Читаем без скачивания Невеста и Чудовище - Нина Васина

– А мы немедленно, прямо сейчас, пойдем есть, – Байрон развернул меня к себе и наклонился. – Быстро говори, что ты хочешь съесть.

– Блины, – сказала я, подумав. – С черной икрой. Вишневый пирог со взбитыми сливками, черный кофе и яблочный сок.

– С какой икрой, я не расслышала? – спросила мама.

– Без проблем, – успокоил ее Байрон. – Мы еще не обмыли нашу... – он замялся.

– Ваше воровство, – ехидно заметила мама.

– Это называется нелегальный слив информации, – поправил Байрон.

– Ладно, – сдалась мама, – будем обмывать слив.

Мамавера

Я проснулась в воскресенье в половине шестого утра, потихоньку оделась, вышла из квартиры. Пробежалась переулками, потом по пустому Невскому к вокзалу. В круглосуточной забегаловке купила курицу-гриль с чесночным соусом и в лаваше! С животной радостью по поводу легкой добычи притащила ее домой и стала есть руками. В кухне. За столом. Постанывая от удовольствия. И вот именно в момент этого раннего обжорства, когда сонная Примавэра включила верхний свет и подошла ко мне, и взяла из жирного разорения двумя пальцами отвергнутую куриную шкурку, потрясла ее и заметила кивая: «Похвально, похвально!» – я и поверила, что беременна.

– И когда мы пойдем к врачу? – поинтересовалась мама, доставая турку.

– Не раньше, чем мне исполнится шестнадцать. И «мы» тут ни при чем. Я пойду одна.

Мамавера, зевая, стояла над плитой и следила за кофе. Успела.

– Лилька, я хочу задать тебе один неприятный вопрос, – она перенесла турку на стол, достала чашку. Подумала, достала вторую и медленно нацедила в обе кофе.

Я смотрела на ее руку, на черную струйку, потом не выдержала:

– Задавай, наконец!..

– Ладно, – она села напротив. – Но ты обещай быть спокойной и понимающей. Обещаешь?

– Нет.

– Ладно, – она кивнула, соглашаясь. – Тебе полагается раздражаться. Я хотела спросить, насколько ты уверена, что именно Боря отец твоего ребенка?

Я ответила совершенно спокойно:

– Вчера после тестов я была в этом уверена процентов на пятьдесят. А сегодня уже на все сто, – я осмотрела свои жирные руки и остатки курицы. – Больше не влезет, я чувствую, но вот что странно... – я прислушалась к себе. – Хочется зарыть это в укромном месте и вечером доесть.

– Поподробней с пятьюдесятью процентами, – попросила мама. – Еще один мальчик? Кто он? Может, он окажется моногамным и согласится жениться. И у него даже окажется положительный резус крови, и тогда при последующих беременностях...

– Ерунда, – прервала я ее. – Просто вчера я совершенно не верила, что беременна. Вернее, я это предполагала. А сегодня я в этом убеждена. На сто процентов. Но за вопрос спасибо. Интересно было узнать, как ты себе представляешь мое свободное время – секс, наркотики и рок-н-ролл, да? Идолы твоей юности?

– В шестнадцать лет у меня было детство, а не юность. Я родила тебя в двадцать восемь. Осознанно, заметь.

– У меня тоже сегодня уже все осознанно.

– Брось, Лилька. – Мама встала и отнесла в раковину свою чашку. – И ты и я знаем, что тебе просто нельзя делать аборт. Ты что, когда лазила в форточки, только и мечтала, как бы поскорей забеременеть?

– Я первый раз полезла в форточку. И конечно, не мечтала о ребенке. Мне это и в голову не приходило. Но я его не убью. Что? Что ты так смотришь, собираешься зареветь?

– Вроде того, – отвернулась от меня Мамавера. – Убийство здесь ни при чем. Ты можешь просто его не вы́носить! Это ужасная вещь – выкидыш. Когда ты... уже разговариваешь с ним!.. А как это пережить девочке в шестнадцать лет, я вообще не понимаю!

– Примавэра, или ты совсем спятила, рассказывая мне такое после плотного завтрака, или у тебя был выкидыш, – заметила я, заворачивая приличные куски курицы в оставшийся лаваш. – Подойди к окну.

– Что?.. – прошептала мама, совсем поникшая над раковиной.

– Подойди к окну. Я сейчас выйду во двор, а ты будешь смотреть на меня из окна.

– Какой двор?.. Зачем? – очнулась она.

Я собрала в пакет косточки и шкурки, надела куртку и кроссовки. Подумала и взяла телефон. Спустилась в лифте. Во дворе подошла к песочнице и свистнула. Из дырки в дверях дворницкой ко мне выбежали собака Лайма и ее щенок, уже подросток. Лайма взяла пакет и, дергая его, аккуратно высыпала еду. Подождала, задрав морду, когда я возьму пустой пакет.

Я посмотрела вверх на свое окно. Там стояла Мамавера, которая всегда хотела, чтобы у нее был мальчик. Я давно это подозревала, а теперь точно знаю. Она очень хотела мальчика, но мальчик выкинулся. Как же не хочется идти домой!.. Тоскливо озираюсь. Лайма со своим ребенком носится по двору. Я уже собралась забраться в деревянный домик Бабы-яги с двумя слоновьими ногами и там посидеть, но пришел Байрон и сказал, что мы едем к нему на дачу.

Договариваться с мамой пошел он. О их беседе потом доложил. Никаких беспокойств о беспределе на дорогах, пьяных водителях и прочее: едем на метро, а потом на электричке. Хулиганы? В восемь утра в электричках еще нет хулиганов. Они в это время спят. Копят силы для ночных бесчинств. Из припасенных мамой страшилок следующими по списку были бомжи, забирающиеся в пустующие дачи, и дикие волки в лесу. С этим Байрон тоже разобрался. Дача не пустая, мы едем знакомиться с его отцом, он ждет. Волков и днем с огнем не найти, как и леса – поселок недалеко от залива. После такого обоснованного отпора мама тоже захотела познакомиться с Бирсом-старшим, но Байрон и тут устоял. Он сказал, что поведет ее знакомиться со своей матерью. Буквально на днях.

Я помахала маме снизу.

Лилит

На пороге террасы большого деревянного дома нас встретил высокий худой мужчина.

– Привет вам, дети шпиёнов! – крикнул он, раскинув руки в стороны и сияя весельем. – Милости прошу!

Над его головой висели в ряд прикрепленные к верхней балке грозди калины.

Отец Байрона оказался моложавым, но совсем седым человеком, со странно загорелым лицом и руками.

– Вениамин Бирс! – он осторожно взял мою руку в свою и слегка пожал. Потом обшарил меня глазами и еще больше развеселился. Я пожалела, что не надела парик.

Байрон провел меня в гостиную с камином, я села поближе к огню, а отец с сыном на диван. Они одинаково расслабились, скрестив руки на груди и вытянув ноги. Некоторое время я, опустив голову, осматривала четыре огромные ступни в одинаковых шерстяных носках с веселым рисуночком.

– Это мама вяжет, – заметил мое внимание Байрон и уточнил: – Когда хорошо себя чувствует.

– А когда плохо себя чувствует, она распускает все, что связала, – все так же весело продолжил Вениамин Бирс.

– Да, – кивнул Байрон.

Мы помолчали.

– А вас действительно зовут Лилит? – вдруг спросил Бирс.

Я растерянно кивнула.

– Не Лиля, не Лилиана?

– В паспорте записано «Лилит Марковна Бондарь», – совсем уж глупо объяснила я.

– Чудно! – всё улыбался Бирс.

– Да, – кивнул Байрон, покосившись на отца.

– Набокова читали? – спросил Бирс.

Я посмотрела на Байрона и созналась:

– Не все.

– Стихи – точно не читали, – кивнул Бирс.

– Я не знала, что он писал стихи.

– Да, – кивнул Байрон и занялся осмотром своих ногтей.

– У него есть чудное стихотворение «Лилит». Совершенно невероятное. Предвестник, так сказать, «Лолиты». Вы ведь рыжая?

Пока я растерянно соображала, что ответить, Байрон уверенно заявил:

– Да. У Текилы желтые вьющиеся волосы. – Подумал и уточнил: – Были.

– Я так и думал! – кивнул Бирс. – «От солнца заслоняясь, сверкая /подмышкой рыжею, в дверях / вдруг встала девочка нагая / с речною лилией в кудрях...» – продекламировав это, он откинулся на спинку дивана и сцепил руки на затылке.

Я растерянно молчала. Закрыв глаза, с легкой улыбкой Бирс читал дальше:

– «...я близко-близко видеть мог, / как дочка мельника меньшая / шла из воды, вся золотая, / с бородкой мокрой между ног...» – Бирс пошевелил ступнями и мечтательно продолжил: – «...Без принужденья, без усилья, / лишь с медленностью озорной, / она раздвинула, как крылья, / свои коленки предо мной». С медленностью озорной – это хорошо...

Выждав паузу и поняв, что продолжения не будет, я спросила:

– Вам нравится Набоков?

– Нет, – тут же ответил Бирс. – Не нравится. Так, попалось случайно. У меня гениальная память. Запоминаю все, что когда-либо прочел. Шпионы, дети мои, в большинстве своем весьма трогательные люди. Вашему отцу, Лилечка, наверняка нравился Набоков. Меня же больше интересовал отец писателя. Который, кстати, был убит террористами в Берлине. На лекции Милюкова. Ему было всего 52. Иногда я ненавижу свою память.

– Тогда, по логике, вы тащитесь от Байрона, – вздохнула я.

– В этой личности не стихи меня привлекли, – возразил Бирс. – Не стихи. Мне Байрон близок духовно, – он повернул голову, посмотрел на сына и сильным уверенным движением обхватил его за шею и притянул к себе, прижавшись своим лбом к его.