Читаем без скачивания Стихотворения и поэмы (основное собрание) - Иосиф Бродский

предмет не поглотившее поныне".

"Но это ли защита от словес?"

"Едва ли". "Осеняющийся Крестным

Знамением спасется". "Но не весь".

"В синониме не более воскреснем".

"Не более". "А ежели в любви?

Она -- сопротивленье суесловью".

"Вы либо небожитель; либо вы

мешаете потенцию с любовью".

"Нет слова, столь лишенного примет".

"И нет непроницаемей покрова,

столь полно поглотившего предмет,

и более щемящего, как слово".

"Но ежели взглянуть со стороны,

то можно, в общем, сделать замечанье:

и слово -- вещь. Тогда мы спасены!"

"Тогда и начинается молчанье.

Молчанье -- это будущее дней,

катящихся навстречу нашей речи,

со всем, что мы подчеркиваем в ней,

с присутствием прощания при встрече.

Молчанье -- это будущее слов,

уже пожравших гласными всю вещность,

страшащуюся собственных углов;

волна, перекрывающая вечность.

Молчанье есть грядущее любви;

пространство, а не мертвая помеха,

лишающее бьющийся в крови

фальцет ее и отклика, и эха.

Молчанье -- настоящее для тех,

кто жил до нас. Молчание -- как сводня,

в себе объединяющая всех,

в глаголющее вхожая сегодня.

Жизнь -- только разговор перед лицом

молчанья". "Пререкание движений".

"Речь сумерек с расплывшимся концом".

"И стены -- воплощенье возражений".

"Огромный город в сумраке густом".

"Речь хаоса, изложенная кратко".

"Стоит огромный сумасшедший дом,

как вакуум внутри миропорядка".

"Проклятие, как дует из углов!"

"Мой слух твое проклятие не колет:

не жизнь передо мной -- победа слов".

"О как из существительных глаголет!"

"Так птица вылетает из гнезда,

гонимая заботами о харче".

"Восходит над равниною звезда

и ищет собеседника поярче".

"И самая равнина, сколько взор

охватывает, с медленностью почты

поддерживает ночью разговор".

"Чем именно?" "Неровностями почвы".

"Как различить ночных говорунов,

хоть смысла в этом нету никакого?"

"Когда повыше -- это Горбунов,

а где пониже -- голос Горчакова".

XI

Горбунов и Горчаков

"Ну, что тебе приснилось?" "Как всегда".

"Тогда я и не спрашиваю". "Так-то,

проснулось чувство -- как его? -- стыда".

"Скорее чувство меры или такта".

"Хорош!" "А что поделаешь? Среда

заела. И зависимость от факта".

"Какого?" "Попадания сюда".

"Ты довести способен до инфаркта.

Пошел ты вместе с фактами... туда".

"Давай, не будем прерывать контакта".

"Зачем тебе?" "А кто его". "Ну что ж...

Так ты меня покинешь?" "После Пасхи".

"Куда же ты отсюдова пойдешь?"

"Домой пойду". "А примут без опаски?"

"Я думаю". "А где же ты живешь?"

"Не предаю я адреса огласке".

"Сдается мне, дружок, что это ложь".

"Как хочешь". "Не рассказывай мне сказки".

"Ты все равно ко мне не попадешь".

"О чем ты?" "Я все больше о развязке".

"Тогда ты прав". "Я думаю, что прав".

"Лишь думаешь?" "Ну, вырвалось случайно.

Я сомневаться не имею прав".

"А чем займешься дома?" "Это тайна".

"Подобный стиль беседовать избрав,

контакта хочешь? Странно чрезвычайно".

"Не стиль таков, а, собственно, мой нрав".

"А может, хочешь яблока ты?" "Дай, но

не расколюсь я, яблоко забрав...

Понять и бросить, вира или майна -

вот род моих занятий основной.

Все прочее считаю посторонним".

"Глаза мне застилает пеленой!

Поднять и бросить! -- это же синоним

всего происходящего со мной".

"Ну, мы тебя, не бойся, не уроним".

"Что значит "мы"?" "Не нервничай, больной.

Хошь, научу гаданью по ладоням?"

"Прости, я повернусь к тебе спиной."

"Ужель мы нашу дружбу похороним?!

Ты должен быть, по-моему, добрей".

"Таким я вышел, видимо, из чрева".

"Но бытие..." "Чайку тебе?" "Налей...

определяет..." "Греть?" "Без подогрева...

сознание... Ну, ладно, подогрей".

"Прочел бы это справа ты налево".

"Да что же я, по-твоему -- еврей?"

"Еврей снял это яблоко со древа

познания". "Ты, братец, дуралей.

Сняла-то Ева". "Видно, он и Ева".

"А все ж он был по-своему умен.

Является создателем науки.

И имя звучно". "Лучше без имен.

Боюсь, не отхватили бы мне руки

за этот смысловой полиндромон".

"Он тоже обрекал себя на муки.

Теперь он вождь народов и племен".

"Панмонголизм! как много в этом звуке".

"Он тоже, вроде, был приговорен".

"Наверно, не к разлуке". "Не к разлуке.

Что есть разлука?" "Знаешь, не пойму,

зачем тебе?" "Считай, для картотеки".

"Разлука -- это судя по тому,

с кем расстаешься. Дело в человеке.

Где остаешься. Можно ль одному

остаться там, подавшись в имяреки?

Коль с близким, -- отдаешь его кому?

Надолго ли?" "А ежели навеки?"

"Тогда стоишь и пялишься во тьму

такую, как опущенные веки

обычно создают тебе для сна.

И вздрагиваешь изредка от горя,

поскольку мрака явственность ясна.

И ни тебе лисичек или моря".

"А ежели за окнами весна?

Весной все легче". "Спорно это". "Споря,

не забывай, что в окнах -- белизна".

"Тогда ты -- словно вырванное с поля".

"Земля не кровоточит, как десна".

"Ну, видимо, на то Господня воля...

А что тебе разлука?" "Трепотня...

Ну, за спиной закрывшиеся двери.

И, если это день, сиянье дня".

"А если ночь?" "Смотря по атмосфере.

Ну, может, свет горящего огня.

А нет -- скамья, пустующая в сквере".

"Ты расставался с кем-нибудь, храня

воспоминанья?" "Лучше на примере".

"Ну, что ты скажешь, потеряв меня?"

"Вообще-то, я не чувствую потери".

"Не чувствуешь? А все твое нытьё

о дружбе?" "Это верно и поныне.

Пока у нас совместное житьё,

нам лучше, видно, вместе по причине

того, что бытиё..." "Да не на "ё"!

Не бытиё, а бытие". "Да ты не -

не придирайся... да, небытиё,

когда меня не будет и в помине,

придаст своеобразие равнине".

"Ты, стало быть, молчание мое..."

XII

Горбунов и Горчаков

"Ты ужинал?" "Я ужинал. А ты?"

"Я ужинал". "И как тебе капуста?"

"Щи оставляют в смысле густоты

желать, конечно, лучшего: не густо".

"А щи вообще, как правило, пусты.

Есть даже поговорка". "Это грустно.

Хоть уксуса чуть-чуть для остроты!"

"Все -- пусто". "Отличается на вкус-то,

наверно, пустота от пустоты".

"Не жвачки мне хотелось бы, а хруста".

"В такие нас забросило места,

что ничего не остается, кроме

как постничать задолго до Поста".

"Ты говоришь о сумасшедшем доме?"

"Да, наша география проста".

"А что потом?" "Ты вечно о потом'е!

Когда -- потом?" "По снятии с креста".

"О чем ты?!" "Отнесись как к идиоме".

"Положат хоть лаврового листа".

"А разведут по-прежнему на броме".

"Да, все это не кончится добром.

Бром вреден -- так я думаю -- здоровью".

"И волосы вылазят. Это -- бром!

Ты приглядись к любому изголовью:

Бабанов расстается с сербром,

Мицкевич -- с высыпающейся бровью.

И у меня на темени разгром.

Он медленно приводит к малокровью".

"Бром -- стенка между бесом и ребром,

чтоб мы мозги не портили любовью.

Я в армии глотал его". "Один?"

"Всей армией. Мы выдумали слово.

Он назывался "противостоин".

Какая с ним Уланова-Орлова!"

"Я был брюнет, а делаюсь блондин.

Пробор разрушен! Жалкая основа...

А ткани нет... не вышло до седин

дожить..." "Не забывай же основного".

"Чего не забывать мне, господин?"

"Быть может, не потребуются снова".

"Кто?" "Кудри". "Вероятно". "Не дрожи".

"Мне холодно". "Засунул бы ты руки

под одеяло". "Правильно". "Скажи,

что есть любовь?" "Сказал..." "Но в каждом звуке

другие рубежи и этажи".

"Любовь есть предисловие к разлуке".

"Не может быть!" "Я памятником лжи

согласен стать, чтоб правнуки и внуки

мне на голову клали!" "Не блажи".

"Я это, как и прочее, от скуки".

"Проклятие, как дует от окна".

"Залеплено замазкой". "Безобразно.

Смотри, и батарея холодна!"

"Здесь вообще и холодно и грязно...

Смотри, звезда над деревом видна -

без телескопа". "Видно и на глаз, но

звезда не появляется одна".

"Я вдруг подумал -- но, конечно, праздно -

что если крест да распилить бы на

дрова, взойдет ли дым крестообразно?"

"Ты спятил!" "Я не спятил, а блюду

твой интерес". "Похвальная сердечность.

Но что имеешь, собственно, ввиду?"

"Согреть окоченевшую конечность".

""Да, все мои конечности во льду".

"Я прав". "Но в этом есть бесчеловечность.

Сложи поленья лучше как звезду".