Читаем без скачивания Собрание ранней прозы - Джеймс Джойс

Трамвай довез его до Шелборн-роуд, и он двинулся дальше, направляя грузное тело вперед в тени казарменных стен. Он ненавидел возвращаться домой. Войдя через боковую дверь, он увидел, что в кухне никого нет и огонь в очаге почти погас. Он заорал наверх:

— Эйди! Эйди!

Жена его была маленькая женщина с острым личиком, которая его держала под каблуком, когда он бывал трезв; но когда он бывал пьян, он на ней отыгрывался. У них было пять детей. По ступенькам сбежал вниз мальчик.

— Кто это? — крикнул мужчина в темноту.

— Это я, пап.

— Ты кто, Чарли?

— Не, пап, Том.

— А мать где?

— Она в церковь пошла.

— Так-так… А она мне не догадалась оставить ужин?

— Она оставила, пап. Я…

— Зажги лампу. Какого дьявола тут у вас темнота? А остальные в постели?

Мужчина тяжело опустился на стул, между тем как мальчик зажигал лампу. Он начал передразнивать простонародный говор сына, повторяя себе под нос: В церковь, в церковь, скажите-ка! Едва свет зажегся, он ударил кулаком по столу и крикнул:

— Где ужин мой?

— Я… я его сейчас разогрею, пап, — ответил мальчик.

Мужчина вскочил и ткнул с яростью в сторону огня.

— Вот на этом огне? У вас тут огонь потух! Адский бог, я вас сейчас научу огонь держать!

Он шагнул к двери и схватил стоявшую за ней трость.

— Я тебя научу огонь держать! — повторил он, засучивая рукав, чтоб тот не мешал ему.

Мальчик тоненько закричал Па-ап! и с плачем бросился бежать вокруг стола, однако мужчина преследовал его и поймал за курточку. Малыш в отчаянии глянул вокруг, но, не видя спасения, упал на колени.

— Ага, в следующий раз будешь держать огонь! — крикнул мужчина, с силой ударив его тростью. — Щенок, вот тебе!

Мальчик издал пронзительный вопль, когда трость обожгла его бедро. Он поднял вверх сжатые вместе руки, его голос дрожал от ужаса.

— Пап! — кричал он. — Не бей меня, папочка! Я… я для тебя прочитаю Аве Мария… Папочка, не бей, я тебе прочитаю Аве Мария… Я тебе прочитаю…

Земля

Заведующая разрешила, чтобы она ушла, как только женщины кончат пить чай, и Мария наперед радовалась своему выходному вечеру. В кухне все было прибрано до блеска: кухарка сказала, что в медные котлы можно смотреться вместо зеркала. Огонь горел приветливо, ярко, и на одном из столиков сбоку были заготовлены четыре очень больших круглых пирога с изюмом. Казалось, что они не разрезаны, но если подойти ближе, то увидишь, что на самом деле они нарезаны на толстые одинаковые ломти, которые можно раздавать к чаю. Мария их сама нарезала.

Мария была совсем-совсем маленькой, ничего не скажешь, но у нее были очень длинный нос и очень вытянутый подбородок. Она говорила немного в нос и всегда ласково: «Да, миленькая» или «Нет, миленькая». За ней всегда посылали, когда женщины ссорились из-за тазов, и всегда ей удавалось водворить мир. Как-то раз заведующая сказала ей:

— Ты у нас прямо миротворец, Мария!

И эту похвалу слышали кастелянша и еще две дамы-попечительницы. А Муни-Огонек всегда повторяла что она ох чего бы сделала этой глухонемой у которой утюги кабы не Мария. Марию все просто очень любили.

Чай начинался в шесть и она значит освободилась бы еще раньше семи. От Боллсбриджа до Колонны двадцать минут — от Колонны в Драмкондру еще двадцать — и двадцать минут на покупки. На месте значит будет к восьми. Она взяла свой кошелечек с серебряными защелками и перечитала надпись «Подарок из Белфаста». Она этот кошелечек очень любила, потому что Джо ей привез его еще пять лет назад, когда они с Олфи ездили в Белфаст на Духов день. В кошелечке были две полукроны и еще кое-какая медь. Значит после трамвая у нее чистых останется пять шиллингов. И какой у них будет славный вечерок, детишки все будут петь! Только вот она надеялась, что Джо не придет подвыпивши. Как выпьет, он становился просто совсем другой.

Он часто ей говорил, чтобы она жила с ними, но она как-то чувствовала что будет лишней (хотя жена Джо всегда с ней очень хорошо обращалась) и потом она уж привыкла к этой жизни в прачечной. Джо был славный мальчик. Она его нянчила, и его и Олфи, и Джо часто говорил:

— Мама это мама, конечно, но настоящая мне мать Мария.

После того как дом развалился, мальчики ей нашли это место в прачечной «Стирка Вечернего Дублина», и ей тут нравилось. Прежде она очень плохо думала о протестантах, но теперь считала, они хорошие люди, немного чересчур тихие и серьезные, но все-таки хорошие люди, и жить с ними хорошо. Потом, там у нее в теплице были растения, и она за ними любила ухаживать. У нее там были чудные папоротники, бегонии, и кто бы ни приходил в гости к ней, она всем давала парочку ростков из своей теплицы. Одно вот она все-таки не любила, это назидания, что всюду там висели по стенкам, но зато заведующая была такая приятная, такая любезная.

Когда кухарка ей сказала, что все готово, она пошла в рабочую комнату и стала звонить в большой колокольчик. Вскоре женщины начали подходить, по две и по три, опуская рукава блуз на красные распаренные руки и вытирая о фартуки распаренные кисти рук. Они рассаживались перед большими кружками, и в эти кружки кухарка вместе с глухонемой наливали из больших оловянных чайников горячий чай, уже сладкий и с молоком. Мария командовала распределением пирога, следя, чтобы каждой из женщин досталось бы по четыре ломтя. Все очень много шутили и смеялись. Лиззи Флеминг сказала, что Марии достанется обязательно кольцо, и хотя эта Флеминг так говорила уже незнамо сколько раз на Всех Святых, Марии пришлось тоже засмеяться и сказать, что она вовсе не хочет ни кольца, ни мужа; и когда она засмеялась, в ее серо-зеленых глазах мелькнули смущение и горечь и кончик носа почти уткнулся в кончик подбородка. А потом Муни-Огонек подняла свою кружку с чаем и предложила выпить за здоровье Марии, и другие все женщины постучали кружками по столу, а она добавила, жаль только, нету ни капли портеру, чтобы был тост настоящий. И Мария опять засмеялась, так что кончик носа почти достал кончик подбородка, а маленькое тело почти все затряслось, потому что она знала, эта Муни ей и вправду хочет добра, хотя, конечно, у ней все понятия простой женщины.

Но уж это ли не была радость, когда все закончили чай и кухарка с глухонемой начали убирать со стола! Мария пошла в свою каморку и, вспомнив, что на следующее утро надо к мессе, переставила будильник с семи на шесть. Она сняла с себя рабочую юбку, сняла туфли для дома, разложила на кровати лучшую выходную юбку и рядом с кроватью поставила крохотные выходные башмачки. Кофточку она тоже сменила и, став перед зеркалом, вспомнила, как, бывало, молодой девушкой одевалась к мессе поутру в воскресенье; и со странным теплом она посмотрела на миниатюрное тело, которое она обряжала и украшала столько раз. Несмотря на годы, она считала, что это симпатичное чистенькое маленькое тело.

Когда она вышла на улицу, мостовые блестели от дождя, и она была благодарна своему старенькому коричневому плащу. В трамвае было полно, и ей досталось сиденье в конце вагона, лицом ко всем остальным; ноги у ней едва доставали до пола. Она перебрала в голове все, что надо было ей сделать, и подумала, насколько лучше, когда ни от кого не зависишь и у тебя твои собственные деньги в кармане. Она надеялась, у них будет чудный вечер. Она в этом была уверена, но все-таки не могла не подумать, какая это жалость, что Джо и Олфи не разговаривают друг с другом. Они теперь постоянно вздорили, а ведь мальчишками были лучшие друзья. Но так устроена жизнь.

У Колонны она сошла с трамвая и торопливо начала пробираться сквозь толпу. В кондитерской Даунса, куда она направлялась, было столько народа, что ей пришлось порядочно ждать своей очереди. Купив дюжину разных пирожных по пенни, она выбралась наконец оттуда, нагруженная большим пакетом. Она стала думать, что бы еще купить, ей хотелось что-нибудь действительно симпатичное. Яблоки, орехи — всего этого у них и так хватит. Трудно было придумать, кроме кекса, ей ничего не пришло в голову. Она решила взять кекс с коринкой, но у Даунса такой кекс был слишком жиденько посыпан миндалем сверху, и она пошла в магазин на Генри-стрит. Тут она очень долго выбирала, и модная молодая барышня за прилавком, которая прямо уже начинала раздражаться, спросила ее, наверно, она покупает свадебный пирог. Мария от этого покраснела и улыбнулась барышне, но та оставалась совершенно серьезной и наконец отрезала ей большую порцию кекса с коринкой, завернула и сказала:

— Два шиллинга четыре пенса, пожалуйста.

В трамвае на Драмкондру она было уже решила, что ей придется стоять, потому что все молодые парни словно не замечали ее, но тут ей, подвинувшись, уступил местечко один джентльмен в летах. Он был плотный джентльмен в коричневой жесткой шляпе, лицо широкое, красное и усы с проседью. Мария подумала, он похож на полковника, и начала размышлять, насколько он вежливей, чем те молодые, что преспокойно сидят и смотрят перед собой. Джентльмен завел с ней разговор про День Всех Святых и про дождливую погоду. Он сказал, что в пакете у нее наверняка много вкусного для малышей и что он считает, молодым не грех, конечно, взять от жизни, пока они молодые. Мария не перечила и с ним во всем соглашалась, вежливо поддакивая и кивая. Он был с ней очень любезным, и когда она выходила на Кэнел-бридж, она его поблагодарила и раскланялась, и он тоже раскланялся, приподнял шляпу и очень приветливо улыбнулся, и пока она поднималась по улице, пряча от дождя в плечи маленькую головку, она думала, как сразу узнается джентльмен, если он даже выпил немножко.