Читаем без скачивания В лабиринте - Ален Роб-Грийе

Человек не успевает еще сказать ни слова, как одна из боковых дверей, слева по коридору, открывается и другая женщина в переднике, более полная, чем первая, возможно и более пожилая, делает шаг вперед. Взглянув на вошедшего, женщина останавливается как вкопанная, потом, постепенно отступая к своей двери и неимоверно широко разинув рот, она испускает продолжительный вопль, который, становясь все пронзительней, обрывается громким стуком захлопнувшейся двери. В ту же минуту раздаются поспешные шаги по деревянным ступеням; это убегает вверх по лестнице другая женщина, исчезающая в мгновение ока, между тем как стремительное цоканье ее босоножек еще раздается все выше и выше, но постепенно – с этажа на этаж – все глуше, по мере того как молодая женщина поднимается, возможно придерживая одной рукой свою широко развевающуюся юбку, видимо даже ни разу не остановившись на площадке, чтобы перевести дух, и позволяя угадывать этапы своего пути лишь по различному звучанию шагов в начале и в конце каждого пролета: один этаж, два, три, четыре этажа, а возможно, и больше.

Снова тишина. На этот раз справа по коридору приоткрывается другая дверь. Или она уже была открыта раньше? Вероятнее всего, внезапный гам привлек новое лицо, к тому же весьма похожее на два предыдущих, по крайней мере на первое: это молодая с виду женщина в длинном темно-сером переднике, перепоясанном в талии и со сборками по бокам. Встретившись взглядом с пришельцем, она спрашивает:

– Что это?

У нее низкий, густой, но как бы нарочито тусклый голос, словно она хочет, по возможности, остаться безликой.

Не лишено вероятия – это тот самый голос, что минуту назад он услышал на улице.

– Они испугались, – говорит солдат.

– Да, это от неожиданности, – говорит женщина. – И потом свет сзади… Не различишь… Они приняли вас за…

Женщина обрывает фразу. Она по-прежнему стоит, разглядывая солдата. Она и не думает распахнуть пошире дверь, несомненно чувствуя себя так в большей безопасности, и держится одной рукой за створку, другой – за косяк двери, готовая в любую минуту ее захлопнуть.

Она спрашивает:

– Вам чего?

– Я ищу улицу… – говорит солдат. – Должен был пойти…

– Какую улицу?

– Вот название-то я как раз и позабыл. Что-то вроде Галабье или Матадье. Но я не уверен. Может быть, вовсе – Монторе?

Женщина задумывается.

– Город, знаете ли, большой, – говорит она наконец.

– Но это где-то здесь, так мне объяснили.

Молодая женщина оборачивается и, повысив голос, спрашивает кого-то в глубине помещения: «Ты улицу Монторе знаешь? Тут неподалеку. Или что-нибудь похожее?» Она выжидает; через приоткрытую дверь можно разглядеть правильные черты ее лица. Позади нее темнота, должно быть, в передней нет окна. Толстая женщина тоже выступила из полного мрака. Спустя минуту какой-то далекий голос произносит в ответ несколько неразборчивых слов, и молодая женщина снова поворачивается к солдату:

– Погодите минутку, я взгляну.

Она хочет захлопнуть дверь, но тут же спохватывается.

– Закройте же входную, – говорит она, – холод идет по всему дому.

Солдат возвращается к дверям и с легким щелканьем захлопывает створку: язычок замка становится на свое место. Человек снова во мраке. Вероятно, двери квартиры, откуда появилась женщина, тоже закрыты. Найти их в темноте он не может: ни малейшего просвета. Полная тьма. И ни звука: ни шагов, ни приглушенного шепота, ни грохота посуды. Дом кажется необитаемым. Солдат закрывает глаза, и снова медленно оседают белые хлопья, и вереницы фонарей вехами отмечают его путь из конца в конец заснеженного тротуара, и мальчуган убегает со всех ног, то на какие-то мгновения возникая, то исчезая снова – с каждым разом становясь все меньше ростом, – но через равные промежутки времени свет очередного фонаря выхватывает его из мрака, причем дальность расстояния как бы сокращает промежутки между столбами, и кажется, что он все замедляет бег, по мере того как уменьшается в росте.

От комода до стола шесть шагов: три – до камина и затем еще три. От стола до угла в ногах кровати пять шагов; четыре – от кровати до комода. Путь от комода к столу не совсем прямой: его кривая проходит мимо камина. Над камином висит зеркало, большое прямоугольное зеркало, прикрепленное к стене. Как раз напротив – спинка кровати.

В коридоре внезапно возникает свет. Но это не уличный свет, и место, где стоит солдат, по-прежнему не освещено, оно погружено в полумрак. Этот бледно-желтый искусственный свет, идущий издалека, исходит откуда-то справа, из поперечного коридора. В глубине справа как бы вырезан светящийся прямоугольник, и отсюда, расширяясь, начинается освещенная зона, обозначившаяся на полу двумя косыми линиями: одна пересекает почерневший пол коридора, другая ложится по диагонали на три нижних ступени лестницы; по ту и другую сторону от них по-прежнему мрак, но он чуть слабее мрака вокруг.

Все так же, в невидимом далеко, откуда исходит свет, тихонько захлопывается дверь и ключ поворачивается в замке. Свет гаснет, и снова мрак, но вдоль поперечного коридора слышатся шаги, в которых угадывается давнишняя привычка к этим местам. Это гибкие, легкие, однако отчетливые и решительные шаги. Они уже достигают лестницы, у которой стоит солдат, а тот, желая избежать столкновения в темноте коридора, вытягивает перед собой руки и вслепую шарит вокруг в поисках стены, куда бы он мог отодвинуться. Но шаги, вместо того чтобы свернуть в коридор, в начале которого он находится, направляются в другую сторону, следуют все так же напрямик и уходят влево, в поперечный коридор. Выдвигается щеколда, резкий уличный свет постепенно заливает левую сторону коридора. Там воцаряются тусклые серые сумерки. По-видимому, тут имеется вторая дверь, выходящая на другую улицу. Через нее-то, должно быть, и ускользнул мальчуган. Свет вскоре исчезает, так же постепенно, как возник, двери захлопываются, и в ту же минуту наступает полная тьма.

Мрак. Щелк. Желтый свет. Щелк. Мрак. Щелк. Серая мгла. Щелк. Мрак. Шаги все стучат по полам коридора. И шаги все стучат по асфальту оцепеневшей от стужи улицы. И снова сыплется снег. И мелькающий там, вдалеке, от фонаря к фонарю все уменьшающийся силуэт мальчугана.

Если бы тот, кто только что вышел, уходил не в ту же дверь, что и мальчик, но через дверь в этой части здания, он, распахнув створку, осветил бы конец коридора и увидел прижавшегося к стене солдата, внезапно, в ярком свете дня возникающего в нескольких сантиметрах от него. Тогда, как и прежде в потемках, испуганные возгласы вторично переполошили бы весь дом, испуганные тени метнулись к лестничной клетке, вытянутые шеи, обезумевшие лица высунулись бы в приотворенные двери и замелькали встревоженные взоры, искаженные воплем рты…

«Нет у нас ни улицы Монтале и ничего похожего», – сообщает тот же низкий голос и добавляет: «Да вы тут в темноте! Надо было зажечь электричество…» При этих словах в коридоре сразу же вспыхивает свет электрической лампочки, свисающей с потолка и осветившей молодую женщину в сером переднике, чья рука высунулась из дверного проема; кисть, еще касающаяся белого фарфорового выключателя, опускается, а светлые глаза изучают мужчину, от впалых щек, заросших длинной, в полсантиметра щетиной, до коробки в коричневой бумажной упаковке и неряшливо навернутых обмоток. Потом женщина снова переводит взгляд на изможденное лицо солдата.

– Вы устали, – говорит она.

Это не вопрос. Голос снова стал низким, невыразительным, быть может недоверчивым. Солдат делает свободной рукой неопределенный жест; уголок его рта подергивается, изображая нечто вроде усмешки.

– Вы не ранены?

Он отрицательно машет свободной рукой.

– Нет-нет, я не ранен, – говорит он.

И рука снова медленно опускается. Какое-то время они молча глядят друг на друга.

– Что же вам теперь делать, раз вы забыли, как называется эта улица? – спрашивает наконец женщина.

– Не знаю, – говорит солдат.

– Это что-нибудь важное?

– Да… Нет… Возможно.

Снова наступает молчание, и молодая женщина спрашивает вторично:

– А в чем дело?

– Не знаю, – отвечает солдат.

Он устал, ему хочется присесть, не важно – где, прислониться к стене. Он машинально повторяет:

– Не знаю.

– Вы не знаете, зачем туда шли?

– Я должен был там узнать.

– А!..

– Должен был встретиться… Теперь уже поздно… Разговаривая, женщина настежь распахнула дверь и продвинулась вперед, оставаясь в дверном проеме. На ней черное платье с длинной и широкой юбкой, на три четверти закрытое серым сборчатым передником, завязанным вокруг бедер. Низ передника, как и юбка, очень пышный, а вверху лиф платья прикрыт простым холщовым квадратом. Черты лица правильные, очень резкие. Волосы – черные. Но глаза светлые, не то голубовато-зеленые, не то серовато-голубые. Они не пытаются спрятаться – наоборот, подолгу задерживаются на лице собеседника, не позволяя, однако, тому что-либо в них прочитать.