Читаем без скачивания Прощальный поклон ковбоя - Стив Хокенсмит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старый так и сидел в оцепенении и даже не поднял бровь, когда в заключение полковник открыл окно и приказал нам вылезать.
– Лучше никому не видеть, что вы у меня были, – пояснил он.
Парочка ковбоев, вылезающая из окна средь бела дня, пожалуй, привлекает больше внимания, чем те же двое парней, спокойно выходящие на улицу через дверь, однако я почел за лучшее промолчать, ибо полковник Кроу произвел на меня впечатление буяна, по сравнению с которым Джордж Кастер[10] покажется образцом здравого смысла и хладнокровия.
– Билеты возьмете у стойки Южно-Тихоокеанской железной дороги внизу. Они уже там, на имя Диссимуло, – сказал полковник, пока я не слишком грациозно пропихивал свою немаленькую тушу через окно: моего далеко не старого братца прозвали Старым в шутку, в моей же кличке – Верзила – нет ни капли иронии. – Паулессу я отправлю шифрованную телеграмму о том, что вы приезжаете.
Густав неуклюже вылез за мной, а Кроу высунулся из окна и, согнув ручонку, отсалютовал нам.
– Удачи, парни.
– Значит… это и все? – спросил я, вяло салютуя в ответ. – У нас нет никаких заданий до те пор, пока не доберемся до Сан-Франциско?
– Конечно, есть, – нахмурился Кроу. – Я полагаю, это ясно и без слов.
Мы со Старым молча вылупились на него, давая понять, что слова все-таки не помешали бы.
– Если злодеи нападут на «Тихоокеанский экспресс», – рявкнул полковник, – убейте их всех!
После этого он нырнул внутрь и захлопнул за собой окно.
– Пожалуй, лучше бы он все-таки обошелся без слов, – заметил я.
В депо неподалеку, пыхтя, направлялся одинокий локомотив, и мой брат следил за его приближением с тоскливой задумчивостью.
– Не ожидал, что дело пойдет так быстро, – признался Густав.
– Но это не значит, что и мы должны торопиться.
– Мы взяли бляхи. – В голосе Старого звучала странная покорность судьбе. – Согласились работать.
– Работать в Южной, черт ее дери, Тихоокеанской, – напомнил я. – Ей-богу, братишка, Майк Барсон и Оги Уэлш нам ближе, чем этот чокнутый недомерок.
Густав покачал головой, стряхивая с себя сонное оцепенение.
– Барсон и Уэлш – преступники, – твердо сказал он. – А мы сыщики.
– Железнодорожные сыщики, – поправил я.
– Сыщики.
– Если все так просто, чего ж ты огорошен? Когда Кроу сказал, что отправляет нас следующим поездом, ты так побледнел, что чуть усы не выцвели.
– Я же говорю, дело пошло слишком быстро, вот и все. – Старый развернулся и зашагал вдоль стены здания. – И нам тоже надо идти быстро, иначе опоздаем на поезд.
Ругаясь, ворча и волоча ноги, я все же потащился следом.
После того как мы собрали свое барахло, переоделись в лучшую одежду – то есть ту, на которой поменьше пятен и заплат, – и заселились в меблированные комнаты, мой брат сделал серьезный шаг, скорее даже, гигантский скачок для людей вроде нас. Он продал лошадей. В этом был определенный резон, ведь нам вряд ли позволили бы засунуть их под сиденья в поезде. Но мне показалось, что была и другая причина: Густав отреза́л пути к отступлению.
Когда пришло время возвращаться на станцию, мы уселись в запряженную мулами конку, и поездка мне очень понравилась, поскольку давала массу возможностей раскланиваться с миленькими продавщицами из магазинов. Старый же остался равнодушен к их прелестям – и не только потому, что мой застенчивый брат едва не падает в обморок при виде юбки. Хотя мулы трусили весьма неспешно, братец, выпучив глаза, уставился на убегающие вдаль пути, как будто линия конки не упиралась в Юнион-Стейшн, а обрывалась в Большой каньон. Когда я спросил, как Густав себя чувствует, он буркнул «отлично» и еще крепче вцепился побелевшими пальцами в ближайшую стойку.
Мы доехали до станции, и я взвалил на себя бо́льшую часть нашего барахла, но Старый все равно отставал. Сказать, что он шел как на эшафот, – ничего не сказать. Он будто шел на эшафот с привязанными к ногам гранитными плитами.
– О господи. – Я бросил свою ношу и встал, дожидаясь брата. – Если заболел, так и скажи.
– Я… не… болен, – неубедительно прохрипел Старый, проковыляв мимо меня в направлении станции.
Нам выдали билеты на имя Диссимуло, как и обещал полковник Кроу, хотя клерк за стойкой и пронзил меня злобным взглядом, когда я с трудом выговорил якобы собственную фамилию.
– Диссимуло. Что еще за имя такое? – спросил я Густава, когда мы отправились на поиски носильщика, чтобы он забрал наши вещи.
– Кажется, и-итальянское, – заикаясь, пробормотал брат.
– Тогда буду звать тебя Джузеппе. А ты можешь называть меня Леонардо.
– Как насчет просто Дурень? – огрызнулся Старый устало, словно насмешки в мой адрес были некой тяжелой обязанностью, выполнять которую он мог только чудовищным напряжением остатков сил. – Если уж брать чужое имя, так почему бы не придумать нечто более подходящее?
Предложение показалось мне не лишенным смысла, и поэтому вскоре я сдал наши седла и сумки в багаж, указав имя «Густав Холмс».
– Ты же всегда хотел стать новым Холмсом. Ну вот, я тебя им и сделал, – сказал я брату, который устроился на одной из длинных скамей, тянувшихся, как ряды кукурузы, через весь огромный зал станции.
Старый кивнул, глядя на кучу сундуков, ящиков и мешков, в которую закинули и наше барахло.
– Надеюсь, ты не отдал носильщику вещь, которую не хочешь потерять.
– Не беспокойся, самое необходимое у меня вот здесь. – Я похлопал по потертому ковровому саквояжу, который мы купили в ломбарде, перед тем как сесть на конку. Там было все, что могло понадобиться нам в ближайшие дни: смена одежды, зубные щетки, бритва и помазок, рассказы о Холмсе и еще пара предметов, которые, я надеялся, не пригодятся, – наши револьверы в кобурах. Но в саквояже не было никаких невосполнимых вещей, о которых говорил брат.
– Отто, – сказал Старый, – немедленно дуй туда и вытащи свою книгу из седельной сумки. У нас еще есть несколько минут. Достаточно времени, чтобы отправить рукопись почтой. – Он промокнул покрытое испариной лицо носовым платком. – Да, признаю, чувствую себя крайне дерьмово. Но если я могу забросить свои несчастные кости в поезд, то и ты мог бы дотащить свою книгу до почты, черт возьми.
– Так что же именно у тебя болит, брат? Может, отбитая совесть?
Я, конечно, просто хотел сменить тему. Старый ответил тем же, хотя и не столь элегантно: просто покачал головой, поднялся и направился к дверям в западной стене станции.
«Тихоокеанский экспресс» ждал нас снаружи.
Я невысокого мнения о железных дорогах, но это не помешало мне восхититься красотой поезда. Увидев его, я понял, как чувствует себя человек, входящий в помпезный оперный театр. От такого количества роскоши и блеска вполне можно на мгновение забыть об унылом убожестве повседневности.
И это был только локомотив: темно-зеленый с красными полосами и позолотой, отполированный до такого блеска, что укрепленный над путеочистителем громадный прожектор казался лишним: уж наверняка начищенный паровоз будет сиять в лунном свете яснее самой яркой звезды. Еще я углядел суетливого толстячка в комбинезоне – без сомнения, машиниста, – который перетирал тряпкой рукоятки и рычаги в кабине, словно наводил глянец на бриллиант.
За локомотивом был прицеплен столь же великолепный угольный тендер, но за ним виднелись почтовый вагон компании «Уэллс Фарго» и багажный вагон, которые по ослепительности не превосходили ящики с капустой. Зато дальше шли три пульмановских вагона, вагон-ресторан и, наконец, обзорный вагон, сияющие такими яркими зеленым, красным и золотым цветами, что, казалось, на них еще не просохла краска.
