Читаем без скачивания Отступник - Элона Демидова

― Доблесть и сила! — пробормотал Олег, спеша отойти, чтобы перевести дух после таких новостей.

Роман, тяжело вздохнув, оперся на одну из гранитных плит и произнес:

― Антон, кроме нас здесь никого нет, но все же для разговора мне хотелось бы уединиться во Дворце Собраний.

―  Что ж, пойдем.

Олег слышал эти слова и, скрытый густыми ветвями елок, наблюдал, как оба правителя неспешной, полной достоинства поступью направились к главному входу. Затем, ни о чем не думая, словно подчиняясь чужому приказу, он крадучись двинулся в обход здания и остановился у двери в маленькую каморку, где хранился садовый инвентарь. Чулан запирался не замком, а деревянной вертушкой, потому что воровство общественного имущества каралось очень жестоко, и охотников получить сорок плетей из-за украденной метелки или граблей не находилось. Олег вдруг представил, какое превосходное зрелище откроется, если кому-то понадобится какое-нибудь дурацкое ведро, и он заглянет в каморку! Юноша почувствовал, что капли ледяного пота стекают по спине: подслушать беседу царей... о, такое неслыханное преступление заслуживало как минимум смерти, однако молодой человек, никогда прежде не нарушавший правил, ничего не мог с собой поделать. Уйти было выше его сил, и поэтому, замерев в страшно неудобной позе, он приник ухом к дощатой перегородке.

Только три человека в Лакедемоне имели право открыть Дворец Собраний: два царя и казначей. Роман взошел на крыльцо, неторопливо порылся у себя в кармане, нашел отполированный ключ, вставил его в оттертую от пятен ржавчины замочную скважину. Дверь нехотя скрипнула, но легко поддалась нажиму и отворилась. Царь сделал приглашающий жест, его соправитель ухмыльнулся и зашел внутрь.

― Ну, вот, — облегченно вздохнул Роман, — здесь мы можем спокойно поговорить.

― Я слушаю тебя.

― Антон, ты знаешь, мы в некотором роде оппоненты, и это хорошо, — Роман говорил с легким придыханием, как делал всегда, если нервничал. — Да, это хорошо, ведь так поддерживается равновесие в нашем обществе, и только при таком условии остается выбор, благодаря которому мы можем найти оптимальное решение тех или иных проблем.

Роман постоял с минуту молча, как бы собираясь с мыслями, а Антон невозмутимо ждал, кривя губы чуть заметной снисходительной полуусмешкой.

― Я не хочу от тебя скрывать свои намерения, — прервал наконец тишину соправитель. — Мне кажется, что в истории нашей славной общины настал важный момент. На ближайшем Собрании граждан я предложу ряд реформ, которые должны будут укрепить Лакедемон.

― Целый ряд реформ?.. — глаза Антона и без того жесткие, лучились странным, будто угрожающим светом, и казалось, что вместо зрачков у него радиоактивная руда.

― Подозреваю, ты их не одобришь, — Роман сделал неопределенный жест рукой. — Но я попробую обосновать необходимость осуществления этих реформ.

― Что конкретно тебе не нравится, мой соправитель и друг? — медленно и спокойно, почти по слогам, но с заметными нотками угрозы проговорил Антон.

― Первое, что я хочу предложить, — будто не заметил недовольства собеседника Роман, — это закон о формализации ритуальных убийств. Для Лакедемона сейчас любая жизнь на вес золота. И убивать даже ущербных — непозволительная роскошь. И потому ритуал нужно превратить в формальную традицию, например, во время инициации юный воин должен не убивать, а просто избивать раба. С шестого года после Великого Коллапса ведется ежегодная перепись населения, и, думаю, ты в курсе, что число жителей за это время уменьшилось почти в три с половиной раза, убийство рабов экономически невы...

― Ладно, — оборвал Антон, — я понял. Что еще ты хочешь предложить?

Роман бросил недовольный взгляд на собеседника, собрался с духом и продолжил:

― Отмена обязательного убийства неполноценных детей от полноправных граждан...

― Это уж слишком, — взорвался Антон. — Ты что, хочешь превратить Лакедемон в прибежище ущербных недоносков?!

― Нет, — Роман казался невозмутимым, но жестикуляция его стала резче. — Я предлагаю детей, у которых имеются какие-то отклонения, но при этом две руки и две ноги, переводить на ранг ниже, то есть неполноценные дети воинов становятся крестьянами, а дети крестьян с уродствами, становятся рабами, что собственно сейчас и практикуется.

― Знаешь, — Антон усмехнувшись покачал головой, — но в таком случае, через, например, сто лет этих выблядков станет так много, что они просто сметут полноценных людей.

― Мне кажется, ты слишком далеко заглядываешь вперед: сто лет! — Роман поднял указательный палец вверх, будто доказывая своим жестом важность изрекаемого. — Я боюсь, что при такой политике, как сейчас, с людьми вообще можно будет распрощаться лет через пятнадцать-двадцать или раньше. И учти, женщины, полноправные гражданки, смотрят на нас волком. А бабы в гневе страшнее любого мутанта и ядовитее азовской гидры. Чуть ли не каждый третий ребенок рождается с отклонениями, число воинов с шестого года после Коллапса уменьшилось на треть...

― Это все никому не нужная статистика, и только! — Антон буравил тяжелым злым взглядом собеседника. — Нужно гнаться не за количеством, а за качеством. Тебе просто жалко дочь своего племянника.

― Я сейчас тебе толкую не о жалости, а о целесообразности, — Роман тяжело дышал, на лбу выступили капельки пота. — Дочь Олега, как мы договорились, завтра будет задушена, потому что закон есть закон, и его не вправе нарушать даже цари.

― Все, что ты тут напридумывал со своими реформами, противоречит элитному воинскому духу...

― А что ему не противоречит?! — теперь взорвался Роман. — Совет, в котором заседают «старейшины» двадцати пяти лет от роду?

― Это вынужденная мера.

― Так вот все, абсолютно все, что я предлагаю, суть вынужденные меры не более того... — царь Роман сделал глубокий вдох, потом выдохнул, голос его стал более спокойным, так что он мог говорить без придыхания. — В любом случае, я вынесу эти вопросы на обсуждение в Общее Собрание граждан.

―  Как бы не так, — возразил царь Антон, и его лицо перекосила саркастическая усмешка. — Сперва твои сомнительные умственные потуги должен утвердить Совет старейшин, а вот если он утвердит, тогда уж пожалуйста, пускай голосует всяк желающий, ведь закон, ты сам только что сказал, есть закон, даже для царей.

Роман прекрасно понимал, почему соправитель упомянул Совет старейшин. Ведь из пятнадцати шестеро были ставленниками Антона, и только четверо — явными сторонниками Романа. Итого, если считать вместе с царями, пятеро против семи. Оставались трое нейтральных, которых каждая сторона перетягивала в свой лагерь, не гнушаясь даже прямым подкупом. Для того чтобы заблокировать любой проект, Антону нужен только один дополнительный голос, а чтобы запустить реформы, Роману понадобилась бы поддержка всех троих колеблющихся... И более чем понятно, в чью пользу тут расстановка сил.

― Безусловно, закон есть закон, — подтвердил царь Роман. — Просто, мой дорогой соправитель и друг, я рассчитывал на твою добрую волю, но раз ты не желаешь помочь мне в осуществлении необходимых мероприятий для спасения Лакедемона, я выставлю, как ты и требуешь, свои законопроекты на голосование в Совет старейшин. А теперь извини, меня ждут дела. У тебя есть ключ, и, полагаю, ты сумеешь самостоятельно запереть Дворец Собраний.

― Разумеется...

Один мужчина ушел, а второй еще долго стоял в полутемном холле. Стоял и размышлял. Размышлял и никак не мог решить, как же ему поступить в этот раз.

Да, снова, снова, будто из пепла восстает реформаторский зуд. Не ты первый, Роман, мой дорогой соправитель и друг, жаждешь перемен, не понимая, что тем самым подрываешь стабильность, порядок, традицию, само существование Лакедемона. Но, как видно, это у вас семейное. Был, был и до тебя такой смутьян... Шесть лет назад... Отец Олега. Но Виктор занимал кресло всего лишь рядового старейшины, а ты, Роман, царь...

Антон стоял не двигаясь, скрестив руки на груди и смотрел будто сквозь стену, вдаль, где огромное, кроваво-красное солнце уже касалось краем горизонта. Тени во Дворце Собраний становились все гуще, укутывая фигуру одинокого человека, который не замечал этого, и видел перед собой совсем другие картины...