Читаем без скачивания Аплодисменты после… - Владимир Качан

Мы с ним не простились и тогда, в 80-м, и сегодня не прощаемся. Потому что он продолжает петь с дисков, с магнитофона, иногда с экрана.

Давно, лет десять тому назад, на одном концерте меня попросили спеть «что-нибудь из Высоцкого». Я ответил тогда единственно возможным для меня способом. Я сказал: «Пусть он сам поёт».

Что ему рейтинг из его космоса, что ему вся эта возня – он своё отдал, он своё взял. И ещё возьмёт… Он – останется!

Григорий Горин

ГИГ – формула успеха

ГИГ – это Григорий Израилевич Горин. Пьесы и сценарии под этим, как теперь говорят, брендом были обречены на успех, и фамилия автора была его гарантией, гарантией качества, знаком отличия. Чтобы хорошо поставить пьесу Горина или экранизировать его сценарий, надо всего лишь не навредить тексту, сказать и сыграть именно то, что он написал. И будет успех.

Он переиначивает сказки, легенды и уже существующие пьесы для создания очередного сценария, но, по своему разумению, всюду проводя генеральную линию, главную тему его творчества. И я рискну предположить, что тема эта – благородство героев, почти забытый, покрытый пылью романтизм. Он выводил эту тему на авансцену, на передний план, даже исходя из классических пьес самого Евгения Шварца. Похоже, он слегка стеснялся своего немодного романтизма и презираемой брутальными мужчинами сентиментальности и маскировал это юмором. А чего стесняться-то, если эта самая сентиментальность – всего лишь драгоценное сегодня умение быть растроганным. Хоть иногда… В окружающем бессердечном мире, в котором сострадание или способность заплакать от чужой беды не котируется, не имеет никакого рейтинга, эта способность – редкость, которой следует восхищаться и дорожить ею.

А вот эта верность раз и навсегда выбранной генеральной линии вызывает нежное уважение у людей, для которых благородство и честь – не пустой звук. В пьесах и сценариях Горина уже содержится режиссёрское решение, которое миновать или игнорировать совершенно невозможно. Оно являет собой очень мощную подсказку.

Трактовка поведения Мюнхгаузена не как банального вруна, а как абсолютно непонятого человека, которому тошно в этом сером и пошлом мире, которому совсем не весело жить меж дураков, и поэтому он создаёт свой мир, в котором творятся чудеса, а потом по лестнице лезет в небо, потому что таким, как он, на земле места нет… Так вот, эта трактовка, я думаю, хороша и верна, и она – уже готовое решение, преподнесённое режиссёру на блюдечке со всеми нужными каёмочками. И так у него – во всём, что написал…

Я с самого начала обозначил главную идею этой книги не как воспоминания или, упаси господи, мемуары, в которых их авторы говорят в основном о себе, однако в том рассказе о Г. Горине, который собираюсь вам представить, я являюсь вместе со своим тогдашним юбилеем базовой отправной точкой, а без неё будет непонятно всё то, с чем тогда выступил Горин. Заранее приношу извинения, что без себя в этот раз обойтись не удалось, но к портрету Григория – точнее, эскизу к портрету – этот рассказ, как мне кажется, подойдёт, как дополнительная краска.

Григорий Горин одарил меня двухтомником своих сочинений. Там на обложке – он в наиболее фотогеничном для себя виде. И я считаю нужным, чтобы он появился в этой книге именно так – в образе красивого мыслителя

Итак, он вышел на сцену не в числе поздравляющих коллег, а, так сказать, – соло. Достал из кармана листок бумаги и начал:

«Думал, что тебе написать, потому что шуток уже мало, а юбилеев много. Поэтому я понял, что всё равно шутки будут крутиться вокруг фамилии. Ну это первое, что приходит в голову, потому что у меня вот отчество смешное, а у тебя фамилия. И даже когда мы сидели вместе в «Белом попугае», я написал тебе стихотворное послание:

Звенит гитарная струна —Будем слушать Качана!Без Володи жизнь тяжкА,Вместе с ним – идиллия.У кого качан – башка,У него – фамилия!»

Но каково же было моё удивление, когда через некоторое время я получил письмо. Тут он достал из кармана другую бумажку, развернул её и стал читать:

«Здравствуйте, дорогой Григорий Израилевич! Давно слежу за вашим творчеством, которое мне чрезвычайно импонирует. Особенно люблю ваши пьесы…» Ну там дальше комплименты всякие, не хочу занимать твой юбилей… «Но… Однако, к глубочайшему сожалению, не всё в вашем творчестве равноценно. Смотрел передачу и услышал ваши стихи в адрес замечательного актёра Владимира Качана. И вот хочу полюбопытствовать: какого хрена вы, падлы, прицепились к его замечательной фамилии? Что вам, козлам, было бы приятнее, если б наш Володя был какой-нибудь Кочин или, не дай бог, Кичин, что ли? Да известно ли вам, падлам, что это красивейшая фамилия в Беларуси, против ко торой вы, суки… За сим остаюсь, Григорий Израилевич, вашим поклонником и прошу передать большой привет и пожелания моему знаменитому однофамильцу! Подпись: Иван Качан, село Качаны, Белоруссия». Так что, Володя, вот я пришёл к тебе с приветом. Прими эти стихи.

От себя ещё добавлю. Был такой замечательный администратор Роман Козак. Он, когда просматривал афишу, всегда говорил: «Фамилия – это ещё не имя». И я подумал: действительно, фамилия может быть такая или сякая, а имя у тебя замечательное. Твоё имя – Артист. Полное имя – замечательный Артист! Поэтому будь счастлив, я тебя люблю!»

Отнесём финальные слова к тому самому сентименту, которого был вовсе не чужд великолепный писатель и драматург Григорий Горин. И добавим на всякий случай для полного понимания: он был достаточно сентиментален, чтобы жить и умереть порядочным человеком.

Лев Дуров

Часть первая

Perpetuum mobile, или Портрет Льва Дурова в интерьере нашей жизни. Масло. Елей

Перед рассказами о Дурове следует напомнить, что всё написано в прошлые годы по поводу различных дуровских юбилеев и других событий. Поэтому в одном очерке в те годы он ещё водит машину, в другом дурачит сотрудника ГАИ, в третьем он фигурирует в программе «Белый попугай» и далее, поэтапно – 60-летие, 70-летие… «А годы летят, наши годы, как птицы, летят», поётся в одной известной песне из древнего фильма «Добровольцы». Годы летят, а недели и месяцы просто со свистом проносятся мимо. И сейчас я вспоминаю, сколько же я понаписал о Дурове за эти годы, десятилетия! Сколько концертов мы вместе сыграли, сколько спектаклей! Чуть ли не полжизни я провёл с этим человеком, и поэтому материал о нём в этой книге самый объёмный. Но и самый весёлый! Так как в Дурове доминируют веселье, азарт и фантастическая энергия. После тяжёлого ишемического приступа его в очередной раз вернули к жизни и прописали покой. Но через сутки он позвонил и слабым голосом проговорил: «Знаешь, что помешало мне помереть на этот раз?» – «Что?» – уже предчувствуя очередной дуровский пассаж, отозвался я. «Помешала перспектива угодить в программу Вульфа «Мой серебряный шар».