Читаем без скачивания Если ты назвался смелым - Мария Красавицкая

Нет, не чувствует, не оглядывается. Мне стало стыдно: все работают, а я… Я ведь тоже работаю. Камни в бадью легче бросать, чем высчитывать бесконечные кубометры кладки и умножать их на рубли с копейками. Но все равно гляжу в окошко, и как-то стыдно мне перед нашими. Скорей бы уж кончить!

Со вздохом берусь за наряд. Бросаю последний взгляд в окно.

Славка теперь стоял лицом ко мне, обеими руками опирался на вибратор. Внизу, возле него, незнакомый, очень высокий худой парень. Почему-то мне подумалось: «Вот еще один выпускник школы, как и я когда-то, ищет работу».

Славка показал незнакомцу в сторону конторки. И парень пошел сюда, к нам.

Порыв ветра сорвал с большого дерева пожухлые листья. Они полетели прямо в лицо парню. Он отвернулся, пригнулся. Так, пригнувшись, и вошел в конторку. Распрямился с опаской — потолки наши на его рост не рассчитаны. Поздоровался, красиво склонив голову.

— Привет! — важно ответил Петя. Только что не прибавил: «Чем могу служить?» Он любит поважничать.

— Вы бригадир? — Парень шагнул поближе. Глаза у него карие, а коротенькие, остриженные под «ежика» волосы светлые, курчавятся на висках.

— Мы будем бригадир,— с достоинством ответил Петя.

— Меня к вам послали,— в точности как я когда-то, сказал парень и полез во внутренний карман кожаной коротенькой курточки.

— Кто послал? — Петя был по-прежнему полон достоинства.

Вот сейчас незнакомец ответит: «Не знаю… Такой… седой…» — и тогда я обязательно расхохочусь.

— Начальник участка,— ответил парень.— Вот,— подал Пете бумажку.

«Тов. Грачев! Направляю в качестве строймастера молодого специалиста Лаймона Лиепу. Ознакомьте с объектом, окажите соответствующую помощь».

Вот оно что! Инженер. Счастливец! А я-то решила — школьник-выпускник. Впрочем, он и теперь не кажется мне старше. Стесняется, как мальчишка. Я бы на его месте не стеснялась. Ишь, стоит, как по стойке «смирно». Руки по швам. Очень прямой— только что не уперся головой в потолок. «Ест» Петьку глазами.

А Петька разважничался окончательно. Осмотрел «молодого специалиста» со всех сторон, спросил, будто сомневаясь:

— Значит, инженер?

— Инженер.— Лиепа так ответил, словно и сам этому не верит.

— Что ж,— Петька скривил губы и стал в точности похож на нашего начальника участка Ивана Алексеевича,— соответствующую помощь, конечно, окажем. С объектом ознакомим,— покосился в бумажку, наверно, подумал: «Что бы еще такое завернуть —позаковыристее?» Ничего не придумал и сразу стал обычным, нашим Петькой.— Да садись же, чудак. Чего стоишь? — потянул строймастера за рукав, усадил рядом с собой. А сам отодвинулся, полюбовался мастером, как своей собственностью.

— Значит, молодой специалист? — еще раз задал вопрос.

— Да уж так…— Лиепа развел руками.— Теорию, конечно, знаю. А вот насчет практики, честно скажу, слабовато. В проектировщики готовился. А пришлось на производство.

— Ничего, ничего.— Петька похлопал его по плечу.— Поможем соответствующим образом. Народ у нас опытный.

Ну, сейчас начнет хвастаться бригадой! Но со двора доносится крик: обычная история в конце дня — шоферы отказываются сделать еще одну ездку. Петя срывается с места.

Мне как-то неловко наедине с новым мастером. Сделала вид, что углубилась в наряды. Чувствую его взгляд, и от этого еще хуже.

К Ганнуле часто приходит парень из нашей бригады— Тадеуш Лукьянчик. Поистине неисповедимы пути, которыми приходит к людям любовь! Рядом с крепкой, крупной Ганнулей Тадеуш просто мальчишка. Худенький, маленький, юркий. Лицо скуластое. Бойкие, веселые, широко поставленные глазки так и стригут по сторонам. А язык! Второго такого нет в бригаде.

С Ганнулей Тадеуш тих и послушен. Придет, сядет, следит за нею преданными глазами. И поддакивает. Что бы она ни сказала,— он согласен.

Расму и Юзю присутствие Тадеуша ничуть не стесняет. Они и переодеться при нем могут. А я гляжу на Ганнулю и Тадеуша и вспоминаю папу и Тоню. Вот же судьба: и здесь я кому-то мешаю!

Однажды мы были с Ганнулей вдвоем, когда пришел Тадеуш. Идти мне было некуда, но я собралась и вышла: пусть побудут вдвоем.

Спустилась в вестибюль, села возле нашей вахтерши тети Мицы в кубовой. За окном шумел дождь. А здесь тепло, уютно, тихо. В топке кипятильника малиновым огнем рдели угли. Тетя Мица, еле слышно позвякивая спицами, вязала. Я раскрыла книгу.

Только начала читать, хлопнула дверь. С хохотом вскочили с улицы насквозь промокшие Расма и Юзя. Кинулись наверх по лестнице.

— Девчата! — окликнула я их.— Не ходите. Там Тадеуш.

— Ну и что? — Расма продолжала подниматься.

— Не надо! — взмолилась я.— Пусть побудут вдвоем!

— Подумаешь, условия им создавать!—рассердилась Расма.— Получат комнату — пусть хоть целый день милуются.

— Правда, не надо,— вмешалась Юзя.— Чем они виноваты? Куда пойдут — такой дождь?

Расма поворчала, но наверх не пошла. Сидели все в кубовой. Тетя Мица шевелила спицами и ласково так на нас посматривала.

С тех пор повелось: Тадеуш на порог — мы куда-нибудь уходим. Расма и сердится иной раз, но уговора не нарушает. Впрочем, и Расма и Юзя вечерами редко бывают дома. А я всегда ухожу, как только появится Тадеуш.

Ганнуля стала ко мне очень доброй. Оказалась она простой, бесхитростной, откровенной. Никогда ни с одной подругой не было мне так легко и просто, как с нею.

Вечерами часто остаемся вдвоем. Я все-таки устаю и охотно валяюсь с книжкой. Ганнуля учится в пятом классе и корпит над учебниками.

Вот и сейчас она, сдвинув широкие брови, писала, зачеркивала, снова писала. Шевелила губами в такт тому, что читала или писала.

За окном лил дождь — которые сутки, как подрядился. За день мне стеганку на плечах пробило насквозь. Намокли косы. И вот я лежу с распущенными волосами. Собиралась пойти к папе — он один, Тоня с братиком еще в родильном доме. Но вымылась под горячим душем, переоделась в сухое, прилегло на полчасика — только косы просушить. А вставать, идти под дождь не хочется. Уютно нам вдвоем с Ганнулей. Мир и тишина.

Тишину нарушил тяжкий вздох. Знаю, что за этим последует, но молчу. Ганнуля вздохнула еще раз, покосилась на меня. Я сделала вид, что увлечена книгой. Снова вздох, еще более горестный.

— Ну, что там у тебя? — Каменное сердце не выдержало бы таких вздохов.

— Арихметика.— Ганнуля развела руками.

Ясно, арифметика. Вечно у нее дважды два получается пять. Ладно, так и быть, помогу.

— Пустяковая задачка,— через минуту сказала я и попыталась коротко объяснить, почему один бассейн наполняется быстрее другого.

Ганнуля смотрела на меня стеклянными глазами: не поняла. Начинаю снова. Даже рисую ей бассейны. С кранами. Из кранов течет вода. Бассейны наполняются. Один раньше, другой позже.

— Поняла?

— Не,— огорченно и чистосердечно призналась Ганнуля.

Вот тупица! В третий раз объясняю. В четвертый. Злюсь.

В конце концов Ганнуля делает вид, что ей все ясно. Положим, ничего ей не ясно. Но у меня нет больше ни сил, ни слов. Радуюсь:

— Наконец-то! — и ложусь на прежнее место. Ганнуля собирает книжки. Гасит верхний свет. Ложится рядом со мной. Большая, уютная, теплая.

Лежим и болтаем. О любви, конечно. Что может быть интереснее?

Любовь у Ганнули и Тадеуша спокойная, без волнений и переживаний. Впрочем, однажды волнения были: когда распределяли комнаты в «Доме молодоженов». Бригада волновалась за Ганнулю и Тадеуша.

Тадеуш без конца бегал в конторку, звонил по телефону. Возвращался злой и взъерошенный: нет, еще не решили. И только Ганнуля была спокойна.

— Дадут, чего там, своими руками строили, да не дадут.

— Сходите вы, зарегистрируйтесь,— за неделю до сдачи дома советовал Петя.

Но Ганнуля была, как кремень:

— Своего угла нету—и огород городить нечего.

Вечером после работы Ганнуля поехала в стройучасток сама: за ключами и ордером.

Вернулась очень быстро. Будто слиняло ее румяное лицо. Вошла прямая-прямая, как палка. Рухнула ничком на кровать — пружины звенели, так она плакала.

Я побежала за Тадеушем. Он как сидел в нижней рубашке, так и кинулся к нам.

Тадеуш говорит на любом из бытующих в бригаде языков: латышском, русском, литовском. Ганнулю утешал по-белорусски:

— Ты ж моя ягодиночка солодэнькая! Земляни-чинка ты ж моя,— бормотал он и гладил ее растрепанную голову, прижимал к своей груди.— Птушечка ты моя…

Это Ганнуля — птушечка!

«Птушечка» залила слезами его чистенькую рубашку. На том все и кончилось. Непорядка Ганнуля терпеть не может. Достала чистую рубашку: все вещи Тадеуша хранятся у нее. Вытирая рукавами неправдоподобно огромные слезы, шмыгая распухшим носом, заставила Тадеуша переодеться. Застегнула пуговицы на груди. Отступила, осмотрела его озабоченно, сказала стоически: