Читаем без скачивания Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700) - Ярослав Пеликан

Вместе эти боговдохновенные и святые Отцы кафолической Церкви — восточной и западной — являли собой образец традиционного вероучения и мерило христианского православия. Когда Пирр — противник Максима — утверждал, что речения отцов были "законом и правилом церкви", Максиму оставалось только согласиться, заявляя, что "в этом, как и во всем, мы следуем святым Отцам" [171]. Обращаясь к своим противникам, он возвестил: "Пусть они сначала докажут это, основываясь на определениях отцов!… И если это невозможно, тогда пусть оставят свои мнения и присоединятся к нам, вместе с нами сообразуясь с богодухновенными отцами кафолической церкви и пятью вселенскими Соборами" [172]. Определить православное учение кафолической Церкви значило держаться того, что передали Отцы [173]. Мудрый православный наставник в церковном учении подобен маяку, надежно освещающему темные тайны, незримые для многих [174]; этим светом является "познание и сила отеческих речений и догматов" [175]. Наставляя в аскетическом делании, Максим опирается не на свои соображения, но на творения Отцов, собранные им для назидания братьев [176]. Оставляя "путь святых отцов", аскет оскудевает в любом духовном делании. "Будем же, — говорит Максим, — беречь великое и первозначное лекарство нашего спасения. (Я разумею прекрасное наследие веры). Будем душою и устами твердо исповедовать его, как учили нас Отцы" [177]. В другом месте от так подытоживает свои взгляды: "Мы не измысливаем новых формул, в чем нас обвиняют наши противники, но исповедуем сказанное отцами. Равным образом мы не выдумываем слов сообразно нашим воззрениям, ибо это дерзновенное занятие, дело и измышление помраченного еретического ума. Но то, что осмыслено и изложено святыми, мы с почтением приводим как наше мерило" [178].

Когда в любом споре обе стороны признавали авторитет Писания, было недостаточно на него ссылаться, и равным образом недостаточно было просто возвещать, что ты придерживаешься православного предания отцов (в их истолковании веры на основе Писания), когда и православные, и еретики одинаково признавали его. В увещевании "Будем же с почтением придерживаться исповедания Отцов" [179] слово "исповедание" употреблено в единственном числе, тогда как "Отцы" — во множественном, и это дает основание предположить, что в каком-то предыдущем споре, а также в том, который еще не возник (хотя в некоторых случаях уже напрашивался), отцы быстро приходили к единомыслию. Однако если спор разгорался, наличие такого единомыслия становилось сомнительным [180]. В принципе каждый соглашался, что "святые отцы велегласно… все и повсюду исповедуют и неколебимо веруют как подобает православным" в догматы троичности и личность Богочеловека [181]. Однако когда обнаруживалось, что тот или другой говорил так, что (только после его кончины) возникало подозрение в его вероучительной чистоте, сказанное надо было понимать "в несобственном и неточном смысле" (katahrestikos) [182]. Трудно, невозможно было помыслить, что между Афанасием и Григорием Богословом может быть какое-то разномыслие [183]. Та же самая формула ("Избави Бог!") приводилась и в ответ на риторический вопрос, гласивший: "Может ли святой Дионисий противоречить самому себе?" [184] Если казалось, что такой Отец Церкви, как Григорий Нисский, единомыслен с таким еретиком, как Ориген [185], и тоже считает, что, в конце концов, спасутся все, надо было доказать, что это неверно [186]. Если складывалось впечатление, что два отрывка из Григория Богослова противоречат друг другу, более тщательное исследование должно было показать "их подлинную гармонию" [187].

Таким образом, если казалось, что два речения, принадлежащие двум различным отцам, предполагают нечто различное, их не надо было истолковывать как противоречащие. Одно и то же слово могло использоваться в различных значениях, и надо было это учитывать. Надо было показать, что Отцы "не расходились друг с другом, ни с истиной", но пребывали в согласии с "вселенской и апостольской Божией церковью" и с "правильной верой". Искавшие у Отцов противоречий или ошибок были "как воры" [188]. "Именно consensus patrum /согласие Отцов/ обладал авторитетом и властью, а не их личные мнения и взгляды, хотя даже те нельзя было опрометчиво отбрасывать. Этот consensus представлял собой нечто гораздо большее, нежели эмпирическое соглашение отдельных людей. В истинном и достоверном consensus'е отражался разум Кафолической Вселенской Церкви — to ekklesiastikon fronema" [189]. Подытоживая это представление об отчем согласии, патриарх иерусалимский Софроний, современник Максима, писал так: "Апостольское древнее предание главенствует в святых церквах по всему миру, и посему введенные в чиноначалие во всем, что они думают и во что верят, честно ссылаются на тех, кто предержал его до них. Ибо… все их поприще было бы всуе, если бы вера в чем-то претерпела поношение [190]. Формула Софрония ("апостольское древнее предание") не означала, что все "древнее" непременно является "апостольским". Любой православный богослов знал, что иногда "древность равнозначна безрассудству" [191]. Даже Ириней заблуждался, уча о тысячелетнем царстве [192]. Однако если все древнее не было апостольским и православным, все православное должно было быть апостольским и посему древним. По словам Феодора Студита истинное учение — это "превосходство апостолов, основание отцов, ключи догматов, мерило православия", и поэтому всякий, кто противоречит ему — будь то сам ангел [193] — должнен быть отлучен и анафематствован [194]. Однако и тот, кого Феодор считал вестником антихриста, — император

Константин 5-й [195] — внешне не противоречил ему, когда говорил, что держится "апостольских и отчих поучений" и следует "святым Соборам, бывшим до него" [196]. Другой противник иконоборства утверждал, говоря: "Я могу рассказать вам и о другом, чего Христос не говорил. Но что с того? Как мы восприняли от святых Отцов, так и верим, ибо они научились тому от Бога") [197]. То была непреложная истина, преподанная в Писании, исповеданная отцами, сформулированная в православных вероопределениях, "апостольское и отчее учение… устав церкви, шесть святых и вселенских соборов… и изложенные ими православные догматы.” [198]

Соборы и их достижения

"Кто просветил вас верою в святую, единосущную и поклоняемую Троицу? И кто поведал вам о воплощенном домостроительстве одного из ее Лиц?" [199]. Хотя Максим тотчас отвечает, что этот свет и знание были даны по "благодати пребывающего в вас Христа, ручательством Святого Духа", он знает и в другом месте уверенно заявляет, что историческим посредником, через которого был обретен свет вероучения, являлся вселенский собор. В противоположность еретикам он утверждает авторитет "Собора, Отцов и Писания" [200], ибо подобно тому как авторитет последнего был конкретно определен в единомыслии отцов относительно библейского учения, это единомыслие, в свою очередь, нашло свое выражение в вероопределениях и доктринальных постановлениях соборов; несогласные должны "следовать тому, что было с почтением определено святыми Отцами кафолической Церкви и пятью святыми вселенскими Соборами" [201]. Апостольское собрание, описанное в Книге Деяний [202], показывает, что, когда среди апостолов возникали разногласия, спорящие обращались не к Павлу и даже не к Иакову, но к Собору, и так было принято не только в их эпоху, ибо "кафолическая церковь не может быть лишь [203] апостольсокой", но должна соединиться в "тысячеязыкое собрание" [204] в единой истинной вере; одним из мест, где это происходит, и является вселенский собор. Отцы церкви — по определению — это "те, кто через Предание донес до нас учение" [205], тогда как Cоборы — это основное русло, через которое это Предание передается. В любом случае, когда речь заходила о полном перечне всех звеньев, необходимых для обретения христианского учения, надо было назвать Писания Ветхого и Нового Заветов, учителей Церкви и Соборы [206].

Однако авторитет соборов, равно как учителей и самих Писаний, — это авторитет единой и неизменной истины. При необходимости можно было перечислить основания, делающие тот или иной Cобор недействительным, поскольку он не был "созван в согласии с соборными законами и канонами, а также с правилами Церкви" [207]. Сюда входило требование, согласно которому в окружном послании патриархов возвещалось о созыве собора, определялось его время и место и предполагалось, что у посланцев будут соответствующие верительные грамоты от высших иерархов. По сути дела "никакой Собор не считался действительным заранее" [208]. Первые соборы созывались по повелению императора, а не епископов. Право епископов (и особенно римского) созывать и утверждать вселенский собор вызывало споры между Востоком и Западом [209]. Даже на Востоке были люди, противившиеся влиянию императора на соборы, и в 8-м веке это переросло в серьезную проблему [210]. Некоторые собрания, должным образом созванные византийским императором, в конце концов были объявлены незаконными и особенно примечателен в этом отношении Эфесский собор 449 года, созванный Феодосием II и впоследствии названный "разбойничим" [211]. Он не был признан, потому что было отвергнуто его учение. Отсюда явствует, что учение не становилось православным, если таковым его назвал собор, но сам собор был православным — и, следовательно, авторитетным — если православным было учение, которое он исповедовал. Согласно каноническому церковному праву признавались только те соборы, которые были известны своим правильным учением [212].