Читаем без скачивания Полусказки - Феликс Кривин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Работали где-нибудь?
— Пока не работала. Только собираюсь.
— Значит, закалка у вас слабовата, — сказал Огонь. — Придется с вами повозиться.
Эти слова обожгли Чушку. В мартеновской школе ее считали достаточно закаленной, а здесь… Увидев, что она покраснела, член комиссии Наковальня недовольно заметила:
— Плохо же вы реагируете на критику! Сразу обида!
— Просто ее мало били, — высказал предположение Молот, второй член комиссии.
Долго обрабатывали Чушку в кузнице. Нелегко ей досталась учеба. Но специальность она все-таки приобрела: ей присвоили звание Подковы.
Направили Подкову в распоряжение лошадиного Копыта. Прибили гвоздями, поскольку она должна была отработать положенный срок. Подкова рассчитывала, что хоть здесь, на самостоятельной работе, ей легче придется, но — куда там!
Это Копыто заменило Подкове и Огонь, и Молот, и Наковальню. С утра до вечера оно только и делало, что било Подкову о камни мостовой, как будто у него не было другой работы.
Когда кончился положенный срок, Подкова с радостью оторвалась от Копыта и осталась лежать посреди дороги.
Сначала было скучно. Подкова томилась в бездействии. Но потом у нее появились новые приятели — маленькие дождевые капельки. Как они отличались от ее прежних знакомых — Огня, Молота, Наковальни, Копыта! Они были очень ласковые, нежные и говорили Подкове только приятные вещи.
— Как вы сильны, как блестящи! — говорили дождинки. — Вам предстоит большое будущее.
Дождинки так и сыпали похвалами, и, казалось, чего еще не хватает Подкове для счастья?
Но счастье было омрачено страшным недугом — ржавчиной, которая незаметно подкралась к Подкове и теперь подтачивала ее с каждым днем.
Странные в жизни творятся вещи!
ЗАПОНКИ
Запонки очень изящны, они придают Рубашке элегантный и даже изысканный вид.
Но они мешают ей засучить рукава. А это в жизни так необходимо…
ЗАНАВЕС
Всякий раз, когда спектакль близился к концу, Занавес очень волновался, готовясь к своему выходу. Как его встретит публика? Он внимательно осматривал себя, стряхивал какую-то едва заметную пушинку и — выходил на сцену.
Зал сразу оживлялся. Зрители вставали со своих мест, хлопали, кричали «браво». Даже Занавесу, старому, испытанному работнику сцены, становилось немного не по себе от того, что его так восторженно встречают. Поэтому, слегка помахав публике, Занавес торопился обратно за кулисы.
Аплодисменты усиливались. «Вызывают, — думал Занавес. — Что поделаешь, придется выходить!»
Так выходил он несколько раз подряд, а потом, немного поколебавшись, и вовсе оставался на сцене. Ему хотелось вознаградить зрителей за внимание.
И тут — вот она, черная неблагодарность! — публика начинала расходиться.
ФОНАРНЫЙ СТОЛБ
Закончив высшее образование в лесу, Дуб, вместо того чтобы ехать на стройку, решил пустить корни в городе. И так как других свободных мест не оказалось, он устроился на должность Фонарного Столба в городском парке, в самом темном уголке — настоящем заповеднике влюбленных.
Фонарный Столб взялся за дело с огоньком и так ярко осветил это прежде укромное место, что ни одного влюбленного там не осталось.
— И это молодежь! — сокрушался Столб. — И это молодежь, которая, казалось бы, должна тянуться к свету! Какая темнота, какая неотесанность!
РЕШЕТКА
Тюремная Решетка знает жизнь вдоль и поперек, поэтому она так легко все перечеркивает.
Конечно, к ней тоже нужно иметь подход. Если вы подойдете к ней снаружи, она перечеркнет свою камеру, а если, не дай бог, подойдете к ней изнутри — она перечеркнет весь мир, и с этим вам нелегко будет примириться.
Удивительно устроена эта Решетка: она может перечеркивать все, что угодно, и при этом твердо стоять на своих позициях.
ЦИРКУЛЬ
Рисунок был действительно хорош. Циркуль не мог скрыть своего восхищения:
— Знаешь, брат Карандаш, неплохо. Совсем неплохо. Оказывается, ты не без способностей.
Потом подумал и говорит:
— Только вот в теории ты слабоват, расчеты у тебя хромают. Давай-ка вместе попробуем!
И Карандаш, руководимый Циркулем, забегал по бумаге. Но сколько он ни бегал, в результате получался один единственный круг.
— Неплохо. Вот теперь — неплохо, — радовался Циркуль. — Видишь, что значит теория. Сразу твой почерк приобрел уверенность, четкость и определенность. Только чего-то здесь все же не хватает. Какой-то детали. В смысле детали подкачал ты, брат Карандаш.
И опять Карандаш, выбиваясь из сил, бегал по бумаге и оставлял на ней круг — несколько больший, чем прежний, но все же только круг.
И опять сокрушался Циркуль:
— Рисунок-то хорош. Все точно, по теории. И масштабы шире, чем прежние. Только не хватает в нем какой-то детали. Ты еще постарайся, брат Карандаш, а?
КОПИЛКА
— Учитесь жить! — наставляла глиняная Копилка своих соседей по квартире. — Вот я, например: занимаю видное положение, ничего не делаю, а деньги — так и сыплются.
Но сколько бы денег ни бросали в Копилку, ей все казалось мало.
— Еще бы пятачок! — вызвякивала она. — Еще бы гривенник!
Однажды, когда Копилка была уже полна, в нее попытались засунуть еще одну монету. Монета не лезла, и Копилка очень волновалась, что эти деньги достанутся не ей. Но хозяин рассудил иначе: он взял молоток и…
В один миг лишилась Копилка и денег и видного положения: от нее остались одни черепки.
КРАПИВА
Ах, как возмущалась Крапива, когда мальчишки рвали цветы! И не из-за цветов, нет, — просто Крапиве было досадно, что ее никто не пытался сорвать… А между тем Крапива ничего бы не имела против этого.
Но однажды и ей улыбнулось счастье. Поймав за шиворот вора, Садовник понятно, взрослый, умный мужчина — потянулся не за каким-то цветком, а за ней, Крапивой. И с каким наслаждением стегала Крапива зазевавшегося любителя цветов! Она понимала, что хорошие вкусы надо воспитывать с детства.
ПЕЧНАЯ ТРУБА
С точки зрения Печной Трубы, у всех ее кухонных домочадцев довольно-таки нелепые заботы. Кран с утра до вечера наполняет водой одни и те же ведра. Газовая Плита подогревает одни и те же кастрюли, чайники и сковородки, Топор, кроме дров, ничего не хочет рубить.
И только Печная Труба стоит выше этих узких кухонных интересов: она снабжает дымом всю вселенную.
РТУТЬ
Услышала Ртуть, как люди железо плавят, и теперь к ней прикоснуться нельзя: убегает, не дается. Все боится, как бы и ее не взяли в переплавку. Даже на работе, в термометре, не может Ртуть избавиться от страха. Едва лишь почувствует тепло — как припустит по столбику! А потом спохватится, остановится и показывает как ни в чем не бывало: «Температура нормальная тридцать шесть и шесть».
Страх гонит ее дальше, да самолюбие не пускает. Вот так и стоит Ртуть на одной точке, не зная, как быть, и только после хорошей встряски окончательно приходит в себя.
КОЛОДА
Нет, не может понять Скрипку Колода. — Если б у меня был такой мягкий, такой красивый Футляр, я бы его ни на какие смычки не променяла. И что в этом Смычке Скрипка находит? Только и знает, что пилит ее, а она еще радуется, веселится! Если бы меня так пилили…
Пожалуй, в этом Колода права: если бы пилили ее, все выглядело бы совсем иначе.
ПЕСТ В ОТСТАВКЕ
Старый, разбитый Пест, непригодный к дальнейшей работе в ступке, остался на кухне в качестве разнорабочего: забивает гвозди, взвешивает продукты, выполняет различные мелкие поручения. Он значительно подобрел и даже подружился с Рафинадом, к которому прежде был беспощаден.
— Я понимаю, как вам приходилось несладко, — говорит он кусочкам сахара. — Жизнь меня многому научила.
Но если бы жизнь, о которой говорит Пест, дала ему возможность вернуться в ступку…
Впрочем, пусть об этом беспокоится Сахар.
РЕЗИНОВЫЙ ШАР
Резиновый Шар, надутый больше других, оторвался от своего шпагата и полетел.
«В конце концов, — рассуждал он, — Земля — такой же шар, как и я. С какой же стати я должен за нее держаться?»
Чем выше поднимаешься, тем меньшими кажутся тебе те, кто остался внизу. В соответствии с этим законом природы Резиновый Шар очень скоро почувствовал себя крупной величиной.
«Кажется, я уже вращаюсь вокруг Земли, — думал он. — Наподобие ее спутника. Но это для меня не обязательно. Я могу выйти на орбиту Солнца, а то и вовсе перебраться в другую галактику. Ведь я — свободная планета!»
Эта мысль так понравилась Резиновому Шару, что он прямо засиял. И тут же спохватился:
