Читаем без скачивания Одержимый - Владимир Санин

Возглас: «Перевернешься вверх килем – точно узнаешь!»

ЧЕРНЫШЕВ. Мудрое замечание, Чупиков, недаром я с детства уважаю тебя за светлый ум. А вот ты, судя по твоему выступлению, усвоил другое: что на берегу зимой значительно безопасней, чем в открытом море. И те, кто с одобрением твою баранью… – прошу прощения, товарищ председатель! – твою дикую чушь слушали, тоже небось прикинули, что зиму лучше в своих городских берлогах пересидеть. Были морские волки – стали морские зайцы.

Шум в зале.

ЧЕРНЫШЕВ. Прошу прощения, если кого обидел, я ведь насчет зайцев для юмора, чтоб вместе с вами посмеяться над веселой шуткой. Только вот что скажу сразу: раз начали, значит, будем ловить рыбу зимой. Будем, душа из нас вон! А если кто до смерти перепугался, то на берегу тоже дел невпроворот, без работы не останутся. Вот объявление читал: в детских садах требуются воспитательницы.

Общий шум, выкрики: «Хромой черт!», «Правильно, так нас!"» «Лишить слова!»

ЧЕРНЫШЕВ. Большое спасибо, дорогие товарищи, за дружеские замечания, благожелательное внимание и чуткость. До новых встреч на наших собраниях!

Выступление Чернышева произвело на меня двойственное впечатление.

Я не люблю, когда оскорбляют людей, вне зависимости от того, имеются или нет на то основания; я привык думать, что намеренно оскорбить, унизить может лишь человек скверный, с низменными чувствами, испорченный властью над кем-то и собственной безнаказанностью. Я еще не готов был таким человеком считать Чернышева, но в обидных насмешках, которыми он осыпал товарищей, угадывалось высокомерное: «Я вот не такой, как вы, я умнее, дальновиднее и смелее». А между тем в зале сидели капитаны, нисколько и ни в чем не уступавшие Чернышеву, – я в этом не сомневался, как и в том, что их сильно задели оскорбительные намеки.

Но в то же время я с совершенной ясностью, понял, что Чернышев выступил таким образом не из одного лишь желания оскорбить и унизить, а для того чтобы резко сменить угол зрения на важнейший вопрос! И слова специально подобрал обидные – в трусости обвинил и огонь на себя вызвал, все для того, чтобы пробудить в капитанах самолюбие, заставить их забыть про мудрую осторожность и припомнить, что без риска никакие большие дела невозможны. А раз так, то выступление Чернышева можно было трактовать совсем по-иному. Я, во всяком случае, решил пока что категорических оценок не делать, а подождать развитая событий.

Неожиданностей, впрочем, не произошло. Атмосфера в зале уже была такова, что предложение Сухотина, из-за которого разгорелся сыр-бор, ожидаемой поддержки не получило. Под одобрительные возгласы и аплодисменты ораторы громили Чернышева за высокомерие и зазнайство, а тот сидел на своем месте, согласно кивал и, вместе со всеми оглушительно хлопая в ладоши, выкрикивал: «Так ему, злодею! Жарь его по заднице!» Видя, что важное совещание превращается в балаган, председательствующий объявил перерыв, и мы с Ермишиным поспешили в вестибюль, где продолжали кипеть страсти. Разбившись на группки, капитаны возбужденно спорили; в центре одной из групп мы обнаружили Чернышева, который, против ожидания, совершенно не паясничал и спокойно отвечал на упреки в свой адрес.

– Но зачем людьми рисковать? – горячился краснощекий крепыш, в котором я узнал капитана Григоркина. – Вдов, что ли, мало на берегу мыкается? Бери списанный СРТ, оборудуй его датчиками и управляй по радио, приборы на борту и определят критическую массу льда!

– Мне этого мало, – возразил Чернышев, раскуривая трубку. – Я еще хочу понять, как бороться с нарастанием льда, какие есть средства защиты. Химики, слышал, какие-то лаки предлагают, попробовать надо. И потом, ты знаешь, как в аварийной ситуации быстро определить количество льда на борту? Лично я пока что не знаю. Нет, брат Григоркин, приборы людей не заменят. К тому же,

– Чернышев неожиданно мне подмигнул, – на экспедиции настаивает пресса, сам товарищ Крюков уже местечко в каюте застолбил. Правда, Паша?

Все мы бываем исключительно благоразумны, давая советы другим. Для нас это легко и просто – делиться своей мудростью, когда не затрагиваются интересы нашей священной особы. Будь на моем месте другой человек, я толкнул бы его локтем в бок и посоветовал с минуту поворочать мозгами, ибо лучше прослыть тугодумом, чем сразу же раскрыть пасть и совершить непоправимую глупость.

Между тем именно так я и поступил. Ермишин потом рассказывал, что я напыжился, как индюк, и не просто ответил, а с чудовищным апломбом изрек: «Безусловно, Алексей Архипыч, это для меня вопрос решенный». Кем решенный, когда, почему? Спустя мгновение я обзывал себя авантюристом, болваном и последним ослом, но было поздно. Чернышев, сатанински сверкая глазами, тут же расхвалил меня капитанам («отменнейший журналист, ас, в Москву переманивают!»), соврал, будто моя книжка у него настольная («очерки, а читаешь, как детектив, оторваться невозможно!»), и в заключение объявил, что с таким парнем, как я, не пропадешь. В этой неумеренной хвальбе слышалась столь откровенная насмешка, что мне бы тут же обратить все дело в шутку, но я лишь зарделся, смущенно хихикнул («Как дамочка от комплимента», – припомнил Ермишин) и следующим вопросом окончательно закрепил петлю на своей шее:

– Значит, если экспедиция состоится, возьмете?

– Считай, взял, – кивнул Чернышев. – Все равно буду набирать балласт. – И, нагнувшись, задышал мне в ухо: – Неужели думаешь, такого леща на берегу оставлю?

Об этом совещании прослышали наверху, затребовали информацию, и вскоре Чернышев по просьбе министра отправил ему докладную записку. А еще через три месяца «Семен Дежнев» с членами экспедиции на борту вышел в Японское море.

Начинаю составлять досье

Я лежу на верхней койке и считаю слонов, вот-вот начну пятую сотню – даже не во всех африканских заповедниках есть такое стадо. Обычно на третьем-четвертом десятке я засыпаю, но «Семен Дежнев» переваливается с боку на бок, как перекормленная гусыня, а койка и переборки содрогаются от могучего храпа Баландина. Ладно, привыкну. Пассажир я, в общем, неприхотливый, комфортом в своих странствиях не избалован.

Не спится мне, конечно, из-за обилия впечатлений. Получить заказ на серию очерков (главный намекнул: без ограничений) – большая удача для журналиста моего ранга, опростоволоситься мне никак нельзя. Мысль о том, что материал потянет на целую повесть, придет много позже, когда спутники по экспедиции, каждому из которых я заранее отвел определенную роль, вдруг перестанут мне подчиняться: тот, кто должен торчать за кулисами и докладывать «кушать подано», неожиданно выскочит на авансцену, и наоборот. Но пока что в голову лезут лишь скудные мыслишки об очерках.