Читаем без скачивания Небо остается нашим - Марина Чечнева

Мне посоветовали обратиться в местный военкомат. Я так и сделала. Зашла к военкому, сказала, что я летчица и что хочу на фронт. Военком окинул меня недоверчивым взглядом и попросил летные документы. Предъявить их я никак не могла: документы остались в Москве. Услышав об этом, военком еще раз оглядел меня с головы до ног и не без ехидства предложил зайти в следующий раз, когда стану постарше…

Испытание

Только в начале июля получила я возможность вернуться в Москву. Отец не встречал меня на вокзале. Из его записки, оставленной на столе, я узнала, что он работает подряд две смены и будет поздно. Отец осунулся, похудел. Мы не могли наговориться в тот вечер. Я призналась, что решила идти на фронт.

- Что ж, дочка, сейчас, наверное, нельзя иначе, - медленно сказал отец. - Тяжело мне, но знаю - по-другому нельзя. Человек должен жить в ладу со своей совестью. Это - главное…

Как благодарна была я ему за то, что понял меня и не отговаривал. В тот вечер я еще раз убедилась: отец был мне прежде всего большим другом…

С просьбой об отправке на фронт мы с подругами обратились в райвоенкомат Ленинградского района. Но и в Москве в первые месяцы войны молодые летчицы-спортсменки на все заявления и просьбы о зачислении в действующую армию получали только отказы. Однако мы не унывали и продолжали писать в различные инстанции.

В райком комсомола мы заходили всегда, как в родной дом, потому что секретари районного комитета Наташа Лебедева, Сергей Косовский, Николай Абрютин понимали и поддерживали нас. Помогли они мне и тогда. Райком направил меня на должность летчика-инструктора в Центральный аэроклуб имени В. П. Чкалова.

Мне в то время едва исполнилось восемнадцать. Тысячи тысяч моих сверстников вступили в войну в сорок первом. Многие так и не вернулись домой. Давно это было. [29]

Но сколько бы ни прошло лет, какие бы бури ни сотрясали планету, через годы, как свет далеких звезд, будут доходить до живущих их голоса. Голоса, звучавшие перед атакой и расстрелом, перед последним броском в небытие и бессмертие.

В минуты наивысшего духовного накала до конца обнажалась правда характера и натуры, очищенная от всего наносного, показного и беспощадно определяющая цену человека в жизни, степень его мужества, верность флагу.

Оставшись один на один с совестью, надо было сделать выбор между жизнью и смертью. И выбор делался безошибочно. Матрос в окровавленной тельняшке поднимался с последней гранатой навстречу танку. Летчик предпочитал таран парашюту. Солдат, обнаружив, что рядом все полегли, сжав зубы, один шел на врага.

За спиной у одного из них был Севастополь, у другого - Сталинград, у третьего - безымянный грустный осенний перелесок с белым кружевом берез. За ними была вся Россия, без которой не существовало для солдата ни солнца, ни любви, ни самой жизни. А лет моим сверстникам было еще так мало, и птицы звенели в небе, и ждали любимые, и полыхали под холодными звездами черемуховые рассветы, и так неистово хотелось жить…

А когда начинаешь думать о жизни, то первые мысли твои - о матери. Ведь от нее все дороги наши под солнцем и наша судьба. Она учит сделать первый шаг в жизни, ей мы поверяем свои мечты, заботы, тревоги. И нет для матери большего счастья, чем сознание, что дети ее выросли стоящими людьми. Такими, что не подведут друга, выстоят в час испытаний, выдержат на трудном переходе.

Комсомолец Казьмин писал матери с фронта в октябре 1942 года: «Не листай, мама, закапанные воском листы древних книг, не ходи к деду Архипу Найденову, не ищи вместе с ним святого чуда. Послушай меня: мы побеждаем смерть не потому, что мы неуязвимы, мы побеждаем ее потому, что мы деремся не только за свою жизнь. Мы выходим на поле сражения, чтобы отстоять святая, святых - Родину. Когда я произношу это слово, мне хочется стать на колени».

Родина - это и ты сам, и народ, и все, чем ты живешь и дышишь, и прошлое, и настоящее, и будущее. Все вмещает в себя это понятие, всеобъемлющее и святое. [30]

Круты и не всегда солнечны пути солдата. Тем, кто прошел Великую Отечественную, хорошо это известно. Мы не знали на фронте, кто из нас доживет до победы. Зато твердо знали: будет жить Россия. А это было главным. Без этой веры был бы ничем каждый из нас, без нее невозможно было выстоять.

Любовь к Родине передается у русских людей из поколения в поколение. Не случайно нам и сегодня дороги слова, сказанные Петром перед Полтавской битвой: «А о Петре ведайте - ему жизнь не дорога, только бы жила Россия». Их с полным правом мог бы повторить каждый из нас в те дни.

* * *

В Москве меня ждала новость - аэроклуб Ленинградского района соединили с Центральным аэроклубом имени В. П. Чкалова. Учебные полеты в Москве были запрещены, началась подготовка к перебазированию под Сталинград, во Владимировку.

Незадолго до отъезда я на себе почувствовала безжалостный удар войны. 22 июля 1941 года несколько фашистских самолетов прорвались в город. Одна из бомб угодила в наш дом. Он пылал на моих глазах, а я стояла и смотрела, как бушует вокруг огонь.

Долго ли пробыла я в таком состоянии - не помню. Огонь постепенно утих, дымились только руины домов. По пожарищу молча, словно тени, бродили люди. Уже заалело небо, начинался новый день. В последний раз я оглянулась на место, где всего несколько часов назад стоял мой дом, и зашагала вдоль улицы. Вдруг чья-то большая рука ласково опустилась на мою голову.

- Ничего, доченька, - услышала я голос отца, - надо крепиться. Они за все заплатят сторицей…

25 июля 1941 года мы расстались с отцом. Я уезжала под Сталинград.

Глядя в бесконечно дорогие глаза, могла ли я думать, что вижу его в последний раз.

- Береги себя, Мариночка. Помни - ты у меня одна.

- Спасибо, папочка!

Мы обнялись и поцеловались…

* * *

Страна поднялась на смертный бой. Фронт был всюду: не только на передовых позициях, но и в тылу. Жили [31] одной мыслью, одним желанием - сделать все для победы!

Мой фронт был в небе под Сталинградом. Здесь мне дали группу курсантов и сказали: «Учи!»

На аэродроме собралось много известных и неизвестных летчиков - спортсменов и планеристов. Здесь я встретилась с Валерией Хомяковой, Марией Кузнецовой, Ольгой Шаховой и другими инструкторами-летчиками, знакомыми по Ленинградскому аэроклубу Москвы. Вновь собралась дружная семья авиаторов, и это помогало в работе. Чувство товарищества, сознание, что в любую минуту у друзей можно найти совет и помощь, вселяли уверенность, прибавляли сил. А это было так важно!

Мои подопечные оказались значительно старше меня. Это, естественно, беспокоило. Одно дело заниматься со сверстниками, другое - со взрослыми. Да и инструкторским опытом я не могла похвастать.

Курсанты были людьми самых различных профессий, были в их числе даже художники Виктор Прибыловский, Владимир Переяславец, Николай Горлов. Я впервые тогда близко столкнулась с людьми искусства и, признаться, вначале относилась к ним с некоторым предубеждением. Мне казалось, летчиками могут стать только люди выносливые, для этого надо иметь призвание, внутреннюю потребность, что ли. А тут, с одной стороны, краски, кисточки, с другой - самолет; на одном полюсе созидание прекрасного, на другом - смерть, разрушение. Можно ли одновременно заниматься тем и другим? Хватит ли у них для этого сил, мужества? Но жизнь, как всегда, оказалась сложнее и многообразнее моих наивных представлений. Лишь позже я поняла, что дело не в профессии и вкусах: чем тоньше организован человек, чем больше он видит, знает, понимает, тем сильнее ненавидит смерть, все, что мешает ему творить и украшать землю, на которой живет.

Я пригляделась к «своим» художникам и постепенно привыкла к ним, сдружилась. Они оказались славными ребятами. И если я научила их управлять самолетом, то они тоже передали мне немало полезного, прекрасного.

Все годы войны Прибыловский, Переяславец, Горлов находились на фронте, а после победы закончили студию имени Грекова. Всем троим присвоено звание народною художника РСФСР. [32]

…Под Сталинградом мы занимались подготовкой летчиков для армии. Небо здесь было пока еще мирным, людям не приходилось с тревогой ждать завывания сирен. И все же на волжское небо уже упала тень войны.

В те дни мы особенно сдружились с Валерией Хомяковой. Стоило мне завидеть на летном поле ее знакомую фигуру, почувствовать на своем плече прикосновение дружеской руки, и у меня словно прибавлялось сил.

На аэродроме было много коммунистов. И сейчас, оглядываясь на прошлое, с гордостью могу сказать, что в те тяжелые месяцы именно коммунисты сплачивали вокруг себя всех нас. И мы, комсомольцы, тянулись к старшим товарищам, верным друзьям и наставникам.