Читаем без скачивания Десант. Повесть о школьном друге - Семен Шмерлинг

Целехонька «Толстовка», ее любимая библиотека, не тронуты готический особнячок Дома пионеров и темно-серые величественные многоэтажки. Только окна крест-накрест заклеены бумажными полосами да в форточках торчат жестяные трубы от «буржуек». Вздрогнув, замерла перед светлым зданием райкома. Правый угол напрочь снесен фугаской, обрубленный торец прикрыт листами побеленной фанеры.

Продолжая свой осмотр, Рина подошла к Каменным мостам, Большому и Малому, и огляделась. Все на месте — и сами мосты, вздымающиеся над зеленовато-серыми водами Канавы и Москвы-реки, и огромные корпуса Дома правительства, и привольно раскинувшийся на зеленых холмах Кремль. Сколько она не бывала тут? Целую вечность! После выпускного бала. Тогда на ней было вишневое платье и алая роза в волосах… Она танцевала вальс. А потом они бродили по центру. От той светлой ночи ее отделяли прифронтовые окопы, изнурительные марши, голод, бомбежки, эвакуация… Какая же она теперь, Ринка Иванова?

Пройдя гостиницу «Националь» и портик Ермоловского театра, она задержалась у одноэтажной булочной-кондитерской, когда-то манившей калачами и пирожными. Витрина была заложена мешками с песком, но оставалась свободной полоска туманного зеркала. В нем отражалась худенькая девушка в застиранном ситцевом платье. Высокая шея, тонкая талия и крепкие стройные ноги. На лице ее, смуглом, оливковом, исчезла детская припухлость щек и губ, оно стало строже.

Проходившие мимо военные поглядывали на нее и улыбались. Смутившись, она отпрянула от витрины и заспешила к высокому лобастому зданию Центрального телеграфа. Три года назад в его полутемном зале дремали ее одноклассники, а их товарищи поочередно дежурили в длинной очереди у дверей МХАТа, чтобы утром непременно купить самые дешевые билеты на «Дни Турбиных», «Горячее сердце», а повезет — и на «Анну Каренину».

От этих воспоминаний ее отвлек резкий звук. Рина оглянулась.

Скрипнув тормозами, к тротуару прижался грузовичок — «газик», полный военными. На поблекшей зелени гимнастерок выделялись снежно-белые бинты. Как только машина остановилась, из кузова на асфальт осторожно спустился молодой офицер и, опираясь на палку, направился к ней.

— Рина! — закричал он на всю улицу. — Ринка!

Под пирожком выгоревшей пилотки — дочерна загорелый высокий лоб, короткий, чуть вздернутый нос, обветренные губы. Открытое лицо, знакомое-презнакомое, с лукавой чертовинкой улыбка.

— Некрасов! Ляпка! — обрадовалась она.

На примятых погонах — лейтенантские звездочки. Идет медленно, сильно хромает. Как же так — спортивный, легкий Некрасов дышит натужно и тяжело. Они потянулись друг к другу, желая поцеловаться, но она засмущалась и подала руку. Леопольд пожал ее, обнял Рину за плечи. Из кузова за ними следили любопытные глаза.

— Ранен?

— Было дело, — ответил он. — Подлечился. А теперь рана разбередилась, осколки полезли… Снова в Наркомздрав, долечиваться.

— Откуда же ты сейчас?

— Из-под Москвы, в военном училище служу. Окончил его, оставили преподавать. А ты?

— Вернулась из эвакуации. Работать буду, а может, и учиться.

— Что слышала о наших?

— Пока ничего, а ты что-нибудь знаешь?

— Да, Борис Горский, Володя Ботоев, Володя Покровский, Сережа Кобозев… Малышев, Коробов… Нет их…

— Боже мой, ребята!..

Грузовичок терпеливо ждал.

— Ринка, слушай. Меня кладут на операцию в госпиталь, он в школе у Курского вокзала. Поняла? Долго не пробуду.

— Я найду, найду.

Его втянули в кузов. Заурчав, «газик» двинулся к Охотному ряду. Рина взмахнула рукой, и ей ответили несколько поднятых рук.

Дальше Рина не пошла. Что же это: Боря, Володя, Сережа, Витя, Алеша… Свои, родные. Дружили с детства. Она и представить не могла, что их нет, совсем нет. С Сережей Кобозевым танцевала на школьном балу. Как здорово он кружил ее в вальсе, совсем взрослый, в модном костюме, настоящий мужчина. И в то же время совсем еще мальчик…

Возвращалась домой и не видела улиц, которыми несколько минут назад не могла досыта наглядеться.

Дома стала думать о Леопольде. О неожиданной встрече. Поди же, как в старом романе: раненый офицер и девушка после двухлетней разлуки свиделись на Тверской. И почему именно с ним? А с кем бы она хотела встретиться? С кем? Товарищей у нее много, но есть ли друг? И таких хороших, добрых, умных ребят потеряли, и никогда она их не увидит.

Утром пошла в Ленинский райком комсомола, и секретарь, тот, что отправлял на окопные работы, послал ее на военный аэродром.

Вставала чуть свет, спешила на Казанский вокзал и, добравшись на электричке до Быкова, работала без срока, сколько надо. Комплектовала для летчиков костюмы, чинила поношенное обмундирование, убирала, делала, что прикажут. Недели через две выдался свободный вечер, и Рина сразу же побежала к станция. По дороге оглянулась и удивилась: поле аэродрома, обочины шоссе, палисадники дачек — все густо покрылось цветами, не только полевыми, но и садовыми. В военную пору и ухаживать за ними некому, а они разрослись привольно и буйно — флоксы, хризантемы, астры. Быстро собрала пышный букет.

В битком набитом вагоне снова подумала о встрече у Центрального телеграфа. Вышла она какой-то холодноватой. Наверное, бойцы и офицеры в грузовичке недоумевали: встретились парень с девушкой и даже не поцеловались.

Как же она относится к Некрасову? Как многие в 7-й школе. Свой, добрый товарищ. К десятому классу у них сложились неразлучные пары, связанные кто дружбой, кто робкой влюбленностью, а кто и крепнущей любовью.

Леопольд был «всехний» — общий, член учкома, спорторганизатор, инструктор ПВХО, артист, певец, лыжник, гребец, — принадлежал всем вместе и никому в отдельности. Конечно, в школе было немало тайно вздыхающих по нему девчат из десятых, девятых, даже восьмых, но он никого не выделял, со всеми был ровен и благожелателен.

В тесноте электрички и метро Рина не уберегла цветы — поломали, и букет имел жалкий вид. Она все-таки донесла его до госпиталя и с досадой положила у самых дверей.

Войдя в госпиталь, робко попросила дежурную медсестру:

— Мне бы увидеть раненого лейтенанта Некрасова Леопольда…

— А ты ему как приходишься? Сестра, жена, невеста?

— Нет, просто школьный товарищ…

— Видели мы таких товарищей. Ранен-то куда?

— В ногу. Операция, наверное, была…

— Ну, ладно, то-оварищ!.. И сестра крикнула куда-то на лестницу: — Ранбольного Некрасова — на выход. Барышня к нему пришла!

Прождала она недолго. Леопольд спустился с лестницы, опираясь на костыли. Куда девался его загар, лицо побледнело, осунулось. В просторном, линялом халате он казался тщедушным. Широко улыбнувшись, прижал руку к сердцу, сказал церемонно:

— Рад приветствовать вас, сударыня, у ложа раненого воина…

— Как ты? Операция была?

— Резанули немного.

Они вышли из коридора, и Рина с досадой взглянула на изломанный букет, жалко приютившийся у дверей.

— Твой?

— Везла, да не довезла, обидно…

— Какие чудесные. Спасибо, Ринка.

Укрываясь от любопытных выздоравливающих, они отошли в дальний угол пыльного сада и остановились, задумавшись.

— Ребят вспоминаешь? — спросила Октябрина.

— Да. Живые стоят перед глазами. И смерть повидал, а своих ребят мертвыми не могу представить. Всех вижу наяву и каждого по-особенному. С Борей Горским будто бы на одном велосипеде катаемся, он на раме сидит, худющий, «щепки-палочки», улыбается. А Сережу Кобозева вижу в акробатическом кружке у Николая Ивановича. Разбегается, мужественный, сильный, и так смело делает сальто… А Леша Коробов, тот стоит на школьной сцене, стройный, элегантный, в черном костюме, и читает рассказ Чехова. Он ведь настоящий артист… был. Всех наших ребят вижу, кого нет в живых.

С тех пор Леопольд и Октябрина встречались почти каждый день. Как бы ни уставала после работы и толкотни в электричке, Рина приезжала к Курскому вокзалу и заходила в госпитальный сад. Некрасов ждал ее, как условились, у ворот, опираясь на костыль. Обычно он вынимал из кармана застиранного бумазейного халата крохотный сверток — то несколько кусочков сахару, то печенье или конфеты-подушечки из офицерского пайка — и, прижав руку к сердцу, в своей шутливой манере говорил:

— Примите, сударыня, подношеньице младшему брату вашему.

Рина пыталась отказаться: «От себя отрываешь».

Леопольд сердился, настаивал, и она брала этот царский, по тем временам, подарок.

Они вспоминали о недавнем прошлом. Она — о том, как летом сорок первого года в прифронтовой полосе вместе с подругами, изнемогая от непривычной работы, хоронясь от налетов «юнкерсов», рыла противотанковые рвы и окопы. Он говорил о несостоявшемся поступлении в «Корабелку», о лыжных вылазках во вражеский тыл, пехотной атаке, ранении, госпитале. Но чаще всего — о школьных друзьях. Ему были известны судьбы почти всех ребят и девчат, где кто воюет, служит, работает.