Читаем без скачивания Мокрая вода - Валерий Петков

И заканчиваю как-то смену. В отстойнике жду команды – надо подать – на конечную станцию. Пролетел, рядом состав, и в окно с той стороны явственно кто-то костяшками пальцев постучал: мол, открывай! Повернулся в ту сторону и вижу: мужичок худощавый рванул вперёд, нырнул под створки, в нише. Там ворота – огромные, по слухам, тоннель прямо в Кремль. Да ещё и со старинными «коридорами» где-то пересекается. Двинулся я, медленно, чтобы успеть затормозить, если что. Показалось-привиделось? Зарябило в глазах после смены, за рычагами?

Езжу своим чередом, а сам – мысленно к тому мужику возвращаюсь – каким ветром его занесло в этакие места? Случайного человека сразу бы отловили.

После полуночи в метро – другая жизнь: пьяные, бомжи, люд специфический. Припозднившиеся пассажиры, с ужасом глядят на эту «разлюли малину». На станциях объявляют:

– Движение закончено, просьба освободить платформу!

Наряды милиции, как перед футбольным матчем, – усиленные.

– Выходим, граждане! Быстренько, быстренько – поспешим, метро закрыто! Освободите вагоны, выходим!

Вход в метро тоже милиция закрывает. Ключи – у них и у дежурной по станции, два всего ключа.

В одном вагоне обнаружили мужчину. Улыбается рассеянно, руками разводит, ничего не говорит. Вывели, милиция подошла:

– Кто такой? Документы – предъявите!

Молчит, плечами пожимает – не помню! Смотрит куда-то поверх голов, глаза пустые, бесцветные, рыбьи. Отражение есть, а мысль – не светиться. Волос почти нет – пух белый дымится ореолом, подбородок скошенный, безвольный. Сколько лет – не определить, застрял в каком-то младенческом состоянии тихой блажи.

И не здесь со всеми, и не в себе – пришелец. Откуда, куда путешествует, из какого тоннеля, в какое.

Где его душа бродит, с ним ли она сейчас, или оставила оболочку, а сама путешествует налегке. Отбилась и никак обратно прибиться не может, успокоиться. Выглянула, полюбопытствовать, а тут – поезд! Подхватило, листком лёгоньким, закружило, невесомым облачком. Понесло на перрон, заплёванный под ноги безжалостные, ветерком припечатало, к жвачке выплюнутой приклеилась, и – никак! Стонет, а не слышит никто. Спешат, в камень втаптывают, плееры-наушники в ушах, не замечают, не достучаться.

Вызвали бригаду, отправили в «дурку», а он и не понял. А у меня – сострадание? Жалость? Потому что себя на его месте представил и словно в вечность заглянул, а там – про́пасть – бездонная, мрак, оцепенение. Скорее – назад! Кто же застрахован?

Раньше бы мне этот «пассажир», что он есть, что его – нет. А тут вдруг сильно призадумался. Может, это какой-то особенный знак – мне послан?

А, если вдруг, разом – все люди исправятся? Дойдёт до их исковерканного нынешней жизнью сознания, что всё в Библии – Правда! Тогда к чему – Бог? Каково ему? Заново переписывай то, в чем веками убеждали, и не исполнялось! Сколько всего надо сделать, чтобы это новое правильно встало на место! Какой противовес придумать, куда сложить зло?

И чем реально заполнить пространство, оставшееся от вселенского зла?

Толстенные, герметичные «затворы» на переходах медленно закрываются. В этот «замок» ночью не проскользнуть, даже мышкам, которые завелись в магазинчиках наверху.

Пустые, резервные составы проносятся мимо платформ, гудят-ревут, предупреждают:

– Отойди от края! Не стой близко! Опасно для жизни!

Ночь на поверхности, город спать укладывается, а в метро – шум, как в часы пик: обслуга принялась за дело!

Уборщицы, электрики, путейцы – вон сколько нянек! Почти сорок тысяч в метро трудится. Чистят, скоблят «коня», к утру готовят.

Влажная уборка – кафель, мозаика, скульптуры, панно, роспись.

От грязи, микробов – специальный раствор, травами пахнет. Драят женщины, стараются. Станций – архитектурных памятников – пятьдесят пять, считай – каждая третья.

Льётся чёрная «вода» под шпалы, стекает в очистные сооружения. Ручеёк полнится всяческой дрянью.

Разные предметы попадаются. Кто-то специально выкинул – «концы в воду», кто-то нечаянно обронил, кто-то забыл, торопясь по делам.

Машинист один восемь миллионов рублей нашёл в пакете, передал хозяину, а тот ему – пять тыщ – одной бумажкой, с барского плеча.

Но такое не каждый день, происходит. А если что-то утерял из личных вещей, спохватился – звони в бюро находок: помогут, чем смогут. Станция «Университет», южный вестибюль, – выход из центра зала.

Бюро похоже на вокзальную камеру хранения. Очень душевные люди здесь работают, не один десяток лет, возвращают растеряхам самое невероятное. Конспекты лекций – на несколько докторских диссертаций насобирать можно!

– «Извините – душу оставил в вагоне. На «Охотном ряду». Не нашлась? Не «завалялась», случайно, у вас – на полке? Вон на той, второй – слева? Жаль! Если, что – вот вам номерок моего сотового телефончика, – дайте знать, а пока – так. Да – мне не к спеху!»

Может, и вовсе, не так дело было. Вывесил объявление в Интернете – «продаю душу, молодую, не порченую, неокрепшую, цена – договорная». Всё же продают. И, если взвесили на электронных весах и определили, что есть такая категория – «душа», значит, она, тотчас же вписана в прейскурантик. В реестрик товарный, а три шестёрки бес за неё давно определил, валюту сами знаете – выбирайте, у которой курс покруче, это же сделка, здесь не зевай, заламывай, поболе, не продешеви, не упусти своего навара.

Скоро станут учёные выращивать из стволовых клеток органы на замену поизносившимся. Надо спешить, пока цена не упала на натуральные запчасти, спрос имеется. Только вот душа – это запчасти или самое главное, с чем всё остальное соотносится? Если человек её не ощущает, не обременяет она его, не мучает денно и нощно вопросами вечными, любопытством добрым не страдает, и про любовь он ничего не слышал, – стало быть, она, душа, мёртвая, и не нужна она такая – забирайте.

Тонкая это материя, до конца не познанная. Хоть вес и определили, а качества, параметры, так сказать, – неясны, размыты, разночтения имеются. Конечно, есть какие-то общие моменты, важные для всех людей и во всех странах, но некоторые говорят, что это скорее совесть называется, а душа – это тоньше, непонятней.

Другие возражают, что совесть – это свод необходимых неписаных правил. Но и душа при этом – как левый глаз и правый, применительно к строению человека, оба важны одинаково. Да все ли могут оценить важность? Мы же всё по-разному вокруг себя видим. Ну, это мы усвоили: вода ведь – мокрая. А теперь – не забыть бы, применить в каждом конкретном случае.

– «Осторожно, двери закрываются…»

Попозже проезжает оранжевый хозяйственный поезд, фонарями со всех сторон обвешанный, как новогодняя реклама известного напитка: клаксонит, неторопливо двигается по тоннелю – как колёсный пароход по Миссисипи, лопастями шлёпает неспешно.

Праздник, а не поезд!

Странное ощущение – будто сзади состав пустой грохочет, скорость приличная, мне некуда спешить. Не тянет привычно – домой поскорее, нет его – дома, разрушил своими руками, погнался за призраком.

В какую даль меня нынче,Пустая мчит электричка?В тёмные норы метро.Вздыхает, скрипит натужно.Ноет, болит душа,И тело моё ей не нужно.

Ещё день прошёл. Зачем, кому нужный?

Путейские эмалевые знаки, предупреждающие, что вот здесь – начало, а потом – окончание сопрягающих кривых полотна, номера пикетов.

Изредка вспыхивают, словно фосфоресцируют, белые стрелки, с раздвоенным оперением, указывающие на телефон, и сами шахтные телефоны, массивные, в защитных металлических кожухах, с пристёгнутой к корпусу трубкой на коротком, жёстком кабеле, в надёжной проволочной оплётке. Как на подводной лодке.

Звони при необходимости, вызывай дежурного диспетчера, доложись – как всё было. Основные тоннели разбежались ответвлениями, стали дополнительными, второстепенными, а дальше соединились между собой стрелочными переводами. Ещё дальше – раструбы и камеры съезда, для переадресовки поездов и мотовозов с одного пути на другой.

Кое-где на сводах белеют лишаи высохших протечек самой невероятной формы – соль земли вместе с водой даже сквозь плотно свинченные тюбинги просачивается, а уж в бетоне трещинку отыщет непременно. И пыль на всём, слоем неопрятной ваты.

Удушливый, неживой запах сланцевого масла и угольной вытяжки, которую добавляют в креозот при пропитке шпал.

Вдруг явственно возникли замаскированные боковые коридоры, забранные частой решёткой с крепкими замками. Мелькнули стоп-кадром, стальные двери, задраенные винтовыми запорами.

Что там за ними, куда они выводят – на свет, или в новые галереи, в туман гибельного помрачения? С какими ходами, заповедными схронами пересекаются? Сколько лет езжу, а не перестаю удивляться.