Читаем без скачивания Кони в океане - Дмитрий Урнов

Но тут на нашем пути обнаружилось препятствие, которого и сам Валентин Михайлович не мог предусмотреть. Среди окружавших нас людей оказался один, вполне официальный представитель, заявивший, что далее двадцати пяти миль я, как иностранец, не имею права уклоняться от маршрута, предусмотренного заранее. Иначе, сказал этот человек, мной займутся государственные органы.

— Органы?! — взревел Томас и тут уж в самом деле стал похож на одного из лучших своих быков. — Какое дело нашим органам до этого человека, который обязан выполнить патриотический долг, выяснить, почему проиграл их лучший рысак!

— А вы не очень-то разоряйтесь, — отвечал, однако, представитель. — У них там тоже порядки — ого-го!

— Ладно, — согласился Томас, положив руку мне на плечо. — Пойми меня правильно, я не хочу ставить тебя под удар. Пойми правильно — ты тоже оставайся. Поедем мы сами и доставим его сюда!

Случаются же такие вещи, трудно в них поверить, хотя все совершалось у тебя на глазах. Будто сон: «Он был или не был, этот вечер»… Дождь стал накрапывать, добавляя призрачность во все происходящее. Широкополые шляпы одна за другой скрывались в автомобиле. Жена Томаса села за руль — только она одна умела вести машину. Только она одна умела вести машину, но каждый из ковбоев садился в кабину с таким видом, будто это — конь, и стоит только дать «джипу» хорошенько шпоры, и погоня достигнет цели.

И они скрылись из наших глаз.

Если только конь хороший у ковбоя…

— А? — доктор как очнулся от видений наяву. — Ор-р-ригинально!

Кейтоны — наездничий клан. Так всей семьей они и приехали в Россию. Они, собственно, сто лет тому назад начали русско-американскую торговлю лошадьми. Джони родился в Москве, на Скаковой улице. Они были соконюшенниками (сверстниками — на лошадином языке) с Григорием Башиловым. Вместе в снежки играли. Все из-за снежков и вышло: увлеклись, заигрались у бегового круга, прямо в последнем повороте, а тут еще и публики была такая пропасть, что доступ на ипподром вовсе пришлось прекратить. Вся Москва собралась тогда болеть за Крепыша. Ребят затолкали, оттерли, в сугроб они попали, валенки у них промокли, от матерей влетело, одним словом, им тогда было не до бегов, и не мог ответить Григорий Григорьевич Башилов, живая летопись ипподрома, на допросе, учиненном ему Валентином Михайловичем со всем пристрастием, что же тогда было. Он помнил только, как дед и отец его, сами классные наездники, говорили, что Кейтон спустил Крепыша с вожжей, и серый боец, не чувствуя привычного посыла, естественно, сбавил ход. Но так ли оно было? Кто знает!

«Вы понесете всю меру исторической ответственности, — писал в письме к нам Валентин Михайлович, — если не узнаете у Джони, что слышал он от отца».

И вот перед нами он, вылитый Кейтон, — это я знал по старым спортивным журналам. Они привезли его на другой день, и прямо с порога конюшни Кейтон — «принц», сын «короля езды» — спросил:

— Как там Гриша?

А ему и вопросов не пришлось задавать. Сам достал из кармана желтую фотографию. И ее я знал: перепечатывалась в иппологической литературе множество раз. Только это была она сама, оригинал — отсвет великой битвы былых времен.

— Отец мне всегда говорил, — ответил американец как бы сразу через Атлантику всем тем, кто ждал его ответа, — что он вел борьбу до конца.

Не стану занимать вашего внимания деталями, да я и сам не в силах постичь был всех призовых тонкостей.[4] Главное, было видеть, как он отвечал, как рассказывал он, потомственный хранитель наездничьей традиции, что вела со Скакового поля до Колорадо-Спрингс через Атлантику.

Ковбои тоже не особенно вслушивались в специальные разъяснения — что им бега! — они слушали сердцем, они понимали по своему, что хотел сказать этот американский наездник, увидевший свет на ипподроме в Москве.

— Отец, — повторил Джони с твердостью в словах и во взоре, — всегда говорил мне, что вел борьбу до конца.

И он еще раз протянул нам пожелтевшую фотографию: голова в голову. Серый гигант, наш Крепыш, который по популярности соперничал в те годы с самим Шаляпиным («В России гремят двое — Шаляпин и Крепыш!» — говорили тогда), шел с поля. Хорошо был виден размашистый, низкий, настильный ход — полет над дорожкой. В белом камзоле Кейтон-отец со своей характерной посадкой, которую усвоили впоследствии почти все наездники современности, стараясь ездить по-кейтоновски больше, чем сам «король», поднял руки с вожжами. Какая минута!

Взоры всех обратились ко мне. «Вот видишь, — единодушно говорили ковбои взорами, — он оправдался». Но ведь и меня напутствовал целый конный ареопаг. «Смотри, — говорил весь наш конюшенный двор на Беговой и словами, и взорами, — узнай все, как было»… И Валентин Михайлович вновь и вновь повторял как стихи: «Первый круг прошли они голова в голову, но в последнем повороте»…

— Джони, — сказал я, — это первый круг! Только первый круг. А в последнем повороте…

— Как первый круг? — преобразился Кейтон. — Отец всегда говорил…

— Это первый круг, Джони! А в последнем повороте твой отец спустил Крепыша с вожжей и — проиграл секунду.

— Спроси у Гриши, — воскликнул Джони. — Он подтвердит!

— Григорий Григорьевич и сказал мне, что на фотографии лишь первый круг.

— Но мы же с ним не видели финиша! — спохватился Кейтон. — Мы играли в снежки…

— Да, он сказал. Но все проверил по документам вот этот человек, — я указал еще раз на письмо.

И все снова сгрудились над исписанными страницами, всматриваясь в строчки на языке незнакомом, но остроту, всю боль ситуации все понимали без слов.

— А отец мне говорил, — печально-печально вздохнул Кейтон, — что в России прошло его золотое время.

Еще бы: «король» царил на призовом треке, и по праву. Но дрогнуло в нем сердце спортсмена, когда ставкой сделались интересы торговца. Победа Крепыша означала бы резкое снижение цен на рысаков из-за океана. И великий мастер заставил великую лошадь проиграть. Но никто не забыл той секунды, которую проиграл Крепыш, никто не забыл тех минут, когда перед трибунами вели инородного победителя, и публика — вся Москва — стояла в молчании: победителя не приветствовали. Никто ничего не забыл, в том числе и главный виновник поражения, только он постарался похоронить неприятную память. Но есть ведь еще и другие люди, хранители воспоминаний: исполнители исторического возмездия.

Джони искренне помрачнел.

— Как же вы меня отыскали? — горько усмехнулся он. — И кто же это так хорошо знает историю моей семьи?

— Есть у нас там один такой, он вам изложит даже родословную того коня, которого Калигула приводил заседать в сенат.

— Подумать только, — вздохнул последний Кейтон, — меня достала рука Москвы!

Наш друг Томас заразил всю округу ковбойством. Конторский клерк, живший от нас через дорогу, возвращался с работы из города, выходил на задворки и начинал посвистывать. Минуты через две раздавался в ответ фырк, топот — с дальнего конца поля бежала гнеденькая кобылка, та самая, которую Томас одолжил на время наших уроков ковбойства. Хозяин ждал ее с куском сахара и с тяжелым, как сундук, ковбойским седлом на плече, купленным в складчину с еще одним соседом. Конником клерк заделался недавно, он продолжал учиться у Томаса ковбойской науке, а когда тут же поселились мы, он стал бывать еще чаще — в расчете на бесплатную ветеринарную помощь.

— Доктор, она хромает! — раздавалось у нашего окна вечером, часов в семь, когда мы уже успевали задать корм нашим лошадям, а клерк только возвращался из города и собирался сесть в седло.

— Ничего подобного, — устроившись у телевизора, даже головы к окну не поворачивал доктор.

Доктор успел здесь показать, насколько понимает он в лошадях, и всадник, успокоенный, сразу пропадал за окном. Впрочем, однажды сосед сделался настойчивее.

— Доктор, доктор, по-моему, она жереба! Я теперь вспоминаю, что Томас выпустил ее как-то вместе со своим жеребцом и… и…

— Могу произвести ректальный анализ, — между двумя выстрелами с экрана прозвучало из полутемной комнаты.

— Нет, что вы, доктор! Зачем же так серьезно? Вы просто посмотрите. Прошу вас!

На пороге появилась фигура доктора, впрочем, тут же исчезнувшая с такой скоростью, что доктора уже не было, а слова, им произнесенные, еще звучали:

— На пятом месяце.

Доктор успел себя здесь показать, поэтому диагноз, повисший, так сказать, в воздухе, новоявленный ковбой принял с той же почтительностью, как выслушивал он наставления Томаса: «Как сидишь? Ты на ковбойском седле или на дамском?»

Держал ковбойскую лошадь и паренек Фред, тот самый, что на машине догнал тройку. Фактически Фред завершил целую галерею лиц, первое из которых я увидел еще в Мурманске, когда начинали мы трансатлантический рейс.