Читаем без скачивания Лиза из Ламбета. Карусель - Сомерсет Уильям Моэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну ты даешь, Лиза, — высказался счастливчик. — А теперь поцелуй меня! — И сам попытался поцеловать Лизу.
— Отвали! — крикнула Лиза и без лишних церемоний оттолкнула его.
— Тогда меня поцелуй! — метнулся к Лизе другой молодец.
— Вот я тебя сейчас кулаком поцелую! — отвечала Лиза, уклоняясь с изяществом.
— Билл, держи Лизу! — не растерялся третий. — Мы все ее перецелуем!
— Раскатали губу! — крикнула Лиза и бросилась бежать.
— Погнали, парни! Поймаем ее!
Лиза лавировала меж них, ныряла им под мышки и довольно быстро выбралась из толпы. Подхватила юбки, чтоб не запутаться, и понеслась по Вир-стрит. С полдюжины парней бросились следом, свистя, бахвалясь и улюлюкая; из дверей и окон глядели зеваки и нередко тоже отпускали в адрес Лизы шуточки или советы. Лиза мчалась как вихрь. И вдруг как из-под земли вырос мужчина, заступил ей дорогу, и Лиза, прежде чем успела затормозить, оказалась в его объятиях, забилась, завизжала, а он поднял ее, прижал к себе и смачно расцеловал в обе щеки.
— Ах ты!.. — выдохнула Лиза. Выражение, ею употребленное, увы, нельзя ни воспроизвести на бумаге, ни заменить пристойным синонимом. Зеваки принялись хохотать, Лизины преследователи — тоже; сама Лиза подняла глаза и увидела здоровенного бородача. Такого она на Вир-стрит не помнила. Лиза вспыхнула до корней волос, поспешно высвободилась и под смех и подначки скользнула в ближайшую дверь.
Глава 2
Лиза с матерью ужинали. Миссис Кемп была пожилая женщина, низенькая, довольно полная, краснолицая, с седыми, высоко зачесанными волосами. Уже много лет она вдовела; с самой мужниной смерти поселилась с Лизой в доме на Вир-стрит, на первом этаже, в комнате с окном на улицу. В этой-то комнате они теперь и сидели. Муж миссис Кемп был солдатом; от благодарного отечества она получала пенсию, достаточную, чтобы не умереть с голоду; жалобами на жизнь и прочими случайными заработками миссис Кемп удавалось наскрести на выпивку. Лиза сама себя содержала — она трудилась на фабрике.
Тем вечером миссис Кемп была не в духе.
— Лиза, где тебя целый день носило?
— Гуляла на улице.
— Вечно ты на улице, когда матери худо.
— Не знала, что тебе было худо, мама, — отвечала Лиза.
— Нет того понятия, чтоб пойти да поглядеть, как там мать. Может, Богу душу отдает.
Лиза промолчала.
— Нынче ревматизма вовсе замучила. Все-то косточки ноют, не знаю, куда ноги девать. Доктор, тот говорит, меня надо растиркой растирать, которую растирку он выписал. Только куда уж там — растирать! Растирать-то некому, родная дочь шляется незнамо где…
— Вчера ты на ревматизм не жаловалась, — парировала Лиза.
— Понятно, что ты делала. Тебе приспичило новым платьем щегольнуть. Все деньги транжиришь, нет чтоб матери отдать, мать бы на черный день отложила. А по-твоему получается, мать в обносках ходи, а дочь наряжайся. Известно: мать старая, мать никому не нужна…
Лиза не отвечала. Аргументы миссис Кемп были исчерпаны, она снова взялась за ложку.
Нарушила молчание Лиза:
— Мам, у нас новые соседи, видала?
— Не. А что за люди?
— Не знаю. Я видала здоровенного бородатого дядьку. Вроде он на той стороне поселился.
И Лиза слегка покраснела.
— Приличный-то человек тут не поселится, — прокомментировала миссис Кемп. — Я со счету сбилась — сколько приехали, сколько съехали. Вот раньше, помню, народ совсем другой был.
Они закончили ужинать, миссис Кемп поднялась, допила свою полупинту пива и велела:
— Вымой посуду, Лиза. А я пойду проведаю миссис Клейтон. У ней днями двойня родилась, да еще девятеро по лавкам. Не пойму, как Господь которого-нибудь не приберет.
После сего благочестивого замечания миссис Кемп вышла из дому и поплелась к соседке.
Лиза и не подумала мыть посуду, как ей было велено. Вместо этого она открыла окошко, уселась подле, положила локти на подоконник и стала глядеть на улицу. Солнце зашло, сгущались сумерки, небо темнело, помаргивали первые звезды. Ветер так и не поднялся; тем мягче и приятнее была прохлада, вползавшая в комнату. Добрые Лизины соседи по-прежнему сидели у дверей, обсуждали вечные темы, впрочем, с приближением ночи несколько потерявшие актуальность. Мальчишки, как обычно, играли в крикет, только сместились на дальний край улицы, так что вопли их долетали до Лизы уже изрядно приглушенными.
Лиза сидела, обеими руками подпирая подбородок, вдыхала прохладу. Вечерняя умиротворенность возымела на нее странное, незнакомое действие. Была суббота; Лиза вспомнила, что завтра на фабрику не надо. Почему-то она устала, не сильно, но все же; наверно, сказывался день, богатый впечатлениями. В общем, Лиза радовалась, что кругом так тихо. С приходом сумерек самая жизнь будто замерла; Лиза, как ни странно, получала удовольствие от тишины; казалось, она могла бы просидеть так всю ночь, проглядеть глаза на прохладную, темную улицу да на звезды. Лиза была очень-очень счастлива и в то же время чувствовала какую-то совершенно новую печаль, отчего ей почти хотелось заплакать.
Внезапно перед открытым окном возник темный силуэт. Лиза вскрикнула.
— Кто тут? — спросила Лиза, потому что в темноте не узнала мужчину, который встал за окном.
— Лиза, это я.
— Том?
— Ну да!
Перед Лизой стоял юноша с жиденькими светлыми волосами, тонкими рыжеватыми усиками, из-за которых казался почти мальчиком, с бледным, впрочем, чистым лицом, с голубыми глазами и манерой эти глаза прятать, что слабо вязалось с общим впечатлением человека честного. Вдобавок, когда с ним заговаривали, юноша немилосердно краснел.
— Чего тебе? — спросила Лиза.
— Думал, может, ты со мной пройдешься.
— Нет, — отрезала Лиза.
— А вчера обещала.
— Вчера было вчера, а сегодня — сегодня, — резонно заметила Лиза.
— Пошли пройдемся, Лиза.
— Я ж сказала: не пойду.
— Лиза, мне надо с тобой поговорить.
Лизина рука лежала на подоконнике, и Том накрыл ее своей. Лиза тотчас отдернула руку.
— Не хочу я с тобой разговаривать.
Впрочем, Лиза поговорила-таки с Томом, и именно от нее исходила следующая фраза.
— Слушай, Том, что это за тип у нас на улице поселился? Такой здоровый, с темной бородой?
— Это который тебя нынче поцеловал?
Лиза вспыхнула и весьма непоследовательно воскликнула:
— Поцеловал и поцеловал, тебе-то что?
— Мне ничего, я только уточняю, он или не он.
— Он.
— Его звать Блейкстон. Джим Блейкстон. Я с ним только раз говорил. Он снял две комнаты в девятнадцатом доме, под крышей.
— Целых две? На что ему?
— Как на что? У него пятеро ребят. Ты разве
