит, поехали, если б такая возможность была. Не вышло, - разводит Сергей руками. - Пришлось дома оставить.

- Ну, это ты зря,- неодобрительно покачивает головой Качанов. - Да и заплатил бы эти проклятые восемьдесят рублей. Извернулся бы как-нибудь. Зато детям какая радость! Они бы долго помнили! Они бы словно в сказке побывали! Качанов волнуется, жадно курит. И там, на шкафах, под потолком, в дымном жарком полумраке, он машет руками, привстает, тянется к Сергею: - Ты, балда, понимаешь... в сказке. Синее море... Понимаешь? Нигде такой синевы нет. И неба такого нет нигде! Об этом не расскажешь! И не забудешь этого никогда! Нет, обокрал ты детей... Обокрал! А ведь деньги у тебя есть,- грозит он пальцем Сергею. - Я зна-аю, вы ведь с женой с каждой получки рублей по десять откладываете. Так что тысчонка или полторы на книжке есть. Точно? наклоняется он со шкафа и строго глядит на Сергея.

Сергей довольно посмеивается.

- Ну, точно. Не столько, конечно, но немного есть. Это обязательно надо. Без этого никак,- серьезнеет он.- А как же? На черный день. Вдруг чего случится.

- Э-эх, ты,- сокрушается Качанов. - Черный день... Это какой же такой черный день... Ну, скажи?.. Какой такой черный? Ответь?

- Как какой? - недоумевает Сергей. - Заболею я, например.

- Ну, и болей на здоровье. Тебе ведь платить-то будут столько же, по больничному девяносто процентов. Чего тебе еще надо?

- Мало ли чего,- мнется Сергей. - Случится чего-нибудь, вдруг...

- Вдруг, вдруг, - передразнивает его Качанов.- А чего вдруг - и сам не знаешь... Война? Так тебе эти деньги не помогут. Наводнение, землетрясение, холера?.. Чего вдруг-то?!

- Ну, люди не дурней нас с тобой, а все копят. Все откладывают,- убежденно говорит Сергей. - У некоторых знаешь какие тыщи лежат? - завистливо вздыхает он. - Нам такие не снились.

- Значит, на черный день все держат? - насмешливо спрашивает Качанов.

- Ну, на черный, на всякий случай... Или к старости.

- Да о каком еще черном дне ты говоришь, если у тебя каждый день черный! Черт побери! - кричит Качанов. - Ты же вот в этой дыре сидишь! В грязи, в мазуте! Изо дня в день! Вот в этой вонючей конуре! Домой придешь, щей похлебаешь, пустых... Мясо ж, наверное, не берешь? Так?

- Мясо, брат, нынче колется,- машет рукой Сергей. - Мясо мне зарплата не позволяет есть.

- Ну, вот, щей похлебаешь. В домино пойдешь постучишь во дворе. И спать! А утром опять то же. Если кружку пива раз в неделю выпьешь - уже праздник.

- Пиво я люблю,- круглое лицо Сергея расплывается в улыбке. - Пиво я летом каждый день пью. После работы, по кружечке. Жинка мне на обед дает. А я первое только возьму,- подмигивает он весело.- Экономия. На пиво как раз остается. У нас,- оживляется Сергей,- возле нашего дома, бочка стоит. Всегда пиво свежее, и народу немного... - он замолкает, но улыбка еще светит на его лице, приятные воспоминания уходят не сразу.

Казалось, лишь на минуту-другую замолк разговор, а у Сергея глаза сразу же начали слипаться. И он, плеснув из чайника воды, намочил лицо.

- Засыпаю,- виновато улыбнулся он. - Так третью смену не люблю.

- Ничего,- ободрил его Качанов. - Последний день. Завтра отдыхаешь и послезавтра. С женой пойдешь в кино или в театр.

- Не-а,- помотал головой Сергей. - Мы не ходим. Телевизор у нас. А театры я вообще не уважаю.

- Ну, а ты был там, был ли? - мягко выпытывает Качанов.

- Был. Раз. В армии еще, после войны сразу, нас водили. Не понравилось. Разговаривают, разговаривают. А вообще-то я неграмотный по этому делу. Да и вообще неграмошный,- невесело засмеялся он и так же, коверкая, повторил: Неграмошный... Шесть классов в войну. А какие тогда классы. Зимой чуть походишь. Работали все. Так вот с тех пор. Руками все могу,- пошевелил он пальцами рук. - А башка,- постучал он по ней,- не кумекает. Мне бы уж четвертый разряд давно надо. Сколько лет работаю. Все на десять рубликов побольше. А не могу эту... киматику изучать у станков.

- Кинематику, что ли? - переспросил Качанов.

- Да, ее... Ки-ме... Киматику, в общем, пропади она...

- Ну, ничего, Сережа,- ласково проговорил Качанов. Лицо его стало печальным. Как-то смущенно погладил он свою стриженую голову и лег. Заложив руки за голову, он снова стал глядеть в черное окно. - Ничего, Сережа, все нормально. Прекрасная все же у тебя жизнь, замечательная, я тебе скажу. Дом, семья, дочки... подрастут скоро, помощницами станут. Легче тебе будет. Тогда, может, и на море выберешься. А море... - вздохнул он,- это все же великолепно, Сережа.

Качанов замолчал. Он лежал покойно, и не понять было, спит или нет...

Сергей все же свет верхний потушил. И тотчас на него навалилась дремота. За стеной ровно гудел цех; за окном сделалось будто бы посветлее: то ли брезжило это, то ли просто казалось Сергею. Он с завистью посмотрел на Качанова, потом на верстак, куда можно было прилечь, но остался по-прежнему сидеть. Мало ли что случится: вдруг войдет какое начальство, будут неприятности, могут премии лишить, тринадцать рублей из кармана. Лучше уж потерпеть.

ЧУЖОЙ

Лет десять назад, когда лишь принимался я за литературное ремесло, а работал на большом заводе, в то давнее теперь уже время, надумал я провести отпуск на хуторе. Приятель мой работал в тамошней школе и звал, обещая тишину и покой,- дело не лишнее, когда проводишь день за днем в цеховом грохоте.

Сошел я с поезда на станции Жутово, и лишь двадцать километров отделяли меня от цели. Двадцать, но долгих верст зимней сельской дороги. Мне повезло: еще засветло сыскал я попутный "Кировец" и покатил.

Кабина могучего трактора поднималась над землей высоко, она просторная была и светлая. И неоглядными казались степь в ее зимней бели и сизое зимнее небо над степью. Сугробы сдвинутого с дороги снега вздымались внизу нестрашными хребтами и глыбами. Поднимался буран. Снег пошел, и вокруг нашего стеклянного домика неслись друг за дружкою белесые волны метели.

К хутору подъезжали в сумерках. Открылся он вдруг, в низине, и после долгой дороги желтые огоньки его казались теплыми, радовали глаз. Подъехал тракторист к самому дому. Тут меня встретили. И началось доброе житье.

Приятель мой жил одиноко и трехкомнатную квартиру делил с совхозным парторгом, который приехал на хутор недавно и пока без семьи. Поселили меня в самой большой комнате, поставили раскладушку, стол. Пустое жилье казалось просторнее и выше.

Поутру товарищ мой и парторг уходили на службу, и я оставался один. Так хорошо было просыпаться в тишине и никуда не спешить. Завтракать на кухне и глядеть в окно. Дом наш стоял крайним в хуторе, а дальше лежала степь и белесое небо над ней. Рядом, в двух шагах от дома, пряталась под снегом речка. Талы, вербы и тополя темнели вязью на белом снегу. А из комнаты моей виден был весь хутор: два десятка домов, школа да совхозная контора, баня на отшибе, скотные базы - вся жизнь на ладони. Вот к магазину трактор подошел, с будкой, что-то привез. И сразу потянулись бабы из домов, из конторы, потом от фермы.

А в доме было тихо, лишь ветер гудел. И хорошо было сидеть за столом, читать и временами глядеть в окно. Было хорошо и как-то непривычно после города, завода, грохота, беготни. Все это осталось где-то и так далеко, что даже не верилось. Казалось, есть только одна жизнь - вот эта, в покое, в тиши, в зиме.

Приходил мой товарищ и снова уходил в школу. К вечеру возвращался парторг. Звали его Виктором, и отчество к нему еще не липло. Был он молодым, рослым, рукастым и не парторгом гляделся, а работягой, шофером. Он и вправду шоферил с юных лет, а потом поступил в институт и учился заочно, и вот теперь, лишь месяц назад, прислали его сюда, на это место. Новая работа была для него не в привычку, тягостной, высидеть целый день в конторе он не мог, тянуло к гаражу, к мастерским. А там - к делу. За это его ругали. И директор, и районное начальство. Последний раз, уже при мне, досталось ему за печку. Пришел он на ферму, а в бытовке печь дымит, и скотники ругают начальство. Он разозлился, развалил печь, начал перекладывать. А тут - директор. Снова ему влетело.