Читаем без скачивания Отлив - Роберт Стивенсон

- Вот что ты сделал с бумагой? Стоило мне ее для тебя клянчить!

Вероятно, счастье для Хьюиша (которое в конце концов обернулось несчастьем для всех), что как раз в эту минуту на него напал обычный изнуряющий приступ кашля,- в противном случае товарищи покинули бы его, так велико было их негодование. Когда приступ миновал, клерк подобрал свое письмо, упавшее на землю, и разорвал на клочки.

- Довольно с вас?-угрюмо спросил он.

- Не будем больше об этом говорить,- ответил Дэвис.

ГЛАВА 3. СТАРАЯ ТЮРЬМА. СУДЬБА У ДВЕРЕЙ

Бывшая тюрьма, где так долго укрывались трое бездомных, представляет собою низкое прямоугольное здание с внутренним двором на углу тенистой западной улички, по дороге к британскому консульству. Двор, поросший травой, усеян всяческими обломками, обрывками, остатками и носит следы пребывания бродяг. На двор выходят не то шесть, не то семь камер; двери, за которыми в свое время томились мятежные китоловы, теперь валяются тут же на траве. Камеры не сохранили от своего прежнего назначения ничего, кроме ржавых прутьев на окнах.

Пол в одной из камер был слегка подметен; ведро (последняя собственность, оставшаяся у троих отщепенцев) стояло с водой на полу у двери, подле него - половина кокосового ореха вместо ковша; на драных останках матраса спал Хьюиш - на спине, с открытым ртом и с лицом, как у мертвеца. Зной тропического дня, зелень освещенной солнцем листвы заглядывали в этот темный угол сквозь дверь и окно.

Геррик, шагавший взад-вперед по коралловому полу, время от времени останавливался и обмывал лицо и шею тепловатой водой из ведра. Долгие страдания позади, бессонная ночь, унижения минувшего утра и, наконец, муки, пережитые за то время, что он писал письмо,- все это привело его в то взвинченное состояние, когда боль чуть ли не доставляет удовольствие, время стягивается в миг, а смерть и жизнь становятся равно безразличны. Он ходил взад и вперед, как хищный зверь в клетке, сознание его блуждало в хаосе мыслей и воспоминаний, взгляд скользил по надписям на стенках. Полуосыпавшаяся штукатурка была сплошь покрыта ими: таитянские имена, французские и английские имена, грубые изображения парусных кораблей и дерущихся людей.

Ему вдруг пришло в голову, что он тоже должен оставить на этих стенах след своего пребывания. Он нашел чистое место, вынул карандаш и задумался. В нем проснулось тщеславие, которое так трудно заглушить в себе. По крайней мере, мы называем это тщеславием, хотя, быть может, и несправедливо. Скорее его подтолкнуло ощущение собственного бытия. Сознание, что жизнь - то единственное и главное, чего он не пытался удержать хотя бы пальцем. Из глубины его взбудораженного существа возникло предчувствие близящейся перемены - к добру или к худу, он не мог сказать. Перемены - только это он и знал, перемены, приближающейся неслышно, с закутанным, непроницаемым лицом. Вместе с этим предчувствием возникло видение концертного зала, мощные звуки инструментов, затихшая публика и громкий голос музыки. "Судьба стучится в дверь",- подумал он, начертил пять нотных линеек на штукатурке и записал знаменитую фразу из Пятой симфонии {Бетховена}.

"Ну вот,- подумал он,- они узнают, что я любил музыку и обладал классическим вкусом. Они? Он, я полагаю,- неизвестная родственная душа, которая попадет когда-нибудь сюда и прочтет мою memor querela {памятная жалоба (лат.)}.

Xa, он получит еще и латынь!"

И он добавил: terque quaterque beati Queis ante ora patrum. {трижды и четырежды блаженны те, что находятся пред отеческим алтарем (лат.)}

Он опять принялся беспокойно шагать, но теперь он испытывал необъяснимое и утешительное чувство исполненного долга. Этим утром он выкопал себе могилу, сейчас начертал эпитафию; складки тоги уложены,- чего же ради откладывать пустячное дело, которое только и осталось совершить?

Геррик остановился и долго всматривался в лицо спящего Хьюиша, упиваясь своим разочарованием и отвращением к жизни. Он нарочно растравлял себя созерцанием этой гнусной физиономии. Может ли так продолжаться? Что его еще связывает? Разве нет у него прав, а есть только одна обязанность продолжать путь без отдыха и отсрочки и сносить невыносимое? "Ich trage unerträgliches"' {"Я несу невыносимое...", нем.} ,- всплыла в памяти строчка; он прочел все стихотворение, одно из совершеннейших стихотворений совершеннейшего из поэтов, и его словно ударила фраза "Du, stolzes Herz, du hast es ja gewollt" {"Ты, гордое сердце, ты так хотело...", нем.}.

А где его гордое сердце? И он, опьяняясь презрением к самому себе, обрушился на себя со всем сладострастием, как растравляют больное место: "У меня нет гордости, нет сердца, нет мужества, иначе как бы я мог влачить эту жизнь, более позорную, чем виселица? Как мог опуститься до нее? Ни гордости, ни способностей, ни силы духа. Даже не разбойник. И голодаю тут -с кем? С тем, кто хуже разбойника,- с ничтожным дьявольским приспешником!" Ярость против товарища нахлынула на него, оглушила; он погрозил кулаком спящему.

Послышались быстрые шаги. На пороге показался капитан, задыхающийся, раскрасневшийся, с блаженным лицом. В руках он нес хлеб и бутылки с пивом, карманы оттопыривались от сигар. Он свалил свои сокровища на пол, схватил Геррика за обе руки и закатился громким смехом.

- Открывайте пиво!-закричал он.- Открывайте пиво и возглашайте аллилуйю!

- Пиво? - переспросил Хьюиш, с трудом поднимаясь.

- Вот именно!- воскликнул Дэвис.- Пиво, да еще сколько! Каждый может употребить - точно зубные таблетки от Лайона - надежно, гигиенично. Ну, кто за хозяина?

- Уж это предоставьте мне,- сказал клерк.

Он отбил горлышки у бутылок обломком коралла, и они по очереди выпили из кокосовой скорлупы.

- Закуривайте,- сказал Дэвис.- Все стоит в счете.

- Что случилось?- спросил Геррик. Капитан вдруг посерьезнел.

- Як этому и веду,- ответил он.- Мне надо потолковать с Герриком. А ты, Хэй, или Хьюиш, или как тебя еще, забирай курево и бутылку и сходи посмотри, как поживает ветер под пурау. Я тебя позову, когда надо будет.

- Секреты? Так не годится,- сказал Хьюиш.

- Послушай, сынок,- сказал капитан,- речь идет о деле, заруби себе на носу. Хочешь упрямиться - как знаешь, оставайся здесь. Но имей в виду: если уйдем мы с Герриком, то заберем с собой и пиво. Понятно?

- Да я вовсе не собираюсь совать палки в колеса,возразил Хьюиш.-Сейчас уберусь. Давайте вашу бурду.

Можете трепать языком, пока не посинеете, мне наплевать. Я только считаю, что это не по-товарищески, вот и все.

И он, шаркая ногами, потащился вон из камеры под жгучее солнце.