Читаем без скачивания Анекдоты для Геракла. Удивительные приключения Алексея Сизоворонкина – бухгалтера и полубога - Василий Лягоскин

– Ага, – Лешка тут же дал название этой тридцатке запасных, – вторая лига. А есть еще и третья, и четвертая?

Это он прикинул общее количество тварей, что продолжали таскать камни к недостроенному мегалиту.

– Есть, – вздохнул Хрюн, – еще два кольца по Тридцать, и последнее – уже Пятьдесят Шесть. Но на них всех камней уже не хватит.

– О, как! И как же вы такой кодлой из пяти колец не можете поймать одну бабу? Или это была не баба?

– Не знаю, – пожал косматыми плечами человекосвин, – она ни разу не являлась.

– Наверное, плохо молились, – рассмеялся Лешка, – бабы – они всегда являются; особенно, если их не ждешь. Правильно?

– Не знаю, – растерялся Хрюн, – мы всегда ждали.

– Вот, – поднял кверху палец Сизоворонкин, – что же вы к женщине так грубо, без предварительных ласк. Явись, и все! Да там, я вижу, с вашего Алтарного камня нормальная баба и спрыгнуть не сможет – шею свернет. Хотя бы лестницу поставили, что ли…

Алексей плюнул в сердцах; немного подождал, но его плевок так и не зашипел, не разъел камень. Тогда Лешка разродился очередным анекдотом:

Разговаривают две подруги:

– Представляешь, познакомилась с хирургом, и он предложил мне руку и сердце!

– Да ты что! И что дальше?

– Что дальше, что дальше… Принес!

Сизоворонкин сам рассмеялся, и продолжил нравоучительным тоном:

– А вы что прекрасной незнакомке предлагали, вот это?

Он ловко щелкнул пальцем по вялому члену, свисавшему меж розовых ляжек человекосвина. Тот звонко визгнул, и этот звук словно порвал какую-то невидимую струну. В мире, где еще не родился Зевс, раздался гром, сверкнула молния; наступившую тишину почти сразу разрезал долгий тоскливый крик. Судя по тому, что он звучал с вполне различимым стереофоническим эффектом, это кричал Вельзевул. Монстры вокруг забегали, теряя камни, и подвизгивая от нетерпения. Хрюн лишь метнул виноватый взгляд на напарника, прошептал-прохрюкал: «Начинается», – и метнулся к мегалиту громадными прыжками, один из которых, последний, вознес его на вершину одиночно торчавшего камня.

Сизоворонкин уважительно присвистнул, и принялся устраиваться на своем камне поудобней – словно на диване перед телевизором. Об этом «четвероногом друге» он вспомнил почти с нежностью. Может, поэтому камень показался ему таким мягким, удобным; он, как настоящий диван, принимал под могучим боком удобное положение. Алексей еще не опустил голову на подставленную руку (подушку здесь никто не припас), а все монстры уже заняли свои места и вытянули шеи вперед, в ожидании чуда.

Прямо напротив Лешки – метрах в сорока – напряг оба лица Вельзевул. Он чуть различимо морщился; очевидно, вид вольготно расположившегося на каменном ложе Сизоворонкина резал ему все четыре глаза. Алексей подмигнул ему, уверенный, что недодьявол прекрасно увидел его улыбку, и начал с ним разговор, сам отвечая за Вельзевула по причине того, что на таком расстоянии тот участвовать в разговоре не мог:

– Теперь я точно знаю, что прекрасная половинка Сущего неравнодушна к тебе, Вельзевул!

– С чего ты взял, человече?

– Она сама сказала, что нуждается в тебе!

– Прямо так и сказала?

– Да! Она сказала: «Нужен он мне!».

Двухголовый словно только и ждал, когда Лешка закончит анекдот. Он поднял обе головы к отсутствующему тут небу и завопил что-то совсем невообразимое. В прежней жизни бухгалтер Сизоворонкин поседел бы, или сошел с ума, если бы услышал, как этого монстра поддержали десятки других чудовищ. Это был вой, рычание, рев, слитые воедино; и в нем явственно прозвучал призыв: «Приди!». Нынешний Алексей-Геракл не удержался, и присоединил свой голос:

– Ну, приди уж, что ли? Неужели неинтересно глянуть хотя бы одним глазком?

И чудо случилось! Над алтарным камнем родилось облачко, тут же трансформировавшееся в огромный глаз – определенно женский. Жуткий вой, метавшийся меж громадных камней, мгновенно стих, и фигуры на камнях, и внизу – в тенях мегалита – напряглись в горделивых позах. В тенях, потому что наверху провозвестником Будущего вспыхнуло самое настоящее солнце. Предполагаемое мужское будущее мира демонстрировало товар лицом. А в большинстве своем другой частью тел. Вельзевул, кстати, тоже. У него только головы было две – все остальное было вполне человеческим, хотя и громадных размеров. И только Сизоворонкин по-прежнему расслабленно лежал на своем каменном диване, ожидая продолжения чуда чуть ли не с равнодушным выражением лица. Может поэтому око, обрамленное ресницами с явными следами туши, остановилось на нем, на человеке. Оно медленно закрылось и вспыхнуло ярким пламенем, затмившим даже солнце. Когда Алексей проморгался, на алтарном камне стояла женщина. Человеческая, прекрасная – такая, какую Алексей видел в своих снах до того, как встретил олимпийских богинь. Она была краше их, женственней, а главное – желанней.

Лешка, совершенно не раздумывая, запел; самую обычную песню, которую можно услышать на любом кооперативе. А что тут было, если не сборище озабоченных самцов, с нетерпением ждущих, когда из тортика появится «стриптизерша»?

– Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую!..

Его голос заполнил все пространство, и заставил женщину на постаменте всю устремиться к нему, к человеку.

– Эх, вы! – возмутился Лешка внутри Геракла, – лестницу так и не поставили!

Он интуитивно чувствовал, что сейчас нельзя подниматься с ложа, бросаться к царственной незнакомке; что только сделай он одно движение, и все его преимущество перед монстрами, которое заключалось непонятно в чем, тут же рассыплется звонкими осколками, и солнце потухнет, а только что зародившийся мир снова канет в Небытие. Вместе со своим женским началом. Потому что он, Сизоворонкин, сыграет по правилам, раз и навсегда утвержденным кем-то. Или чем-то.

– Пластинка, – прошептал он практически беззвучно – так, чтобы никто не услышал, – заезженная пластинка, которая крутит лишь первую строку песни – бесчисленное множество раз. А тут являюсь я – такой красивый и наглый, и черчу на виниле царапину. Ой, что сейчас будет!

А было вот что. Красавица каким-то образом оказалась на земле (которая, как понял Лешка, уже появилась в этом мире; как и сам мир, кстати), и сделала первый шаг. К нему, Алексею, как он самонадеянно подумал в первое мгновение. Потом пришло смутное воспоминание – еще из школьных лет. Тот камень, на котором он лежал, когда-то назовут пяточным. (Тут он легонько постучал по ложу пяткой, чтобы будущее не забыло об этом; внушительный кусок плиты при этом откололся, явив Гераклу и новому миру чуть зеленоватый скол). И через него, через пяточный, алтарный камень указывал точно на точку летнего солнцестояния. А значит, красавица сейчас шла навстречу светилу.

– Ну и ладно, – не обиделся Алексей, усаживаясь на плите, и широко разводя руки, мимо которой прообраз будущей Евы никак не могла пройти.

Она шла, и монстры на камнях вспыхивали беззвучными яркими кострами. Дольше всех горел Вельзевул. Он широко разевал оба рта, отправляя ему, Сизоворонкину, какое-то послание – может, проклятие; а может, благословление. Следом не так ярко вспыхнула тридцатка на персональных столбах. Хрюна Алексею было жаль. Он вдруг представил себе, как входит в пиршественный зал Дворца Зевса и знакомит своего напарника с олимпийцами. Смеяться было не время, но широко улыбнуться, представив ошарашенное лицо Зевса, и его окружения, Лешка себе разрешил – вместе с очередным анекдотом:

В ресторане официант – посетителю:

– Что будете из горячего: курицу, отбивную, поросенка?

– Поросенка.

– Вам с хреном, или без?

– Хрен отрежьте.

На тех монстров, что стояли с благоговеением на страшных физиономиях во внешних кругах, энергии Предвечного осталось совсем мало. Они корчились в своих кострах и опадали не тончайшим прахом, какой сейчас ветерок сдувал с каменных плит, а целыми костяками. И им – скелетам цивилизаций, которым не суждено было развиться – предстояло лежать тут нетленными тысячи и миллионы лет, пока они не попадут в жадные руки человеческих ученых.

Наконец девушка наткнулась на неодолимое препятствие – грудь Геракла. Его мощные руки сейчас были необычайно нежны, и это была первая нежность нового мира. В нем вообще было все первым – и солнце, которое подмигнуло и закатилось за народившийся горизонт, уступив место полной луне и ярким, невероятно громадным звездам. И первая ласка, которой Алексей одарил девушку… Нет, уже женщину, которая назвалась первым именем этого мира – Лилит. И первый крик, женский стон и мужское рычание, полное любви.