Читаем без скачивания "Белые линии" - Р. Шулиг

Голан что-то смущенно пробормотал и вернул открытки Салабе:

— Нет, спасибо, не надо. Вы очень любезны...

Салаба понял:

— Да, ведь у вас нет денег?! Спокойно, сейчас все устроится. Положитесь на меня. Пошли. — И он потащил Голана с собой в бар.

Градеца, видевшего все с противоположной стороны улицы, эта сцена позабавила. Когда чехи скрылись в баре, он напоследок окинул взглядом улочку, принарядившуюся, будто дама, собирающаяся на бал, в разноцветные огни и сияющие витрины и рекламы. Убедившись, что никто в бар не идет и все спокойно, Градец двинулся вперед. Броневский, увидев его, немедленно окликнул:

— Вы желаете увидеть прелестных девушек? Настоящий секс. Посетите демонстрацию мод. Взгляните на эти фото. Настоящий секс, не правда ли?

Однако, к его удивлению, Градец тихо по-чешски произнес:

— Мне бы лучше фотографии... из Арнема.

Броневский опешил и, немного помолчав, по-польски обронил:

— Идите в бар. Как только начнется программа, я приду...

Переступив порог ночного заведения, Градец словно окунулся в мешанину музыки, выкриков, громкого говора, смеха, свиста, топанья, аплодисментов. Полутьму, царившую в зале, в ритме музыки рассекали кроваво-красные пучки прожекторов. Окутанные облаками сизого сигаретного дыма, на демонстрационные подмостки вышли полуобнаженные манекенщицы.

Получилось так, что из-за отсутствия свободных мест Градецу пришлось сесть к двум чехам, которых он незадолго до этого видел входящими в бар. За их столиком оказалось единственное свободное место в зале, переполненном пестрой толпой пожилых любителей пива, американских солдат, интеллектуалов, хиппи, эмигрантов и других завсегдатаев. Ирке в общем-то было все равно, где сидеть, потому что в таком гвалте не было слышно даже собственного голоса. Несмотря на это, доктор Салаба все же попытался с Градецем заговорить на чешском языке:

— Вот это жратва, да?

Градец не реагировал, тогда Салаба попробовал спросить по-немецки, потом по-английски, по-французски.

Когда Градец и на это не клюнул и продолжал сидеть с невозмутимым, каменным лицом, Салаба с удовлетворением заявил приятелю:

— Я говорил вам, что это датчанин или финн, короче — северянин. Это видно по его типичной северной физиономии. Что ж, отлично. Можно хоть свободно побеседовать. Вообще мне нравится здесь, на Западе: никто тут чешского не понимает, поэтому у человека возникает эдакое прекрасное ощущение безопасности, раскрепощенности и свободы.

Голан, проявив патриотизм, спросил:

— А что, дома вы всего этого не ощущаете?

— Там немножко сложнее, — хохотнул Салаба. — Разве вы не знаете старую народную мудрость? Когда собираются три чеха, один из них обязательно полицейский...

Бедняге было невдомек, до какой степени он сейчас был близок к истине. Градеца их диалог развлекал, несмотря на всю серьезность стоящей перед ним задачи. И дело не только в этом — информация, которую он получал от соседей, становилась все интереснее. Салаба сказал Голану:

— ...Пока не забыл, насчет западных марок. Как только появится пан Хэкл, мы обо всем договоримся, дадим ему свои кроны...

— У меня с собой вообще нет чехословацких денег, — испугался Голан.

Салаба только фыркнул от такой наивности:

— Это и так ясно! Подпишите небольшую расписку, подтверждение, что вы ему в Праге положите на банковский счет под номером таким-то, он вам скажет, столько-то и столько, а он вам эту сумму моментально выдаст в марках.

Голана такой вариант, разумеется, очень привлекал, хотя душу одолевали сомнения и страхи.

— Пан Салаба, я вижу, вы это хорошо придумали, но мне бы не хотелось влипнуть в какую-нибудь историю. У меня это все сложнее, чем у вас. Дело в том, что я журналист, корреспондент нашего телевидения, я здесь как официальный представитель и решительно не могу брать какие-либо обязательства, поймите меня правильно...

Доктор Салаба пришел в негодование:

— Я вам так скажу: оставьте политику в покое! Кто здесь говорит о каких-то обязательствах? Пан Хэкл абсолютно корректный торговец, не имеющий ничего общего с политикой. Он длительное время жил в Праге, полюбил нас, чехов, так, что завел себе подругу-чешку, вы ее увидите. Он всегда мне говорит: «Сам не пойму, пан Салаба, почему я с вами, чехами, так сентиментален».

Градец рад был послушать и дальше любопытные рассуждения пана Салабы, если бы сзади него вдруг не прозвучало:

— Идемте, у меня есть прелестные фотографии. Понимаете? Секс настоящий, очень пикантные...

Градец встал и пошел следом за Броневским. Он еще услышал, как пан Салаба бодро заметил Голану:

— Видите, подобные вещи этот датчанин понимает. Одним словом, датчане порядочные свиньи!

У Броневского все выглядело так, как и за кулисами любого салона мод: вешалки с рядами приготовленных туалетов, зеркала, столики с гримом, типичный женский беспорядок, второпях разбросанные сумки, туфли, черные чулки, бюстгальтеры и пояса для чулок. В темном углу за ширмой у Броневского была маленькая фотолаборатория с увеличителем, бачком для проявления пленок и сохнущими на веревках негативами. Он провел сюда Ирку Градеца через маленькую дверь за стойкой бара и по-польски спросил:

— Кто тебе дал этот пароль?

— Друг.

— Чего хочешь?

Градец с опаской оглянулся:

— Не выйти ли нам лучше на улицу?

Броневский угрюмо ответил:

— Нет, здесь безопаснее. Здесь на тебя никто не обратит внимания. Все привыкли, что я сюда вожу клиентов. — До Броневского дошло, чего может опасаться Градец, поэтому он с усмешкой его успокоил: — Можешь тут без опаски говорить обо всем. Здесь нет никаких подслушивающих устройств, никаких чужих ушей. Чтобы тебе было спокойнее, можем включить вот это... — Он повернул выключатель висящего на стене театрального репродуктора, и в лабораторию ворвался шум, музыка и рев из бара.

Градец еще минуту колебался, потом шепотом произнес:

— Речь идет о некоторых списках.

— О каких?

— О тех, что у Хэкла наверху в сейфе.

— Что там такое?

— Не знаю, — искренне признался Градец. — Хэкл привез их из Лондона.

— От офицеров английской секретной службы?

— Видимо.

— И что ты теперь хочешь от меня? — холодно и враждебно спросил Броневский.

— Можешь ты мне их переснять? Конечно, чтобы никто этого не заметил.

Броневский вскочил:

— Ты с ума сошел?! Я себе не враг, а это ведь пахнет могилой. Если уж на то пошло, скажи, как я до них доберусь?

— Я принес тебе ключи от сейфа, — ответил Градец. — Вот они!

Он вынул из кармана коробочку с двумя ключами, еще поблескивающими свежеобработанным металлом, и положил ее перед Збышеком на стол. Броневский, однако, к ключам не притронулся, лишь хмуро смотрел на них. Градец вынул из кармана миниатюрный фотоаппарат:

— И еще возьмешь вот эту игрушку. Обладает исключительной светосилой. Для освещения достаточно настольной лампы или карманного фонаря. Так как? Сделаешь? — Градец положил перед Броневским пачку банкнотов. — Получишь хорошие деньги, а это задаток. И то твое дело с Польшей... будет урегулировано!

Броневский все еще молчал, потом процедил сквозь зубы:

— А если я сейчас позову Хэкла, они тебя прикончат. Исчез бы ты без следа, и мне бы было спокойно.

Градец понял, что Броневский говорит серьезно. Однако он, не подавая виду, настаивал:

— Мне сказали, что на тебя можно положиться... И что ты ничего не боишься...

На это Броневский упрямо буркнул:

— Смерти боится каждый!

Градец почувствовал, как у него на лбу помимо его воли выступил пот, но не хотел его вытирать, чтобы поляк не подумал, что он испугался. Между ним и Броневским возникла стена враждебности и недоверия, добром это не могло кончиться, и Ирка уже проклинал ту минуту, когда влез за кулисы, потому что убежать отсюда невозможно... Пока он лихорадочно соображал, что предпринять, в гардеробную влетели запыхавшиеся манекенщицы и начали торопливо переодеваться в вечерние туалеты. Та, у которой угол с гримом и барахлом был как раз за ширмой, вдруг нервно взвизгнула:

— Кто там у тебя, Збышек?

— Клиент.

— Вышвырни его! Я не могу переодеться. Ты ведь знаешь, что я не терплю мужиков!

— Успокойся, Зузка, — ласково попросил Броневский, — он отвернулся. — Старательно задернув ширму, Броневский пояснил Градецу: — Это моя сестра. Благородная полька. В старой Польше ей бы в пояс кланялись, целовали бы ручки, называли бы ее вельможной пани. А здесь, чтобы не сдохнуть с голоду, она вынуждена показывать этим болванам бедра... — Эта картина вызвала у поляка такую злобу и ненависть, что он решительно спросил: — Можешь так устроить, чтобы завтра вечером Хэкла не было дома?

Градец понял, что его шансы растут.

— Да, будь уверен!

Броневский взял со стола ключи, фотоаппарат и деньги и засунул все в боковой карман своей ливреи.