Читаем без скачивания Пятая рота - Андрей Семёнов

Значков было не жалко. Не значки — главное. Главное, что завтра мы вольемся в боевой воинский коллектив. Как там нас примут?

— А это уже Афган? — спросил я аборигенов.

— Афган, — подтвердили аборигены, переглянувшись.

— А почему тогда не стреляют? — удивился я.

Аборигены снова переглянулись и заржали в голос:

— Ты что, же, думал, как переедешь Мост, так тебя сразу же бросят с красным знаменем высоту штурмовать?

Я и в самом деле представлял себе нечто подобное: полк, с развернутым знаменем берущий штурмом горы в которых засели духи.

— Успокойся, — посоветовали они, — война здесь по расписанию, а стреляют не каждый день. Даже не каждую неделю.

— Ну, ладно, мужики, — аборигены, собрав урожай значков, заторопились по своим делам, — отдыхайте. В полку вас уже ждут, не дождутся.

— Пойдемте, покурим, предложил я, когда они ушли.

Мы снова вшестером спрыгнули в пыль. Возле КАМАЗа прохаживался водитель — он был еще меньше прапорщика.

— Зря вы им значки отдали, — укорил он нас.

— Почему? Парням ведь на дембель?

— Это не парни. Это чмыри. Кому надо — тот себе значки всегда достанет. А они толкнут ваши значки дембелям. Значки в Афгане в цене. Тут их никому не дают, хоть и положено, поэтому комплект значков стоит двадцать пять чеков.

— Каких чеков?

— Обыкновенных — Внешпосылторга. В Афгане солдаты и офицеры зарплату получают не в рублях, а в чеках. У вас советские деньги есть?

У нас были советские деньги: у кого трешка, у кого пятерка.

— Можете выбросить, — презрительно посмотрел на деньги водитель, — или до дембеля сохранить. Тут они никому не нужны.

— А червонец? — сунулся я.

— Червонец? — водитель с сомнением покачал головой, — не знаю. Попробуй поменять. В некоторых дуканах обменивают советские стольники и полтинники. Может, и твой червонец обменяют. Хотя, вряд ли.

— Тебя как зовут? — Щербанич-младший предложил водителю сигарету.

— Меня-то? Васёк.

— А ты сколько служишь?

— Полтора. Скоро на дембель готовиться буду. Уже и парадка готова.

— Так чего же ты раньше значки у нас не попросил?! — изумились мы.

И в самом деле: быть у ручья и не напиться! Привезти в Афган полный кузов духов со значками за двадцать пять чеков комплект и не воспользоваться возможностью.

— А зачем мне? — не понял Васек, — я почти каждую неделю в Союзе бываю. У меня есть. Я их у погранцов на чарс вымениваю.

— А что такое чарс?

— Чарс? — усмехнулся Васек, — Скоро сами узнаете. Ладно, завтра рано вставать, идите спать.

— А ты где ляжешь?

— Как где? В кабине, конечно, у меня там и одеяло, и подушка. В первый раз, что ли?

Тут Рыжий задал вопрос, который волновал нас самого утра:

— Васёк, а что за полк-то?

Васек, казалось, не знал что ответить:

— Полк как полк. Горнострелковый. Обыкновенный полк.

— А мы воевать будем? — спросил я, затаив дыхание: мне очень хотелось воевать, чтобы «проверить себя».

— Воевать? — Васек усмехнулся, — навоюетесь, еще надоест.

— А полк в рейды ходит? — снова встрял Рыжий.

— Не в рейды, а на операции, — поправил водитель, — начиная с весны и по зиму, полк вообще на операциях, ну а зимой, понятно, реже выезжает. Ладно, мужики, давай спать.

Васек залез в кабину и стал устраиваться на ночлег. Мы снова залезли в пыльный кузов. Наши однопризывники, памятуя поговорку «солдат спит — служба идет», уже спали, и служба их в данный момент шла легко и беззаботно. Где-нибудь дома. А что еще солдат может видеть во сне? Дом, мать да любимую девушку. Сны с любимыми девушками — самые сладкие, вот только наутро надо идти стирать трусы.

Вскоре заснули Щербаничи и двое разведчиков, кроме Рыжего.

— Не спишь? — окликнул он меня.

— Не сплю. Думаю.

— За что? За жизнь?

— Нет. Я думаю о том, что «летать» нам еще целых полгода до наших духов.

— Каких таких «наших»?

— Ну, тех, которые придут нам на смену, и станут летать вместо нас, когда мы станем черпаками.

— А-а, — протянул он, — понятно. Только до них еще — как до Пекина раком.

— Вот и я о том же. «Наши» духи сейчас возле военкоматов водку пьют да с девками прощаются. А нам еще целых полгода отлетывать.

— Зато мы на целых полгода раньше их снова начнем пить водку и перетрахаем всех их девок, пока они тут горбатиться будут, — улыбнулся Рыжий: он, как видно, был оптимистом.

Я сам по натуре — патологический оптимист, то есть даже в самом хреновом, гадком и страшном, могу находить светлые и смешные стороны, поэтому, наличие соседа-оптимиста воодушевило меня. Даже настроение поднялось.

— Это верно, — согласился я с ним, — Ты откуда родом?

— С Украины. С Криворожья. А ты?

— Из Мордовии.

— Это где?

— Шестьсот километров от Москвы на восток.

— А у вас там кто живет? Мордовцы?

Ну, вот: опять тот же глупый вопрос — «кто живет в Мордовии?». Люди, призвавшиеся в армию из областей, с которыми Мордовия не граничит, никогда о ней не слышали! Действительно, республика маловата и по своим размерам сильно уступает Якутии. Как только не обзывали нашу мордву: и мордовцы, и мордоване. Не говоря уже о том, что большинство путают Мордовию с Молдавией. В школе, что ли не учились? Или географию прогуливали? За полгода службы полное отсутствие у моих сослуживцев знаний о народе, давшем миру патриарха Никона и скульптора Эрьзю, меня уже перестало раздражать. В самом деле: не доказывать же мне каждому встречному и поперечному, какой замечательный народ — мордва? Язык сломаешь, пока каждому втолкуешь. И не докажешь, что сам я — не мордвин! Раз родился в Мордовии — то все два года будешь мордвин. В Татарии — татарин. В Башкирии — башкир. Будь ты хоть узбек, хоть грузин, хоть калмык, но если ты призвался из Мордовии — два года проходить тебе мордвином!

— Мордва там живут, — пояснил я Рыжему.

Почему я знаю, что Кривой Рог — на Украине в Днепропетровской области, но никто или почти никто не знает: где находится Мордовия?!

— Я слышал, в Афгане дедовщина еще хуже, чем в Союзе, — продолжил я свои мысли вслух.

— От кого? Нам в учебке говорили, что в Афгане нет вообще никакой дедовщины — сплошное равенство и братство, старики прикрывают молодых.

— Нашим сержантам в учебке их призыв, ну те, с кем они вместе в учебке были, — пояснил я, — письма присылали с Афгана. Пишут, что шуршат как трешницы, летают по полной.

— Ну и что? — не смутился Рыжий, — полгода всего и летать-то! Полгода уже отлетали. Даже и не полгода, а три месяца.

— Почему три?

— Считай, — начал он объяснять, — Те пацаны, которые стоят сейчас возле военкоматов, станут сержантами только через погода. Так?

— Ну.

— Вот те и ну! А рядовые придут в Афган через три месяца, а это уже будет младший призыв и гонять их будем мы.

— Голова! — похвалил я Рыжего.

Летать три месяца вместо шести все-таки легче. Предаваясь сладким мечтам, как через каких-то три месяца я сам начну гонять молодых, я незаметно заснул.

И никто из нас в тот вечер не заметил самого главного — самого главного и важного во всей нашей жизни и ныне и присно, сколько ее отпущено. КАМАЗ с пыльным кузовом, проехавшись через Мост, подобно Харону через Стикс, навсегда отрезал нас от мира живых — тихих обывателей, оставшихся на другом берегу. Никто из нас тогда так и не понял, что жизнь разделилась на две неравные доли — до Афгана и после. Что мы уже никогда не вернемся на родной берег прежними: тихими и законопослушными. Что, даже закончив войну в Афгане, мы не перестанем воевать вообще, по привычке без долгих размышлений продолжая вступать в бой, пусть очень часто и с ветряными мельницами. И до конца дней своих будем жестко делить людей на «своих» и «чужих», безошибочно различая их во всех встретившихся на нашем пути. И что отныне, нам предстоит жить и за себя, и за того парня, который навсегда остался молодым, не дожив до своих двадцати лет, посмертно став нашей совестью.

В ту ночь мы этого не заметили и не поняли, потому, что это произошло с нами.

Не поняли мы этого и через год и через два. И только много позже, через пять, через десять лет после дембеля смутно стало доходить до нас, что мы — не такие как все. Не может человек, нажавший на спусковой крючок по другому человеку, пусть даже смертельному врагу, остаться прежним. Многие из нас, не найдя себя в гражданской жизни, снова пошли на новый круг, записав на свой боевой счет Таджикистан, Абхазию, Югославию, Чечню. Зная в совершенстве только одно дело: убивать, оставаясь в живых при любых обстоятельствах, они уже не могли остановиться, взыскуя не смерти, но тех кристально прозрачных человеческих отношений, которые возможны только на войне. Став «псами войны» мы приобрели все бойцовские повадки хищников. А такой пес, готовый загрызть любого, на кого укажет хозяин, хоть и дорого ценится, но опасен для всех.