Читаем без скачивания Роза-Паучиха - Брюс Стерлинг

Смерть не приходила.

Ее стошнило. Не глядя, она открыла ящик и залила мозг жидким покоем. Тяжело дыша, она уселась в командирское кресло. Паника была подавлена.

— Электромагнитный импульс, — сказала она, — съел все, что у меня было.

Пушистик что-то пробормотал.

— Он бы нас уже прикончил, если бы смог, — сказала она ему. — Похоже, что сработала защита последней капсулы, когда погибла главная система.

Она почувствовала толчок. Это Пушистик, дрожащий от ужаса, прыгнул к ней на колени. Она рассеянно прижала его к себе, поглаживая по тонкой шее.

— Так, посмотрим, — сказала она в темноту. — Ядовитый лед кончился. Я пальнула им отсюда.

Она выдернула из шеи бесполезный штеккер и содрала с себя влажную робу.

— Значит, это был аэрозоль. Замечательное, густое облако горячей ионизированной меди расплавило все его датчики. Он летает теперь в слепом металлическом гробу. Совсем, как мы.

Она рассмеялась.

— Вот, только, у старушки Розы есть в запасе один фокус, малыш. Инвесторы. Они будут искать меня. А его искать уже некому. И у меня все еще есть мой камень.

Она посидела молча, и ее искусственное спокойствие позволило ей помыслить немыслимое. Пушистик беспокойно заерзал, принюхиваясь к ее коже. Он немного успокоился под ее ласками, и она не хотела, чтобы он страдал.

Свободной рукой она зажала ему рот и стала перегибать ему шею, пока та не сломалась. Искусственное тяготение сделало ее мышцы сильными, а у него не было времени для сопротивления. Последняя судорога сотрясла его члены, когда она, держа его на вытянутых руках, пыталась определить на ощупь, бьется ли еще его сердце. Во тьме ее пальцы ощутили последнее биение под тонкими ребрышками.

— Кислорода мало, — сказала она. Забытые эмоции попробовали было всколыхнуться, но не сумели. У нее оставалось еще много транквилизаторов. — Ковровые водоросли сохранят воздух свежим еще несколько недель, но они погибают без света. И я не могу их есть. Мало еды, малыш. Сады пропали, да если бы и не пропали, я все равно не смогла бы доставить еду сюда. Я не могу управлять роботами. Даже не могу открыть воздушные шлюзы. Если я проживу достаточно долго, они придут и вытащат меня отсюда. Я должна использовать все шансы. Только это разумно. Когда я такая, я могу совершать только разумные поступки.

Когда тараканы — по крайней мере те, которых можно было поймать в темноте, — кончились, она в течение долгого, темного времени голодала. Потом она съела не тронутое тленом тело своего любимца, полунадеясь, что оно отравит ее.

Увидев в первый раз, как яркий голубой свет Инвесторов проникает через разбитый воздушный шлюз, она на своих костлявых руках и коленях отползла назад, спасаясь от слепящих лучей.

Космонавт-Инвестор был одет в скафандр, защищающий от микробов. Она была рада, что он не чувствует вони ее черного склепа. Он заговорил с ней на похожем на звуки флейты языке Инвесторов, но ее переводчик был мертв.

На мгновение показалось, что они сейчас ее покинут, оставят голодную, ослепшую, полуоблысевшую, всю в паутине выпавших волос-волокон. Но они взяли ее к себе на борт, пропитав ее жгучими антисептиками, опалив ее кожу бактерицидными ультрафиолетовыми лучами.

Бриллиант был у них, но это она и так знала. Чего они хотели — а это было труднее всего — так это знать, что случилось с их талисманом. Она с трудом понимала их жесты и исковерканные обрывки человеческого языка. Она себе очень навредила, она знала это. Слишком большие дозы в темноте с огромным черным жуком-страхом, порвавшим хрупкие сети ее паучьей паутины. Она очень плохо себя чувствовала. Что-то внутри у нее было не так. Ее голодный желудок был тугим, как барабан, а легкие, казалось, были раздавлены. И кости тоже болели. Но слез не было.

Они не оставляли ее в покое. Ей хотелось умереть. Она хотела, чтобы они любили и понимали ее. Она хотела…

Горло заложило. Говорить она не могла. Голова у нее запрокинулась, и под светом слепящей лампы сузились глаза. Раздался хруст вывихнутой челюсти, но боли она не почувствовала.

Она перестала дышать, и это принесло облегчение. Тошнота подкатывала к горлу, а рот наполнился жидкостью.

Животворная белизна, слегка покалывая кожу, заструилась из ее рта и ноздрей. Она прониклась великой прохладой и апатией, а полупрозрачная жидкость волна за волной обволакивала ее, стекала потоками по коже, окутывала все тело. Она расслабилась, испытывая чувственную, дремотную благодарность. Она не была голодна. Было много лишней массы.

Через восемь дней она выкарабкалась из хрупких слоев кокона и вспорхнула на своих чешуйчатых крыльях. Ей очень хотелось, чтобы ее посадили на поводок.