Читаем без скачивания Веселые ребята и другие рассказы - Роберт Стивенсон

Я разделся донага и стал на край утеса, сложив руки, но не решался. Бухта была в этот момент совершенно спокойна. Кругом ни звука, кроме плеска дельфинов где-то вдали за мысом. Но тем не менее какой-то безотчетный страх удерживал меня в решительный момент. Боязнь воды, всякие суеверия, мысли об умершем, что лежит в той могиле, о потерпевших крушение судах, — все это беспорядочной вереницей проносилось у меня в голове. Но палящее солнце жгло так сильно мои плечи, что согрело даже и мое оледеневшее сердце; собравшись с духом, я подался вперед и бросился в воду.

Нырнув, я очутился на упомянутой площадке и поспешил ухватиться за попавшуюся мне под руку водоросль; эта подводная площадка так густо поросла всякой морской травой, что в следующий же момент я уже ухватился обеими руками за эти скользкие, облепленные морской тиной травы, стараясь с их помощью удержаться на глубине, и упираясь в то же время ногами в край площадки, оглянулся вокруг. Во все стороны, сколько мог охватить глаз, раскинулся один желтый песок вплоть до самого подножья утесов, чистый, ровный, как песок на садовых дорожках, благодаря постоянным приливам и отливам, обмывающим его, и солнце, освещавшее все дно, освещало всюду все только песок, и ничего больше. Только одна эта подводная площадка, на которой я с трудом удерживался, была так же густо покрыта всякими водяными травами, как наше торфяное болото вереском, и подводная часть утеса, выступом которого мне представлялась эта площадка, была увита сплошной сетью темных, коричневых лиан. Вся эта густая растительность до того перепуталась и сплелась между собой и к тому же все время колыхалась под напором течения, что тут трудно было различить что-нибудь. Я все еще не мог решить, упираюсь ли я ногами в природную скалу, или стою на дощатой обшивке корабля Непобедимой Армады, когда весь куст водорослей остался вдруг у меня в руках, и в один момент я всплыл на поверхность. Весь берег бухты и сверкающая на солнце вода ослепили меня страшной яркостью своих красок.

Я выбрался на скалу и кинул оставшийся у меня в руке пучок водорослей к своим ногам. При этом что-то резко звякнуло о камень, словно упавшая монета. Я нагнулся и увидел всю покрытую ржавчиной стальную пряжку с башмака. Вид этой жалкой дешевенькой пряжки глубоко потряс меня; но не надежда загорелась при этом в моем сердце, не чувство страха проснулось в нем, а какая-то безотчетная грусть. Я держал ее в руках, и мысль о владельце этой пряжки предстала мне в образе живого человека. Я видел его перед собой, этого смуглого загорелого моряка с его сильными, грубыми руками, несколько сиплым, как у большинства моряков, голосом, видел эту самую ногу, на которой некогда красовалась эта пряжка, ногу, столько раз ступавшую по доскам палубы при качке и в бурю. И весь этот человек как живой стоял тут, подле меня, такой же, как я сам, с такими же волосами, теплой живой кровью и блестящими глазами, отнюдь не как призрак, а скорее как друг, которого я жестоко обидел. Он стоял тут в ясный солнечный день, на этой одинокой скале и как будто ласково упрекал меня. Неужели же гордый корабль, везший громадные сокровища, лежит здесь, у моих ног, со всеми его орудиями, якорями, цепями и богатствами, словом, такой, каким он покинул Испанию? Только палубы его превратились теперь в рощи водорослей, а в каютах его рыбы мечут икру. Все безмолвно кругом, только плещет вода, неподвижно лежат все сокровища, только там, наверху морские травы плавно качает прилив. И весь этот плавучий чертог с многолюдным его населением превратился теперь в подводный риф прекрасной Сэндэгской бухты! Или же, — и это мне казалось вероятнее, — эту пряжку сюда занесло с иностранного брига, потерпевшего здесь крушение в феврале, и купил ее только недавно и носил мой современник, живший теми же современными интересами, как и я, слышавший изо дня в день те же новости, что и я, думавший, может быть, те же думы, что и я, и, быть может, молившийся в том же храме, где я!.. Тяжелые мысли одолели меня, и слова дяди: «Там густо лежат мертвецы, словно водоросли» — звучали у меня в ушах. Я решил еще раз нырнуть под воду, но с громадным отвращением подошел к краю утеса.

Удивительная перемена произошла в этот момент в картине тихой бухты. Это уже не было более то светлое прозрачное подводное царство, тот хрустальный дворец под стеклянной крышей, в зеленых глубинах которого так весело и спокойно дремали солнечные лучи; внезапно налетевший ветерок подернул легкой рябью зеркальную поверхность бухты, глубь ее всколыхнулась и потемнела, проблески света и тени облаков боролись между собой на воде. Даже сама площадка выступа там, в глубине, как будто дрожала и колыхалась. Теперь мне казалось более опасным рисковать собой в этом предательском месте, и на этот раз я прыгнул в воду с сильно дрогнувшим сердцем.

Как и в первый раз, я ухватился за колыхавшиеся стебли водорослей и стал шарить кругом. Все попадавшееся мне под руку было холодное, скользкое, мягкое. Чаща эта кишела крабами, морскими раками, ползавшими боком взад и вперед, и я скрепя сердце преодолевал чувство гадливости и отвращения от соседства этих гадин. Везде и всюду я ощущал неровности и трещины твердого, холодного камня, но нигде ни досок, ни железа, ни малейших признаков остова корабля. Очевидно, «Espiritu Santo» здесь не было. И при этом я испытал даже какое-то чувство облегчения, несмотря на мое разочарование, и собрался уже выпустить из рук водоросли, служившие мне причалом, как вдруг случилось нечто, что заставило меня мгновенно всплыть на поверхность, не помня себя от ужаса. Я и так уже слишком долго задержался под водой; течение усилилось, вода делалась холодной с переменой прилива, и Сэндэгская бухта становилась ненадежным местом для любого пловца. Но вот в самый последний момент течение хлынуло с удивительной силой, словно вал налетел, и напором воды повалил водоросли и меня; выпустив при падении водоросли, которые удерживали меня, я инстинктивно стал искать опоры и в этот момент почувствовал в своей руке что-то твердое и холодное. Мне кажется, что я в тот же момент угадал, что это было. Во всяком случае я тотчас же выпустил водоросли и поднялся наверх, а секунду спустя стоял уже на уступе скалы с берцовой костью человека в руке. Человек существо слишком материальное, мысль медленно вращается в его мозгу и еще медленнее сопоставляет факты. Могила там внизу, на песках, разбившееся судно, наконец, эта пряжка, все это, несомненно, ясные показатели того, что здесь когда-то разыгралась ужасная человеческая драма. Дитя могло бы догадаться об этом, и тем не менее я тогда лишь понял весь ужас хищного моря, когда у меня очутилась в руке человеческая кость. Я положил ее подле пряжки на скалу, подобрал свое платье и побежал, как был, вдоль гряды скал к нашему жилищу. Мне казалось, что я не мог уйти достаточно далеко от этих мест; никакие богатства не могли теперь заставить меня повторить мою попытку. Отныне кости утопленников-мертвецов могли спокойно лежать среди водорослей или груды золота и камней. И едва я вступил на мягкую почву торфяного болота и прикрыл свою наготу, как упал на колени, лицом к разбитому бригу, и от всей души долго и горячо молился о всех плавающих по морям и погибших в их коварных волнах. Такая бескорыстная молитва никогда не пропадает даром; если даже она не будет услышана, все ровно, молящийся все же будет награжден снисшедшей на него благодатью. И я тоже почувствовал себя умиротворенным, чувство ужаса не преследовало меня, и я мог снова с полным душевным спокойствием смотреть на это великое и прекрасное творение Божье, на искрившийся на солнце безбрежный океан. Когда я двинулся дальше вверх по крутому подъему Ароса, от моих прежних мучительных дум и тревог не осталось ничего, кроме твердой решимости не иметь больше никакого дела с добычей с потерпевших крушение судов или богатством утонувших людей. Я поднялся уже довольно высоко, остановился, чтобы перевести дух и оглянуться назад. Зрелище, представившееся теперь моим глазам, было вдвойне странно. Во-первых, шторм, приближение которого я предвидел, приближался с невероятной, почти тропической быстротой; все море потемнело и вместо подозрительно сверкавшей на солнце прозрачной зеленой поверхности представляло собой безобразную буро-свинцовую бородавчатую пелену. Там, вдали, уже забегали белые зайчики, которых гнало ветром вперед; хотя на Аросе ветер этот еще не чувствовался, но до слуха моего уже доносился прибой, разыгравшийся у берегов Сэндэгской бухты и разбивавшийся там под скалистой стеной. Еще более разительна была перемена на небе: там с юго-запада подымалась громадная сплоченная масса тяжелых грозовых туч; в просветы, остававшиеся еще между ними, солнце еще пропускало свои ослепительно яркие, горячие лучи. Там и сям по краям тучи раскинулись по небу длинные черные полосы, точно вымпелы, покрывая темными пятнами все еще чистое и безоблачное небо. Вид его был угрожающий, и в тот момент, когда я стоял и смотрел на него, солнце вдруг разом точно погасло, словно черная туча поглотила его. С минуты на минуту должна была разразиться гроза над Аросом. Быстрота и внезапность этой перемены до такой степени приковали мое внимание к небесному своду, что я не сразу снова перевел свой взгляд на залив, расстилавшийся у моих ног и лишенный теперь солнечного освещения. Пригорок, на который я только что взобрался, возвышался над небольшим амфитеатром более низких холмов, спускавшихся постепенно к морю, а несколько ниже желтели полукругом прибрежные пески, окаймлявшие берег Сэндэгской бухты. Все это я видел много-много раз, но никогда я не видел здесь ни одной живой человеческой души. Я только что сам ушел оттуда, и кроме меня там не было никого; а теперь, к превеликому моему удивлению, я увидел лодку и нескольких человек среди этой пустыни. Лодка была причалена у скалы, два человека с непокрытыми головами, с засученными рукавами, и третий, вооруженный багром, с трудом удерживали лодку у берега, так как течение усиливалось с каждой минутой. На некотором расстоянии от лодки, на выступе скалы, двое мужчин в черном, на мой взгляд, принадлежавшие к более высокому общественному классу, склонялись оба над какой-то работой, которой я не мог определить в первый момент, но в следующий я уже догадался: они делали вычисления по компасу. Затем я увидел, как один из них развернул большой лист бумаги и стал указывать на нем что-то пальцем, как бы сверяя по карте или плану местоположение. Тем временем третий их товарищ расхаживал взад и вперед по краю скалы, останавливаясь и как бы знакомясь с ее характером и время от времени нагибаясь вперед, чтобы заглянуть в воду под скалой. И вот, в то время как я наблюдал их с нескрываемым удивлением, едва веря своим глазам, этот третий вдруг остановился как вкопанный и крикнул своих товарищей так громко, что звук его голоса долетел до меня, стоявшего высоко на горе. Двое остальных поспешно подбежали к нему, уронив свой компас, и я увидел, что оставленная мной человеческая кость и ржавая пряжка стали переходить из рук в руки, вызывая необычайно оживленную жестикуляцию, служившую, очевидно, выражением живейшего интереса и удивления со стороны этих людей.