Читаем без скачивания Журнал «Вокруг Света» №08 за 1986 год - Вокруг Света

Но вот автобус остановился посреди леса, и Анатолий сказал: «Все, встали и пошли!» Я смотрел и не верил глазам: какое ухоженное и красивое место! Еловые куртины, березовые рощицы — и стройные ряды брусчатых домиков, все ладные, затейливые, а между ними дощатые тротуары. И никаких сараюшек, никаких завалов мусора. Бетонное полотно дороги осталось в стороне, за молоденьким леском, там же размещались пилорама, нижний склад, котельная и другие службы нового лесопункта. Мы шли по поселку, и я физически ощущал, что дома поставлены именно там, где они просились. Архитектура поселка словно вырастала из местности, а не навязывалась извне.

— Ну а где же Пинега, где старое Мужиково? — спросил я нетерпеливо.— И где, наконец, первостроитель Старцев-сын?

Поселок был удобен и современен, но мне не хватало в нем памятных сердцу избушек и амбаров, прилепившихся к берегу реки.

— А вы не торопитесь,— довольный моим нетерпением, отозвался Мысов.— Никуда не убежит от вас Мужиково. И Старцев Ваня никуда не денется. Он сейчас в отпуске. Сидит, должно быть, дома, чаи гоняет да нас поджидает...

Мы стояли сейчас на том самом угоре, где я впервые увидел когда-то старого хозяина Мужикова. Было радостно, что все оказалось на своем месте — и замоховевшие амбары, и две избушки с подслеповатыми оконцами, и покосившаяся изгородь. Чуть в глубине выделялся свежим тесом недавно поставленный дом, где жил Старцев-сын с семьей, а правее размахнулись опоры железобетонного моста через реку. По нему катили тяжелые лесовозы со штабелями древесины.

В сенях нас встретила дородная хозяйка с властным лицом, эдакая пинежская Марфа-посадница. Мысов как-то сразу сник, стушевался, и я подумал, что при супруге Старцева посидеть, «пофантазировать» нам, видимо, не придется. Она взялась за меня с настойчивостью следователя: кто такой, откуда, где работаю, по какому делу приехал,— и только после этого пошла звать мужа, который, оказывается, чинил лодку на повети. Начало не предвещало ничего хорошего, и я предложил Анатолию:

— Может, смотаемся, а? Вы как?

Но он решительно замахал руками:

— Иван Васильевич — о-го-го! Это тот самый человек, который вам нужен. А супруга... А что супруга? Разовьется, развеется!..

И он оказался прав. Через порог шагнул ладный коренастый человек и, кажется, занял собой всю горницу. Во внешности ничего примечательного, да и ростом не вышел, а голос такой трубный, раскатистый. Прямо как по заказу упала кочерга, и ложки задребезжали в стаканах. Будто вихрь пронесся по светлой горнице.

— Историческое дело! — гремел хозяин.— Ну, жена, принимай гостей!..

Мне показалось, что делового разговора не получится, уж больно шумен был хозяин, но он так толково и складно, с полной цифровой выкладкой принялся объяснять, почему поставили поселок именно в этом месте, а не в другом, что я понял его состояние. Просто человек хорошо поработал и получил удовольствие от своей работы, разогнал кровь, да и лодку, видимо, залатал на диво. А тут еще Анатолий нагрянул, друг давнишний, а с ним гость, который про батьку писал,— как тут не порадоваться, не возликовать душой!

Был Иван весь нараспашку, весь от души, как река, вышедшая из берегов, весь из острых граней и крутых, необъезженных страстей, быстрый, горячий. «Да» так «да», «нет» так «нет», а остальное от лукавого. Подумалось, должно быть, достается от него людям с вялым, разлинованным мышлением, и какое, наверное, воодушевление испытывают молодые плотники, работающие с ним...

Еще в Паловой Анатолий Мысов рассказал мне такой случай. Весной 1949 года в верховьях Пинеги образовался огромный залом древесины. Вообще при сплаве вовремя пустить лес в реку — большое искусство. Если начать окатку бревен раньше срока, то бревна по стремнине примчатся к запани и будут давить на нее огромным своим весом, помноженным на скорость течения. Дело опасное и рискованное. А если немного промедлить, то лес разнесет по заводям, тиховодинам, посадит на песчаные мели — и прощай высокосортные штакетник и брус! Чутье сплавщика — это чутье крестьянина-сеятеля, знающего положенное время.

А тут случилось так, что в узкой горловине застряло сразу тысяч двадцать кубометров. Река желтого леса, выплескивая воду на берег, растянулась на добрых два километра. И затор все ширился, разбухал: в хаосе, в беспорядке бревна залегли до самого дна, громоздились друг на друга. Опытные сплавщики сбились с ног, пытаясь выцарапать из завала опорные бревна, чтобы сдвинуть всю массу с мертвой точки. Инженеры леспромхоза пригнали всю имеющуюся технику. Рабочие опутали залом металлическими тросами. С натугой ревели тракторы — все напрасно... И тут вышел вперед парнишка-сплавщик и сказал: надо взрывать! «А потери?» — возразили ему. «Потери, конечно, будут,— согласился парнишка.— Но я все рассчитал, поглядите». И он показал, в каких местах нужно заложить аммонал и сколько. Взрыв огромной силы потряс реку, и бревна, словно конница, понеслись к генеральной запани Печки. Как потом выяснилось, потери составили меньше десяти процентов. В боевых условиях за такую операцию полагался бы орден: как-никак тактическую смекалку проявил человек. Но Ваньке Старцеву вручили кирзовые сапоги, и он был счастлив.

Анатолий все пытался подзудить Старцева, чтобы он сам рассказал эту историю, но Ивану Васильевичу припоминались какие-то смешные и нелепые случаи, которые с ним когда-то приключались,— и как он «напужался», «оплошался», и как растерялся, и какой нагоняй получил от начальства, и почему-то он всегда оказывался в дураках. Долго не утихал его громоподобный голос, прерываемый раскатами смеха. А мне думалось: когда люди выхваляются недостатками — это не беда; страшнее, когда кичатся своими достоинствами...

Из кухни пришла хозяйка, и на какое-то время установилась относительная тишина. Разговор потек плавно, спокойно. К своему удивлению, я узнал от Александры Максимовны массу любопытных подробностей о прошлом деревни Мужиково. Оказывается, Мужиково было не единственным поселением на верхней Пинеге. Курье гузно, Титицы, изба Федосеева, изба Лебяжья, изба Васюки — так назывались поселения по верхнему течению, где еще не так давно жили люди.

Ну а ныне покойный свекор, Василий Васильевич, тот поселился в Мужикове еще в 20-е годы и за вычетом четырех лет, что прошли на войне, провел здесь всю жизнь. С трудом верилось, что тут был когда-то лесопункт, начальная школа, рабочее общежитие, даже аэродром, куда приземлялись маленькие самолетики. Из Согры, центра сельсовета, тянулись столбы электропередачи, лес вывозили на конях, по «ледяночке». А когда началась война, лесопункт закрылся. Потом в Мужикове поселились новые люди — стали разбивать пашню, сажать картошку, сеять овес и рожь. Но недолго они удержались в этих глухих местах... И только Василий Васильевич до конца дней своих оставался верным стражем Мужикова.

...Прибежали с гулянья маленькие внуки хозяев, и изба словно раздвинулась, раздалась плечами, окрасилась ровным апельсиновым светом от абажура. Зашумел самовар, выбрасывая к потолку колечки пара. Старцев взялся за гармонь.

На следующее утро Иван Васильевич повел меня в новый поселок. И повел не той дорогой, что мы вчера шли с Анатолием, а в обход, окольной, одному ему известной тропинкой, по которой в детстве он гонял коней на водопой.

— Здесь часовня когда-то стояла староверская. Историческое дело!

Старухи мужиковские по праздникам в ней моленья устраивали. Деньги здесь хранили, свечи, хоругви, полотенца пестрядинные... А там мы бруснику брали. Ведрами брали, двуручными корзинами. Брали, брали и не могли набраться. Что, не верите? Да хоть у женки моей спросите...

Голос его на свежем воздухе потерял свою ударную силу, и все же стайка синиц предусмотрительно перелетела на другую березу.

— А вот там коттеджик стоит зеленый, видите? Моя, между прочем, работа. Первый дом нового Мужикова.— Так же, как и я, Иван Васильевич еще не освоил название Белореченск, хотя и считался первожителем нового поселка.

Взглянув на Пинегу, я определил по знакомым ориентирам, что именно по этим местам мы бродили когда-то с Мысовым и Старцевым-старшим, продирались сквозь заросли крапивы и жалкого, рахитичного осинника, и ни одна примета не выдала тогда, что здесь когда-то жил человек. Василий Васильевич помалкивал, высматривая среди перепутанных трав стебельки зверобоя, мяты и чистотела. А сам я не мог отличить таежные джунгли от той буйной поросли сорной травы, которую оставляет после себя человек, точнее, брошенное человеческое жилье. Природа взяла обратно отвоеванное человеком пространство... И не каждый, наверное, догадался бы, посетив на склоне лет родные места, что эту брошенную полоску земли он исходил в детстве босыми ногами, бегал по ней в школу, на рыбалку, провожал девушку и по ней же ушел из отчего дома искать свою судьбу и призвание.