Читаем без скачивания Свисток - Тони Шумахер

Я был неописуемо рад. Дела пошли в гору. Но, вспомнив Рюдигера Шмитца, заставил себя вернуться на землю: великим, самым лучшим стану я лишь тогда, когда буду и дальше тренироваться минимум на 20 процентов больше, чем мои соперники. Потому что по-настоящему борьба начинается только в минуты смертельной усталости. Быть в нокауте и говорить о'кей. Такой секрет успеха.

В Кельне достигнуто немало. Маленький Харальд из Дюрена стал большим Тони. Тони, потому что у меня двойное имя, вторая его часть • – Антон. Но прежде всего это был намек на Тони Турека, нашего лучшего вратаря послевоенного времени. Тони. Вторая часть имени стала для меня титулом.

В 1977-м «Кельн» завоевал Кубок, в 1978-м выиграл первенство бундеслиги и Кубок.

В 1978 году в Аргентине проходил чемпионат мира. Гельмут Шен был тренером сборной, а в воротах стоял мой кумир Зепп Майер. Я был бы счастлив оказаться с ними в команде вторым или третьим вратарем. «То, что могут Нигбур, Франке и Бурденски, я делаю не хуже», – заявил я одной из газет, обиженный, что меня не пригласили в сборную.

Предосудительная нескромность. Гельмут Шен, строгий саксонец, расценил это еще строже.

«Шумахер? Хвастливый мальчишка», – гласил его приговор.

Впоследствии я осознал, что тренер поступил все-таки верно. Майер был великолепным вратарем. Он отыграл надежно и стабильно 400 матчей подряд. Для чего же тренеру сборной создавать проблемы, приглашая меня? А если бы это вызвало раздражение Зеппа Майера?

В 1978 году Гельмута Шена заменил Юпп Дерваль. Поначалу он относился ко мне точно так же, как и его предшественник. Только однажды мне предоставился шанс: я вышел на один тайм в календарной игре с Исландией. Затем – целый год затишья.

Пресса поддерживала меня: «Шумахер очень хорош, прекрасные броски, он заслуживает места в национальной сборной».

Дерваль попал под нажим прессы. Должен ли он взять меня в сборную? Его фаворитом оставался Норберт Нигбур. Вплоть до того драматичного обеда: Нигбур сидел за столом со своей подругой и уже хотел встать после роскошной трапезы, но не смог этого сделать. Колено потеряло подвижность. Ущемление мениска – таким был диагноз врачей. Конец его карьеры и… начало моей?

Франке или Шумахер? Дерваль стоял перед необходимостью сделать выбор накануне игры в Мюнхене, на этот раз со сборной Англии.

«В этом матче хочу играть я, причем все 90 минут», – было заявлено мною в одном из интервью.

«Бесстыдство, шантаж, неслыханная дерзость», – бушевал тренер сборной вне себя от негодования, прежде чем он все же сдался.

Чемпионат Европы 1980 года в Риме стал взлетом нашего футбола. В команде играли молодые таланты Бернд Шустер, Ханси Мюллер, Карл-Хайнц Румменигге. При этом в команде не было звезд первой величины, таких как Оверат, Беккенбауэр, Нетцер. Настроение было отличным, дух команды идеальным. Свежесть и вдохновение. Дервалю почти не приходилось вмешиваться. Мы стали чемпионами. И это было почти как нечто само собой разумеющееся. С того момента я стал бесспорным первым вратарем команды. Со всеми последствиями: тяжестью нагрузок, сознанием, что номер два и номер три только и поджидают, когда у тебя защемит мениск, когда ты сломаешь себе ногу или что-нибудь еще. Нельзя быть стопроцентно застрахованным от несчастья. Это в руках господа бога. Тут я бессилен. Успех, как и красота, не может быть вечным.

Происшествие с Баттистоном

Это был фол или нет? Умысел или спонтанная агрессивность? Злость, смесь ярости и энергии?

Я не психолог или кто-то еще с окончанием на «лог». К тому же я не судья себе и не адвокат. Мой фол в Севилье против Патрика Баттистона я и сегодня не могу воспринимать однозначно. Но признаюсь, что все еще испытываю страх перед очной ставкой с видеозаписью этого столкновения. Быть может, боюсь, что тогда буду ощущать себя виноватым.

Моя мать наблюдала эту сцену по телевизору и через пару часов после нее сказала мне: «Это было ужасно, Харальд. Это выглядело просто отвратительно, мальчик».

Я осознаю, что миллионы людей, как и моя мать, расценили мои действия как умышленную грубость. Однако это не так. Случившееся наверняка объясняется моим характером, моей склонностью вносить страсть и пылкость во все, что я делаю.

Сердце или разум?

Есть люди, которым разум заменяет сердце. Я же всегда предпочитал сто раз ошибиться сердцем, чем тысячу раз найти верное решение умом. Уверен, что все великое в жизни и футболе рождено страстью, а не холодным рассудком. Но со временем я понял, что сердце это такая штука, которой нужно чуть-чуть не доверять. Мне 32 года. Это значит 28 плюс четыре года кризиса, размышлений о себе самом, причиной которых было столкновение с Патриком Баттистоном. Он сам тем временем стал моим другом.

Севилья. Полуфинал Франция – ФРГ. Я прибыл на эту игру заведенным до предела и сверхсобранным. Матч был для меня шансом, последним шансом опровергнуть мнение как о выдохшейся команде. Вновь завоевать, насколько это удастся, сердца болельщиков в ФРГ, симпатии прессы. Все они ставили нас ниже, чем мы того заслуживали.

Французы играют великолепно, они забивают голы. Некоторые из них толкают и задирают меня. Один наступает своими бутсами на мои руки… боль и ярость до корней волос. Все во мне кипит. Несколько опасных ситуаций дают мне возможность разрядиться. Такие сиюминутные удачи – всегда палка о двух концах. Ты теряешь собранность и расслабляешься. Счастье делает невнимательным. А мною слишком многое поставлено на эту игру: престиж, право играть в финале. Опасны для тебя или для соперника твои выходы из ворот? Не имеет значения. Ты должен отобрать у него мяч, не размышляя, кто падет при этом жертвой.

Я рвусь из ворот, чтобы поймать свою добычу, спровоцировать противника на попытку забить мяч в мои ворота. При таких действиях опасность получить травму велика. Для обоих охотников за мячом.

Итак, я ускоряюсь. Баттистон двигается на меня. По опыту знаю, что он попытается перебросить мяч. Высоко подпрыгиваю. Патрик не попадает по мячу. Когда ты в воздухе, нельзя уже затормозить свой полет, в лучшем случае можно немного увернуться. Вратарь – не самолет. Я не мог больше сделать ничего: ни удержать себя, ни оттолкнуться. С согнутыми в коленях ногами я летел на Баттистона. Если бы мы столкнулись фронтально, ему пришлось бы еще хуже. В последний момент я сумел слегка развернуться и ударил его задним местом или бедром в голову. Он упал. Я тоже. Ощутил боль в боку, но она скоро прошла.

Мяч катился мимо ворот. Взгляд в направлении бокового судьи. Мы, вратари, делаем это почти всегда, если был фол или столкновение. Что зафиксировал он? Он не дрогнул. Никакой реакции с его стороны. Ничего. Все о'кей. Я перевернулся и встал. Патрик лежал на земле. Я направился мимо него в мои ворота.

«Ты обязан подойти туда, – еще подумал я. – Тебе нужно к нему».

Но там уже стояли, выкрикивая ругательства и угрозы, французы Трезор и Тигана. «Если ты сейчас подойдешь, будет стычка», – появилось у меня опасение. Чтобы избежать конфликта, я попросту остался в воротах. Я испытывал страх перед тем, что могло бы произойти. Но страшили меня не объяснения и не игроки. В воздухе нависла взрывоопасная напряженность.

«Если ты подойдешь и попробуешь извиниться, а они ударят тебя, – произойдет скандал. Ты потеряешь самообладание, ввяжешься в драку».

Идиотское положение. Они могли наброситься, возможно, даже стали бы плеваться. Так бывает часто, но этого никто не видит. Быть оплеванным – самое ужасное. Ты бесишься, тебе хочется убить их.

Итак, я не смог справиться с собой, заставить себя подойти к Баттистону и сказать ему несколько сочувственных слов. К тому же вся эта игра была просто сумасшедшей. Я не смог подойти к нему, хотя в тот момент это было самым простым. В общем, первая ошибка заключалась в том, что я не выразил своего сожаления по поводу травмы Патрика Баттистона.

Я стоял в воротах, в смущении поигрывая мячом. Это была трусость. Быть может, впервые в жизни я по-настоящему струсил.

Я хотел уговорить себя, что моей вины тут нет. Как ребенок, который, совершив большую глупость, беспечно пытается играть дальше. Так, словно ничего и не было. Я ведь не хотел фолить. Меня оправдывал арбитр. Он не показал мне ни желтой, ни красной карточки.

Патрик Баттистон все еще лежал на траве, ему оказывали помощь. Я надеялся в душе: все будет хорошо, нормально. Как всегда, он еще слегка и играет, чтобы завести публику, сейчас он поднимется. Я ждал: «Вставай, парень, да вставай же, почему ты все еще на земле?» Он все-таки скоро поднимется…

Кто-то потребовал носилки. Подошли оба капитана, врачи, санитары. Видимо, что-то серьезное. Патрика отправляют в больницу…

Свисток арбитра – игра продолжается. На поле вышел Румменигге. Его ответный гол, а также уравнявший счет удар Фишера поверг французов в состояние грогги. 3:3. Дополнительное время. Одиннадцатиметровые.