Читаем без скачивания Тринадцатая рота (Часть 3) - Николай Бораненков

И вот случай такой представился. Бригаденфюрер приехал в Брянск арестовать Гуляйбабку, заподозренного в связях с партизанами.

Где находится Гуляйбабка, в Брянске никто не знал. "Я потерял его, еще когда вырывались из Сухиничей, — дал показание фон Шпиц. — Если не погиб, то, думаю, скоро появится. Какая-либо нужда приведет его ко мне".

Поджидая Гуляйбабку, бригаденфюрер решил прежде всего воплотить в явь свою давнишнюю мечту — заполучить на рождественский стол гусака с начинкой.

— Мой верный Курт, — сказал он, обращаясь к денщику. — Вот вам марки и корзина. Ступайте на рынок и купите гуся. Да не какого-нибудь тощего гусенка, а большого, жирного. Можно и гусыню. Это не имеет значения. Главное, чтоб покрупнее.

Курт ушел за покупкой рано утром, а явился под вечер. В корзине у него сидел тощий, подыхающий куренок.

— Что ты принес?! — закричал бригаденфюрер, ухватив за ноги куренка и размахивая им перед носом измученного денщика. — Я дал тебе приказ купить гуся, а ты? Что ты купил? Кто будет его есть? Он и без ножа подыхает!

— Мой бригаденфюрер, позвольте доложить?

— Не желаю слушать. Где гусь? Брянский гусь с антоновкой? На худой конец хоть с рябиной.

— Мой бригаденфюрер, я обошел весь рынок. Три рынка! Но там пусто. Даже гусиных перьев не видно.

— Мог съездить в Жуковку, в Почеп. Там, говорят, гусей стадами на рынок пригоняют.

— Мой бригаденфюрер, ехать в Почеп я побоялся. Вчера туда поехал (тоже за гусями) ординарец господина коменданта. Поехал и не вернулся. На дороге нашли только колесо от «мерседеса» да кусок от корзины.

— Жалкий трус! — выругался Поппе. — Шефа гестапо накормить не можешь. — Он сорвал с плеч подтяжки и отправился в спальню.

Нельзя сказать, что Поппе ложился спать голодным. Нет. На ужин он съел порцию сосисок, выпил кофе и пожевал галет. Но что сосиски и какая-то тощая, сухая, как солома, галета. Гусь… Жареный брянский гусь стоял перед глазами бригаденфюрера. С мыслью о нем он так и уснул глубоко за полночь…

…Очнулся Поппе от гусиного крика. Вначале он подумал, что это галлюцинация, что гусиный крик ему просто приснился. Он повернулся на другой бок. Крик повторился. Бригаденфюрер закрыл голову подушкой. С улицы опять донеслось:

"Ка-га-га-га!"

Бригаденфюрер вскочил с постели, на цыпочках подбежал к окну, откинул штору, прислонился ухом к стеклу.

"Ка-га-га-га!" — прокричал гусь… настоящий гусь за окном.

— О бог мой! — только и смог сказать бригаденфюрер. Он выбежал в прихожую, разбудил храпевшего на диване денщика:

— Встань! Скорей! Там гусь.

— Что? Где? Какой гусь? — вскочил денщик.

— У нас в саду. Под окном. Ах, да скорей же ты. Скорее! Его могут поймать и другие.

Денщик схватил с вешалки мундир, фуражку, пробкой вылетел из особняка.

…Прошло десять минут, пятнадцать… Денщик с гусем не появлялся. Прошел час. Не вернулся денщик и без гусака.

Гуляйбабка сидел подавленный, убитый. Убитый потому, что перед ним сидел с гусаком на коленях не бригаденфюрер Поппе, а его денщик Курт. Гуляйбабка готов был задушить его, свернуть ему жирную шею. Это он, этот растолстевший, как и его хозяин, боров испортил всю кашу, сорвал партизанам поимку шефа гестапо.

— Почему вы надели мундир бригаденфюрера? Его фуражку? — чуть не кричал с досады Гуляйбабка.

— Я нечаянно. Впотьмах, — вскочил гестаповец. — Я так торопился! Вернее, меня торопил бригаденфюрер. Ему так гусятины хотелось!

Емлютин, сидевший при допросе, подошел к расстроенному неудачей Гуляйбабке, сочувственно положил руку на его плечо:

— Не убивайся, Иван Алексеич. Хуже бывает.

— Нет! — встал Гуляйбабка. — Жадничать нельзя. Мы должны господина Поппе брянской гусятиной угостить.

8. ГУЛЯЙБАБКА УКЛОНИЛСЯ ОТ СМЕХОЧАСА. СЛОВО ВЗЯЛ ПРОХОР СИЛЫЧ

— Товарищи! На пашем традиционном смехочасе должен выступить наш Гуляйбабка. Но, по известным вам причинам, ему не до смеха. Он закрылся в землянке и что-то колдует у карты Брянской области. Нам же велел отдыхать и быть готовыми к выступлению.

Волович, сказавший это, посмотрел на дремавшего у земляной печурки кучера.

— Поэтому давайте предоставим слово Прохору Силычу.

— Что? Ась? — встрепенулся кучер.

— Ждем вашу самую смешную в жизни историю, Прохор Силыч, — сказал Волович, уступая кучеру место за столом.

— Нет, нет. Я тут, — замахал руками Прохор. — У теплой печки горячей и словечки. — Он поскреб за ухом: — Только о чем вам рассказать? Вот беда. Смешливых историй у меня вроде бы и не было. Больше грустных да досадливых. Там конь ногу отдавит, там колесо с тарантаса соскочит на полном разбеге, там пассажиру внутренность тряхнешь на кочках — чертом похвалит тебя. Ведь я всю жизнь с конями, телегой да седоками.

— Не скупитесь, Прохор Силыч, не жеманничайте, як засидевшаяся в девках Одарка, к якой впервой посватался добрый жених, — подзадорил Чистоквасенко.

— А-а, какое там жеманство, — отмахнулся Прохор. — Просто вспомнить сразу не могу. Сколько этого начальства вожено и перевожено! Каких только историй в дороге не бывало! Да вот вам одна. Не смешная, правда, но со смешинкою.

Он отодвинулся прямо на тельпухе от печки, повернулся к сидящим на полу, лежащим на нарах солдатам "охраны Гуляйбабки".

— Как-то раз вез я из района в село уполномоченного потребкооперации по заготовке яичек. Едем этак, толкуем о том, о сем, и вдруг он у меня и спрашивает: "А что, Прохор Силыч, нет ли у тебя на примете в селе, куда едем, озорной бабенки, чтоб глазунью соорудила, бутылочку на стол, а ночью погрела бочок?" — "Озорных много, — отвечаю, — да только и мужья у них есть озорные. Ребра пересчитают". — "Увольте, — отвечает. — Таких мне не надо. Мне вдовушку, разведенку или солдатку, которая второй год мужа ждет… Вы понимаете меня?" "Как не понять? Все понимаем", — говорю. "Так сделайте одолжение. Поспособствуйте". — "Поспособствуем, сударь, чего там. Когда прикажете свести вас?" — "Да хоть сегодня. Я готов!" И вот вечерком, как и было сказано, привез я заготовителя к молодке и говорю ей: дескать, угости-ка ты этого яйцезаготовщика как следует. Погорячей. "Угостим, — отвечает. — Не впервой". В общем, не знаю, какой у них там разговор был, только в ночь, как хорошенько стемнело, в баню они мыться пошли. Разделись, все честь по чести. Вдруг молодка и говорит ему: "Ой, миленький! А водички-то холодной нет. Сбегай-ка принеси. Тут речка рядом". Он цап ведерко и голяшом за дверь. Зачерпнул воды, несет. Сунулся в дверь, а не тут-то было. Заперта. На засов. Он в крик: "Душенька, Марфушенька, отвори. Не шуткуй. Замерзаю я. Морозище какой!"

— А она-то что? Что она? — раздались голоса.

— Э-э, она! Не на ту бабу нарвался. Как ни просил, ни умолял, а дудки. Не отворила. Велела поцеловать пробой и катиться домой. И эх, взвился ж тут наш заготовитель! По селу бежал — на жеребце не догонишь. Эхма!

В землянку вошел Трущобин:

— Товарищи, в ружье! БЕИПСА выступает на задание.

— С кем идем?

— Точно не знаю. Но вижу, седлают лыжи и брянские партизаны.

9. ОТЪЕЗД БРИГАДЕНФЮРЕРА ПОППЕ. ВСТРЕЧА НА ЗАЧАРОВАННОЙ ДЕСНЕ

Бригаденфюрер Поппе покидал Брянск в препаскуднейшем настроении. Он так и не отведал знаменитого брянского гусака, даже и без начинки, а самое ужасное было то, что он возвращался в Смоленск без денщика и Гуляйбабки. Денщика, как выяснилось позже, утащили вместе с подсадным гусаком партизаны. Гуляйбабка куда-то бесследно исчез, и его не нашли даже сверхбывалые сыщики. Но самое страшное, что кидало в дрожь, было воспоминание о той ночи, когда он, Поппе, чуть ли сам не клюнул на партизанскую гусиную приманку. Была такая минута, когда ему хотелось оттолкнуть копавшегося у вешалки денщика и выскочить на поимку птицы самому. О, это было бы кошмарно!

Качаясь на холодной полке плохо отапливаемого вагона, бригаденфюрер закрыл глаза, зримо представил, как его с гусаком в руках ведут по зимнему лесу партизаны, как они хохочут над ним у костра, как допрашивают, тыча в нос гусиными перьями… И уж наверняка в советских газетах появилось бы сообщение: "В городе Б. местные партизаны устроили приманку фашистов на живого гусака. На эту удочку клюнул сам шеф гестапо Поппе. Он захвачен вместе с гусаком и доставлен по назначению". А спустя неделю это газетное сообщение попало бы на стол гауляйтеру Эриху Коху, а не то и самому Гитлеру. А Гитлер, придя в ярость, потрясал бы этой бумажкой перед командующим гестапо Гиммлером: "Вот! Вот до чего вы докатились, господин Гиммлер! У вас на гусиную приманку ловят бригаденфюреров!" И пошла бы гулять молва о гусаке и бригаденфюрере по всей Германии. О какое счастье, что рок снова увел от беды. Да и совсем ли увел? Неровен час, гестаповцы Брянска донесут историю с пропажей денщика до Эриха Коха, скандала не избежать. И какой бес толкнул обратиться к ним за розыском? Ах какая идиотская оплошность! Так бы что? Пропал денщик и пропал. Мало ли этих болванов денщиков пропадает. Тот самовольно уехал на фронт. Тот дезертировал. Доложил бы, что пропал без вести, и крышка. А теперь вот чеши затылок, гадай бригаденфюрер Поппе на кофейной гуще: донесут — не донесут?..