Читаем без скачивания Антикварий - Вальтер Скотт

— А что, если известить мистера Олдбока? — предложил Ловел.

— Вот уж не знаю. Монкбарнс и сэр Артур одного поля ягода, хотя часто и спорят. Иной раз советы Монкбарнса доходят до баронета, а бывает, что тот готов чихать на мистера Олдбока, вроде как на меня. Монкбарнс кое в чем не слишком умен. Он готов принять стертый грош за древнюю римскую монету или канаву за лагерь, как уж ему наболтают. Я сам, случалось, выдумывал что-нибудь и водил его за нос, прости господи! Но у него нет снисхождения к другим людям. Он рад тыкать им в нос их глупость, будто у него мало своей. Монкбарнс готов уши развесить, когда вы начинаете рассказывать ему сказки про Уоллеса, Гарри Слепого или Дэви Линдсея, но перед ним и заикаться нельзя о духах и феях, о призраках, что бродят по земле, и о всякой другой чертовщине. Он уже раз чуть не выбросил в окно Кексона (да еще и свой лучший парик вслед за ним) за то, что старик уверял, будто видел духа на холмике, поросшем болиголовом. Так вот, если мы пойдем к нему, он ощетинится, и выйдет больше вреда, чем пользы. Олдбок уже раза два пробовал говорить с сэром Артуром насчет рудника, но только чем больше Монкбарнс предостерегал его, тем глубже сэр Артур как нарочно увязал в этом деле.

— А не сообщить ли обо всем мисс Уордор?

— Что вы! Ну как бедняжка может помешать отцу делать, что ему нравится? Да и чем это поможет? В округе известно об этих шестистах фунтах, и поговаривают, что какой-то стряпчий в Эдинбурге готов пустить в дело шпоры закона и вонзить их в бока сэру Артуру, чтоб заставить его уплатить. А если ему платить нечем, он должен либо садиться в тюрьму, либо бежать за границу. Он теперь совсем отчаялся и хватается за соломинку, лишь бы спастись от гибели. Так стоит ли мучить бедную девушку, раз она ничего не может поделать? А сказать по правде, не хотел бы я раскрывать тайну этого места. И потом, сами видите, очень удобно иметь убежище, и хотя мне самому оно сейчас ни к чему и, я надеюсь, по божьей милости, никогда больше не понадобится, все же нельзя знать, какое может встретиться искушение… Ну и мне было б не по нутру, если б кто-нибудь проведал об этом уголке. Говорят ведь: «Храни вещь семь лет; на восьмой годок увидишь в ней прок». Так что, может, пещера мне еще пригодится либо для себя, либо для кого другого.

Этот довод, которому Эди Охилтри, по старой привычке, несмотря на сохранившуюся в нем крупицу добродетели и благочестия, придавал большое значение, Ловелу было не слишком удобно оспаривать: ведь он сам в эту минуту извлекал пользу из тайны, которую старик так ревниво оберегал.

Впрочем, весь этот эпизод оказал на Ловела благоприятное воздействие, так как отвлек его мысли от несчастий минувшего вечера и пробудил в нем некоторый прилив энергии, парализованной всем пережитым. Теперь он рассудил, что опасная рака не должна быть непременно смертельной, а ведь его увели прочь еще до того, как врач высказал свое мнение о состоянии капитана Мак-Интайра. И даже при худшем исходе у него, Ловела, остаются обязанности на земле, которые, если и не вернут ему душевного спокойствия и сознания невиновности, все же придадут смысл его существованию и в то же время направят его жизнь на добрые дела.

Таковы были чувства Ловела, когда, по расчетам Эди, — который по одному ему известным правилам наблюдал небесные тела и не нуждался в часах или хронометре, — настало время покинуть убежище и направиться к берегу, чтобы встретить, как было условлено, шлюпку Тэфрила.

Они ушли тем же ходом, которым пришли к тайному наблюдательному пункту приора, и, когда выбрались из пещеры в лес, птицы уже щебетали и пели, возвещая, что занялся новый день. Об этом говорили и легкие янтарные облака, показавшиеся над морем, как только путники, выйдя из зарослей, увидели перед собой открытый горизонт. Когда говорят, что утро дружественно музам, вероятно, подразумевают его воздействие на воображение и чувства людей. И даже те, кто, подобно Ловелу, провел бессонную и тревожную ночь, черпают в утреннем ветре силу и бодрость духа и тела. Итак, с новым приливом энергии Ловел, ведомый верным Эди, шел, стряхивая с себя росу, через дюны, отделявшие «угодье святой Руфи», как в народе называли леса вокруг развалин, до берега моря.

Первый яркий луч солнечного диска, поднявшегося над океаном, осветил дрейфовавший поблизости небольшой пушечный бриг, а у берега — уже ожидавшую шлюпку. Сам Тэфрил, закутанный в морской плащ, сидел на корме. Увидев приближавшихся нищего и Ловела, он выскочил на берег, сердечно пожал последнему руку и просил его не унывать.

— Рана Мак-Интайра, — сказал он, — серьезна, но далеко не безнадежна. (Багаж Ловела, заботами лейтенанта, был потихоньку переправлен на борт брига.) Я уверен, — добавил Тэфрил, — что, если вы согласитесь погостить на бриге, недолгий рейс, быть может, будет единственным неприятным для вас следствием поединка. Что касается меня, то мое время и мои действия в значительной мере зависят от меня самого, за исключением того, что я должен оставаться на своем посту.

— О наших дальнейших шагах мы поговорим на борту, — предложил Ловел.

Затем, повернувшись к Эди, он попытался сунуть ему в руку деньги.

— Мне кажется, — сказал Эди, возвращая монеты, — все здесь либо спятили, либо дали слово подорвать мое дело. Говорят же, что от избытка воды и мельник тонет. За последнее время мне предлагали больше золота, чем я видел за всю жизнь. Оставьте себе деньги, молодой человек! Вам они еще понадобятся. А мне они не нужны. Одежде моей цена невелика, но я каждый год получаю голубой плащ и столько грошей, сколько лет королю, благослови его бог. Вы знаете, капитан Тэфрил, что мы с вами служим одному хозяину. Он заботится о вашем снаряжении и довольствии, меня же кормят в округе все, кого я попрошу. А выдастся черный день — я могу погулять и не евши, потому как у меня правило — никогда еду не покупать. Так что деньги мне нужны только на табачок — покурить или понюхать, да еще, может, пропустить стаканчик в холодный день, хотя вообще-то я не пью, а то плохой бы я был бродяга. Возьмите, значит, ваше золото и дайте мне шиллинг, белый как лилия!

В своих причудах, которые он считал неотделимыми от понятия о чести профессионального бродяги, Эди был тверд как кремень и глух к самым красноречивым увещаниям. Поэтому Ловелу ничего не оставалось, как сунуть свой дар обратно в карман и дружески попрощаться с нищим, пожав ему руку и заверив его в своей искренней признательности за оказанные в эту ночь важные услуги. В то же время он настоятельно просил Эди молчать о том, чему они были свидетелями в эту ночь.

— Можете в этом не сомневаться, — ответил Охилтри. — Я всю жизнь помалкивал про пещеру, хотя навидался там удивительных вещей.