Читаем без скачивания Ленинградское время, или Исчезающий город - Владимир Рекшан

Сборная советских юниоров французам проиграла, хотя могла выиграть запросто. Мы же с Рустамом Ахметовым свои очки принесли в полном объеме, победив соперников. Дело было в городке Доле, из которого победители повезли нас на постоялый двор пить вино. Французская революционная молодежь там нарезалась до неприличия. Странный у них, у французов, обычай: из-за одного стола начинают орать и тыкать пальцами в кого-нибудь за другим столом. Тот, в кого тыкали, поднимается, снимает штаны, поворачивается и показывает публике ягодицы… Затем, помню, играли на гитаре и пели революционные песни битлов. «Мишель, ма бель…» Прямо-таки как в знаменитом фильме «Бал». Шестьдесят восьмой все-таки, бунтующий год.

А в Париже получилось так. Казах, грузин и белорус, русские, одним словом, малолетки привезли с собой по здоровенной банке икры с корыстным намерением ее продать. В те годы спортивно-восточно-европейской контрабандой в Париже занимался один поляк, державший магазинчик где-то в центре. Всю нашу восемнадцатилетнюю шоблу высадили возле Нотр-Дама, и Герчиков произнес:

– Гуляйте два часа. И чтоб! А то конец всему. Вообще.

Мы пошли слоняться. А казах, грузин и белорус тормознули тачку, показали водиле бумажку с адресом и рванули к поляку. Тот их встретил и только начал разглядывать банки, как… С той же целью к магазинчику подъехал автобус с начальниками и массажистом из госбезопасности. «Русские» юноши схватили икру, выскочили на улицу, забежали во двор и спрятали товар во французский помойный бачок.

– Выходи по одному! – раздался в арке знакомый голос «массажиста».

С поднятыми руками юноши вышли. Ситуация сложилась пикантная, и кары не последовало. В тот же вечер команду отпустили погулять. Все разбрелись кто куда, а юноши побежали искать помойку. Нашли и икру, и помойку. Попытались продать и продали за гроши в каком-то кафе, поскольку магазинчик поляка уже закрылся.

Было лето, тепло, и все выглядело, как в цветном фильме. Скоро мы вернулись в черно-белую Россию. Вся жизнь ждала впереди.

Второй курс совпал с познанием богемной студенческой жизни. Появилось множество продвинутых товарищей, научивших вместо посещения публичной, скажем, библиотеки пить крепкий кофе в кафетериях, дискутировать о всякой всячине и меняться западными пластинками. Олимпийские идеалы оставались незыблемыми, но их начали теснить другие интересы.

Помню, летом 1968 года Алексеев сокрушенно сказал мне:

– Эх, года нам, Володька, с тобой не хватило, чтобы подготовиться к мексиканской Олимпиаде.

Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год я начал успешно: победил на юниорском первенстве Советского Союза с результатом 2 м 11 см. Волосы у меня отросли уже до плеч. На Зимний стадион специально болеть за меня приходили университетские хиппари.

Отлично помню, как на крупных юниорских соревнованиях в Донецке меня вербовали: предлагали перевод в местный университет на дневное отделение, двухкомнатную квартиру в центре города и стипендию в двести рублей. Следовало лишь уехать из Ленинграда и бросить Шефа.

Дома в университете меня окружали сплошь малоимущие студенты, а я был для своего возраста вполне обеспеченным молодым человеком.

Глядя на мой внешний вид, Алексеев забеспокоился. Таня Кузнецова, с которой мы вместе тренировались в прыжках, со смехом пересказала свой разговор с Шефом.

– Володьку видела? – спросил Виктор Ильич. – Это же хиппи. Я таких встречал в Америке. Они все алкоголики и наркоманы. Поговори с ним.

Рано или поздно что-то должно было произойти. В марте 1970-го я стал вторым на очередном первенстве страны. В апреле на спортивных сборах в Сочи повредил на тренировке одну из связок коленного сустава. Алексеев очень встревожился, а я уверял Шефа, что все образуется. К началу лета колено прошло. После окончания студенческой сессии я с парой приятелей, имевших некоторое спортивное прошлое, поехал на пляж в Сестрорецк. Там с помощью портфеля я стал показывать, как правильно метать диск, и снова повредил колено. На этом моя олимпийская карьера закончилась, хотя в большом спорте я остался еще на много лет.

Виниловый рай у Инженерного замка

В какие бы времена ни жил человек, в юные годы его всегда обуревают жажда познания мира и избыток энергии. А юность автора выпала на 60-е годы прошлого столетия.

Занятия спортом, конечно, доминировали, но увлечение битлами и гитарой все больше давало о себе знать. Могу смело сказать, что музыкальная бит-лихорадка охватила широкие массы учащихся. Заявить о себе на данном поприще становилось эффективным способом самоутвердиться. Мой отец умел неплохо играть на мандолине и научил меня кое-чему. На гитаре же отец играл семиструнной. А для битлака требовалась гитара шестиструнная. На нее можно поставить звукосниматель и включить гитару в приемник. В музыкальном магазине такие звукосниматели продавались по девять рублей штука.

Появление и популяризация нового музыкального жанра, бит-музыки, было, конечно же, связано с техническим прогрессом. Я еще помню, как дед крутил пластинки на патефоне. Пластинка вращалась со скоростью 78 оборотов в минуту и отчаянно шипела. На сторону большой пластинки помещалась только одна песня. Потом стали появляться первые примитивные проигрыватели. На них скорость регулировалась от 78 до 45 и даже 33 оборотов в минуту. Тридцать три – это уже международный стандарт долгоиграющей пластинки, лонг плей. Сначала все пластинки были «моно». Магическое стерео появилось на рубеже 60–70-х годов.

Настоящих электрических гитар в официальной продаже тогда не было вообще. А самодельная «доска» имелась у моего соседа по двору. По праздникам мне давали на ней поиграть. Заодно я старался запоминать аккорды, которые брал сосед. Постепенно начали появляться отечественные гитары: марки «Ленинград» и «Урал». Иногда попадались в магазинах гитары из стран Варшавского договора, болгарские «Орфеи», чешские «Иоланы», гэдээровские «Музимы». Несколько человек в Ленинграде имели инструменты западного производства – эти гитары я видел пару раз издалека.

Где-то в 67 году я дебютировал на рок-сцене в поселке Пери. Рок-сцена – громко сказано. Просто танцы в поселковом клубе. Директора этих культурных заведений, стараясь привлечь публику, разрешали выступать на танцах идеологически сомнительным ансамблям.

Даже не помню, на чем я первый раз играл. Кажется, на барабанах. Гитаристом я еще был никудышным. В зале под мутной лампочкой все время дрались хулиганы из-за местных красавиц.

Мой старый товарищ доктор химических наук Коля Баранов однажды рассказал мне, посмеиваясь, как ездил в поселок Кузьмолово слушать ансамбль под названием «Прохор Харин». Этот «Прохор Харин» звучал похоже на название британской группы «Прокл Харум» и тем привлекал зрителей… На кривую сценку вышел немолодой уже человек с чемоданом. Чемодан состоял из двух половинок, акустических колонок. Человек включил в чемодан микрофон, гитару и объявил прокуренным голосом: