Читаем без скачивания Просчитать невозможно - Сергей Самаров

Они проходили здесь, этим коридором, десять минут назад. Тогда фонари светили. И Беслан пытается восстановить в памяти участки трудного пути. У снайпера, привыкшего работать по ночам, ориентация в темноте хорошая и память неплохая. И он даже вспоминает, что где-то через несколько шагов должен быть карниз, о который немудрено себе лоб разбить. И вовремя пригибается. Еще два шага, и темнота словно говорит с тобой, объясняя, что из коридора вышел, и до потолка при всем желании броском камня не достать – такая высота большого зала. Это даже и не зал, а какая-то трещина внутри горы. Только трещине полагается сверху быть широкой, а книзу сужаться. Здесь же все наоборот – понизу широко, а вверх, сужаясь, уходят стены. Луч фонаря в потолок не упирается, только в стены, и непонятно вообще, что там наверху. По крайней мере, в нескольких местах вода капает. Может быть, там где-то даже выход есть, а может, вода сквозь щели между камнями пробивается. Наверху-то активно тает. Только, если даже наверху и есть выход, как до такого выхода добраться, если летать не умеешь, как летучая мышь…

– Почему тебя пришлось ждать? – спрашивает из-за спины голос эмира Абдула.

Без угрозы спрашивает, спокойно, но в этом спокойствии Беслан тоже угрозу чувствует. И вообще, как эмир за спиной оказался? Судя по голосу, который Беслана звал, он должен был быть шагов на пять впереди.

– Отец умирает… Его деревом в лесу придавило… За дровами ходил…

– Почему сразу не сказал?

– Тебе – сказал. Им это неинтересно… – кивок в сторону пещерки, где сидят остальные. Жест этот эмиру не виден, и ничего не говорит ему, но он непроизволен, и потому естественен.

Беслан хочет никого не бояться. Гирея не боится, хотя тот в два раза здоровее его и постоянно придирается. Беслан уже обещал однажды угостить минометчика прикладом. И неизвестно, чем бы все закончилось, не вмешайся тогда эмир, не допускающий внутри джамаата никаких стычек. Не боится Беслан и врага. А вот невзрачного голоса эмира Абдула, при всем своем нежелании, боится на интуитивном уровне, как шипения змеи. Хотя эмир Абдул и родственник ему по материнской линии. То ли дядя двоюродный, то ли еще кто-то. Просто голос эмира и его холодный взгляд против воли навевают ужас, заставляют волосы под шапкой шевелиться.

– Врач что говорит? – в вопросе сочувствия нет, как нет и простого интереса.

– А где врача взять? – Беслан пожимает плечами. – Вертолет с федералами вызывать?

– Сильно помяло?

– Ребра переломало… Дышать не может…

– Через два дня отпущу тебя.

– Спасибо… Отец обещал не умирать… Хочет меня дождаться, а потом уж, как Аллах решит…

– Иди отдыхай.

Отдых Беслану нужен. У него нет того здоровья, что у Гирея. И суточный переход до пещеры – почти без отдыха, измотал, вытянул силы, сделал ноги ватными и непослушными.

После разворота в темноте требуется несколько секунд, чтобы восстановить ориентацию. Интуитивная память опять выручает. Беслан тихо возвращается в проход, опять нащупывая рукой стену, и чувствует под ладонью капли стекающей по стене влаги. На сей раз он уже лучше ориентируется. И Гирей теперь ногу не подставит, потому что, даже если услышит шаги, не знает, кто идет – Беслан или эмир. С Абдулом он так шутить не рискнет, потому что знает, как крут эмир, и как скор на расправу. Не успеет понять, что с ним шутят или ошиблись, желая пошутить с другим, как пристрелит. Эмир Абдул чужую жизнь, так же, впрочем, как и свою, ни во что не ставит…

Беслан садится и поправляет за пазухой толстую книгу – роман Вальтера Скотта «Граф Роберт Парижский». Никто не предупредил Беслана, что они идут в пещеру и сидеть будут в непроглядной темноте неизвестно сколько. Он и взял с собой книгу, чтобы почитать в свободное время. Он всегда в свободное время читает – любит это дело, и на насмешки других боевиков не отвечает. Кому что нравится… Гирей сигарету за сигаретой курит, а Нугзар без парамидола жизнь видит только в черных красках, и на лице у него нарисована вековечная зубная боль… А эту книгу Беслан читает уже в третий раз. И потому, что она нравится, и потому, что книг в селе мало, только у старого учителя местной школы можно что-то на время взять. Но и его не слишком богатую библиотеку Беслан уже всю прочитал. Многие книги по нескольку раз. А эта – его собственная. В подбитом БТРе нашел…

Темное время тянется особенно медленно, вязко, когда знаешь, что ему еще долго тянуться, и думы навевает невеселые. Думы о том, как там, дома, всего-то в сутках непрерывного хода отсюда, мучается отец и ждет сына. Он обещал дождаться… Обещал не умирать, пока сын не вернется, и просил сына поторопиться… Беслан отца любит и уважает, и ему самому больно думать о его страданиях. Даже грешные мысли голову посещают – все равно, если не отправить отца в больницу, он не выживет… Сам говорит, чувствует, что сломанные ребра острыми осколками в легкие вошли и не дают кровь подкормить чистым воздухом, вдохнуть полной грудью не позволяют. Так уж – прости, Аллах! – скорее бы, чтобы поменьше мучился… Плохо так думать, понимает Беслан – и ему от этого перед собой даже стыдно, но что сделаешь с мыслями – они разрешения не спрашивают и сами по себе в голове возникают, словно бы ниоткуда.

Старый школьный учитель – единственный друг Беслана в селе, рассказывал как-то, что Аллах не разрешает человеку контролировать свои мысли потому, что все мысли, когда они контролируются, становятся концентрированными и сильными и превращаются в реальность. А это только удел Аллаха. В самом деле, обладай человек такой способностью, что получится? Бежит собака по улице, человек только подумает, что собака может и укусить, как она обязательно укусит. Подумает человек, что может поскользнуться на крутом склоне, и тут же поскользнется… Вот потому Аллах и послал человеку путаницу в голову, чтобы он не мог своими мыслями миром управлять… И никак Беслан не может вытеснить из головы мысли об отце и его скорой смерти. Тоже мысли нечеткие, тоже путаные, но оттого не менее болезненные.

Беслан знает, что есть люди особо сострадательные. Есть такие, что даже врага убить не могут. Он не такой, но не совсем бесчувственный. И отца своего любит. А мысли о скорой смерти отца все равно голову не покидают…

– Меня в Грозный зовут, – мечтательно говорит Гирей. – Наверное, к лету поеду туда…

– А тебе это очень надо? Там проверки на каждом углу… «Стой! Руки на стену! Шевельнешься – прикладом заеду. Побежишь – пристрелю… У-у-у… Сука черная…» – звучит равнодушный и спокойный голос из темноты. Это Теймур, минер, высказывает свой комментарий. – По мне, так здесь куда как спокойнее… Отработал, и спи себе в «зеленке». И никто не найдет… А в холода дома спи… Что еще тебе надо?

– Зато там работа стоящая… – не соглашается Гирей. – Если уж платят, так платят. За один удачный взрыв, говорят, пять тысяч баксов бросают…

– От двух до пяти. – поправляет Султан, заместитель эмира. – В зависимости от того, что или кого взрываешь. И это на всю группу… Говорят, скоро с этого налог брать будут. На содержание госпиталя. И на ремонт дорог в Грузию.

– Какой еще налог! – возмущенно рявкает Гирей. – На хрен мне их дороги!

Все смеются. Гирея легко представить дураком. Он сам всегда в такие ловушки попадается, потому что умом особым никогда не блещет. Но, как всякий дурак, в своем уме уверен и ни за что не поверит, что кто-то из соседей умнее его.

– Успокойся… Скоро и здесь платить будут, – неожиданно раздается от дальней пологой стены голос эмира Абдула. – Кроме того, и мы все вместе скоро в другие места переберемся. Может быть, в Россию прокатимся. Есть у меня наметки… Развлечемся, отдохнем от гор… Там даже за развлечение платят… И хорошо платят… Пенсию себе каждый, кто поедет, заработает…

Все слышали, как он уходил, как звал из большой пещеры Беслана, но никто не слышал, как эмир вернулся. И не просто вернулся, а прошел мимо всех к дальней стене и там устроился на отдых. Привидение, а не командир.

– Хорошо бы, – соглашается Гирей, и голос выдает его легкий испуг. Он говорил о том, что собирается перебираться в Грозный совсем не для ушей эмира. – А то придется сматываться куда-нибудь, а не на что. И до пенсии не каждый доживет…

– Кури меньше… Ты на сигареты больше тратишь, чем я на патроны, – говорит эмир Абдул и звучно с недовольством тянет носом. В маленькой пещерке почти нет притока свежего воздуха. Это закуток, а не пещерка, и запах дешевых сигарет заполнил темноту.

– Я без курева никак, – вздыхает минометчик.

– Тогда на воздух выйти, там покури, только с сигаретой за выход не суйся, – говорит эмир.

Голос его такой же ровный, без доброжелательности и без приказного тона. Но Гирей понимает, что это приказ к действию, и, шумно дыша, поднимается всем свои громадным тяжелым телом, скребет задом каменистую осыпающуюся стенку.