Читаем без скачивания Зато ты очень красивый (сборник) - Марта Кетро

Но в тот раз она завелась не по-детски. Персик улыбался.

Анна собрала на кухне всех выживших обитателей. Нам припомнили все, включая сырок и весь стеклянный бой. Персик кивал и улыбался как мудак.

Музыкант сказал, что они практически построили идеальное общество. Но поскольку это общество демократическое, то нам дается последнее слово.

Персик с дебильной улыбкой эльфа сказал:

– Я считаю, что каждый имеет право жить в утопии…

Теперь уже музыкант удовлетворенно кивнул и улыбнулся (он, наверное, представил себя Сен-Симоном).

Персик кивнул ему в ответ и продолжил:

– …нельзя запрещать Крошке Мю проходить через стекла.

(Идиот. Ведь нам некуда идти!)

Нам действительно было некуда идти. Мы пошли на Патриаршие и разместились на скамейке со всеми своими пожитками. У меня на коленях была клетка.

Я сказала:

– Персик, я умею жарить картошку. Я могу быть тебе полезной. Давай поженимся.

Он сказал:

– Нет.

Он заставил меня выпустить синюю лампочку в пруд. Потому что одиночество (сказал Персик) – это не приговор и тюрьма. Одиночество – это свобода. И надо этому учиться.

Куда он тогда пошел, я знаю, Доктор. Но тогда не знала.

Я смотрела ему вслед и плакала от восхищения. Потому что он владел искусством жить, оставался бесполезным и знал, что никогда не опаскудится, чтобы жениться.

Он еще обернулся и посоветовал мне попробовать проходить не через витрины, а через зеркала. Потому что надо стремиться не к другим, а к себе.

У него была действительно улыбка эльфа, Доктор.

Но он мне врал.

Через неделю он уехал к Тому. Потому что Том был ценителем прекрасного и жил в стране, где из искусства еще умудряются извлечь пользу.

Том купил всех балерин Персика и позвал его в Лондон (я об этом ничего не знала, Доктор). Потому что Персик и сам был прекрасен, как я Вам неоднократно сообщала, Доктор. Но Вы забыли.

Теперь Вы понимаете, Доктор, почему я Вам пишу? Из вредности. Я же Крошка Мю, как я Вам уже сообщала.

Я хочу Вам все напомнить, как бы Вы ни были забывчивы. Потому что сама мечтала все забыть. А не получается.

Мне было некуда деваться, Доктор.

Я превратила бесполезное искусство жить в бизнес, потому что я не умела делать ничего полезного.

Я ставила балет на площади в Милане. Я проводила показы прет-а-порте из скотча, пакетов для мусора и пенопласта. Я устраивала салюты под окнами дома для инвалидов в Ростове-на-Дону. Я построила четырехметровый за́мок из коробок от телевизоров и облицевала его пасхальными яйцами. В доме одного нувориша из Новопеределкина я сделала витражи из расписанных лаком для ногтей пивных бутылок. Я научилась танцевать на катушке от строительного кабеля. Я раскрашивала золотом пластмассовые муляжи сердец и мозгов из магазина учебных пособий и выгодно продала их одному берлинскому сумасброду, с которым мы трахались на площади у Бранденбургских ворот. И я бы трахалась с ним всю жизнь, если бы он не вздумал меня фотографировать. Потому что я терпеть не могу, когда из моего ноу-хау бесполезности извлекает пользу кто-то другой.

Этот человек считал меня сумасшедшей и страшно боялся.

Другой человек считал меня авантюристкой.

Еще один человек сказал, что я спекулирую на чужих невоплощенных желаниях быть расп…дяями.

Еще кто-то сказал, что я – памятник дилетантизму.

Один человек сказал, что он видел, как я летаю.

Но никто не сказал, что я умею проходить сквозь зеркала.

Потому что я этого не умею.

У меня не получилось выйти из стеклянного лифта.

Я не смогла пройти сквозь стеклянную дверь на балконе в Панама-Сити. И все очень смеялись над моей неуклюжестью, потому что подумали, что я подумала, что дверь открыта.

Я врезалась в витрину магазина «Прентан». И менеджер прикладывал мне лед ко лбу и причитал: «Ах, мадам, какое недоразумение, что реле не сработало».

Заметьте, Доктор, меня в первый раз назвали «мадам». Что тоже грустно.

Но дальше будет еще грустнее. Я сама не люблю писать эту часть письма. Но напишу. Из вредности.

Однажды мне позвонила девушка Анна.

Она сказала, что была на симпозиуме психоаналитиков в Лондоне и видела там Персика.

Он прекрасно продается, они с Томом отжигают, хотя Том полысел, но все равно они первые в гей-тусовке. Она сказала, что Персик передавал мне привет и спрашивал, как там зеркала. Наверное, шутил (добавила Анна).

Как там зеркала? Как там зеркала?

Я представила, как Персик шутит, и мне от этого стало тошно.

Я подошла к зеркалу (решительно, мне Персик, когда еще не шутил, говорил, что моя беда в нерешительности). Решительно.

И я там увидела несколько седых волос. И несколько морщин вокруг глаз.

И расхотела проходить. Потому что мне не понравилось это зазеркалье.

Оно было лишено совершенства и не спасало меня от одиночества.

Я решила оставить хотя бы половину морщин и седых волос по ту сторону стекла.

Я стала каждый вечер ходить в цирк. Это был маленький цирк на Юго-Западе, и там было не стыдно плакать. Я сидела и плакала от зависти.

Там прятали платочки в пустой руке. Там исчезали в шкафах. Там угадывали карту в кармане. Там глотали лезвия и огонь. Иллюзионист был очень обаятельный.

Через месяц он выдернул меня из зала на арену, развернул мою ладонь и спросил:

– Хотите, я проткну вас насквозь иголкой?

– Нет, – сказала я. – Отпилите мне лучше голову.

– Все русские женщины так склонны к жертвам, – нашелся иллюзионист.

– Да, – сказала я (на самом деле я просто считала самым оптимальным хранить голову с рефлексиями и страхом одиночества отдельно, в морозильнике).

Ночью иллюзионист признался, что увидел на моей ладони крестик. Он сказал, что у меня была бы рука гения, если бы не этот крестик. Это крестик лузеров. Такие люди в последний момент наступают на шнурок и разбивают башку, поднимаясь на сцену за «Оскаром».

Иллюзионист сказал, что уже тогда решил, что меня не отпустит.

Меня это в принципе устраивало. Потому что у иллюзиониста был вентилятор, через который он умел проходить.

Иллюзиониста это тоже устраивало. Потому что у него на ладони был крестик.

У него, Доктор, был один серьезный недостаток. Он знал, из чего состоит чудо. Он знал, куда девается платочек. Он знал, как Копперфилд выбирается из водопада, а Гудини – из цепей. Он знал, почему из икон текут слезы, знал, чем закончатся детективы. Он знал прогноз погоды на завтра. И еще он знал, что просочиться сквозь стекло невозможно.

Он все это знал доподлинно и очень от этого страдал.

Еще, Доктор, он знал, что каждый человек изначально одинок.

Он говорил мне об этом каждый день на протяжении четырех лет.

И когда эти четыре года закончились, он сказал, что не надо строить иллюзий. И лучше принять все как есть. То есть одиночество. Хотя он очень от этого страдает.

Я подозреваю, он просто боялся, что я пройду сквозь стекло и разрушу его стройную концепцию мира.

А я, Доктор, к этому времени научилась исчезать в коробке, выходить из шкафа и доставать монеты из пустого стакана.

То есть от меня была несомненная польза.

Но иллюзионист сказал, что люди не умеют меняться. И не надо пытаться быть полезной.

Хотя он очень сожалеет.

Он так сказал, Доктор, и пошел спать.

Я посидела полчаса, причитая: «Он же обещал, он же обещал!» (хотя он ничего не обещал). Причитая: «Он лишает меня тепла!» (хотя он был холодным, как брикет свежемороженной трески), причитая: «Он разбил иллюзии» (хотя он препарировал их, как патологоанатом).

А потом я утерла сопли, заставила себя прекратить это мерзкое бабство, взяла в руки молоточек для отбивания котлет и разбила все, что билось.

Не билась только ракушка, которую я привезла из Панама-Сити. Я взяла ее с собой.

Потом я нашла в старой книжке телефон Анны и позвонила. Я спросила, как до нее доехать. Она назвала адрес сквота на Маяковке.

Дорогой Доктор. Прошло пятнадцать лет, и это сразу бросилось в глаза.

Квартиру мецената Морозова было не узнать.

Там были белые стены из гипсокартона, эргономичная мебель и термовыключатели.

Анна выкупила эту квартиру и стерла следы лузеров в искусстве жить.

Она сразу сказала мне, что окна небьющиеся.

Я кивнула.

Я спросила ее, не осталось ли каких-то вещей. Например, каких-нибудь картин.

Она ответила, что если я о живописи Персика, то он уже полгода как ее забрал.

Но видно, она не очень-то продается. Потому что Персик раз в месяц стреляет у нее деньги.

Я сказала, что не верю.

Я сказала, что Том непотопляем.

Анна сказала, что Том непотопляем, но при чем здесь Том.

Я дала ей номер иллюзиониста. Потому что он тоже считает, что не надо строить иллюзий.

От нее я узнала адрес Персика.

Доктор! Сейчас я расскажу все коротко, потому что даже таких, как Вы, надо щадить.

Персик жил в сторожке какого-то писателя, в Переделкине. Но сразу становилось ясно, что сторожит писателя он плохо. Потому что у Персика было одутловатое лицо сильно пьющего человека. А пьющие – они небдительные.