Читаем без скачивания Смерть Вазир-Мухтара - Юрий Тынянов

8

Вечером Грибоедов писал письма: Нине, матери, Саше Одоевскому. Письмо к матери он отложил в сторону. Отложил и письмо к Саше. Саша сидел в сибирском каземате, и нужно было ждать случая - годы. Потом он принялся за письмо Паскевичу:

"Почтеннейший мой покровитель, граф Иван Федорович.

Как вы могли хотя одну минуту подумать, что я упускаю из виду мою должность и не даю вам знать о моих действиях... Я всякую мелочь, касательно моих дел, довожу до вашего сведения, и по очень простой причине, что у меня нет других дел, кроме тех, которые до вас касаются... Вот вам депеша Булгарина об вас, можете себе представить, как это меня радует: "... Это суворовские замашки... Герой нынешней войны, наш Ахилл Паскевич Эриванский. Честь ему и слава. Вот уже с 1827 он гремит победами". - А я прибавлю, с 1826. Впрочем, посылаю вам листочек в оригинале. Я для того списал, что рука его нечеткая... " И писал, и писал, и писал. Потом остановился вдруг и приписал: "Главное".

Подчеркнул и разом: "Благодетель мой бесценный. Теперь без дальних предисловий просто бросаюсь к вам в ноги, и если бы с вами был вместе, сделал бы это и осыпал бы руки ваши слезами... Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского... У престола бога нет Дибичей и Чернышевых... "

9

Сашка проболел неделю. Его избили действительно довольно сильно. Все эти дни Грибоедов заходил к нему и подолгу сидел. Мало-помалу Сашка рассказал в чем дело, и дело было не так просто. Здесь была не только необразованность. Сашка, будучи казенным человеком, гулял по базару. Он не интересовался никаким товаром и ничего не хотел купить, но приценивался ко всему. Так он ущупал рукою кусок какой-то ткани и поднял его с прилавка, чтобы посмотреть на свет, для наблюдения. Может быть, он отошел шага на два с куском, так как у самой лавочки было темновато. Он не собирался не то что стащить этот кусок, но даже и купить его. Просто в рядах на Москве все барыни делали так же, самого тонкого образования. По персиянской серости торговец закричал. Что он кричал, Сашка не понял, но понял одно: торговец ругма-ругается. Сашка двинулся к лавочке - положить кусок настоящей материи и обругать лавочника. Тут разные шарабарщики закричали, и особенно много кричал сапожник, тощий, как конь, тогда как Сашка даже не подходил близко к его лавочке, потому что от его товару идет смрад и кругом грязь: обрезки и хлам. В это время подбежали двое сарбазов в длинных волосьях и враз ударили палками по Сашкиной спине. Сашка сказал им, что он человек казенный, из русского посольства, и его господин - главный, поставленный над всем здешним городом, а палочки их, может, пройдутся по их же пяткам. В ответ на это сарбазы на чистом русском языке закричали ему: "Сволочь! Гнида московская" - и уж стали бить его палками почем зря. Шарабарщики тоже начали его хлестать, кто чем, а он все стоял бодро. Потом, когда у него немного затуманилось ясное зрение, будто бы появился персиянский офицер, который на чистом русском языке сказал сарбазам: "Это что? Это что такое?" Потом он будто бы им сказал: "Не в очередь в караул" и прибавил как бы: "Хану доложу". Больше он не помнил ничего, а принесли его к дому сарбазы уже чисто персиянского вида. - Московская гнида? - спросил Грибоедов. И он написал шаху предложение о выдаче Самсон-хана и употребил при этом половину титулов шахских, что означало требование.

10

Оправившись, Сашка повеселел. Он встрепанной белокурой птицей бродил по трем дворам и затевал разговоры с казаками. - Вы, служба, родились, конечно, в Донских областях, - говорил он молодому казаку, - вам рано, как говорится, забрили лоб и отдали под барабан. Мое же дело - казенное, я по статской части. Я более интересуюсь хорошим разговором, и когда мы с Александром Сергеевичем вернемся в Петербург, то уж будет: музыка, разговоры и гостей без конца. Другому казаку он даже сказал как-то покровительственно: - Мне вас даже, служба, хочется спросить: что у вас в жизни впереди? Сегодня барабан, завтра барабан. Время вы не можете проводить, как хотите. А я скоро получаю вольную. Эта неосновательность и болтливость была вовсе не свойственна Сашке. Никакой вольной Грибоедов, по-видимому, не собирался ему давать. И казаки хмурились, когда он болтался по двору. Он стал размахивать руками, чего с ним ранее не бывало. Его как-то взмывало. Он часто повторял, что он человек казенный, что он теперь видел Персию и может в будущем очень пригодиться. Кому? - оставалось неизвестным. Вернее всего, ему было стыдно казаков, которые видели его в избитом состоянии, и он растерялся. Раз, выйдя за ворота и отойдя малую толику в сторону, он повстречал того русско-персиянского офицера, который избавил его от палок русских сарбазов. Сашка прошел, не подавая виду, но офицер остановился. - Постой, любезный, - сказал он и сразу покраснел. Сашка возразил, что он человек казенный и стоять с офицером не может по закону. Но офицер, видимо, и сам заробел. Он сказал, не глядя на Сашку: - У меня дело самонужное. Не могу ль я повидаться с кем-либо из господ чинов российской миссии. Сашка осмотрел его всего. - А для чего-с? - спросил он отрывисто. - Это дело я смог бы объяснить кому-либо из чинов, - ответил офицер вежливо. - Как я теперь казенный человек... - сказал Сашка.

11

- Хабар-дар! Хабар-дар! Верблюжий погонщик так ловко вел свой караван по базару, что чуть не задавил трех бедняков. Бедняки кричали пронзительно: - Я-Али. Они влезли в самую лавку агенгера, кузнеца. Кузнец с щипцами в руках кричал на них и толкал их вон. Молотки звенели, визжали напильники челонгеров, слесарей. Погонщики ругались, нищие кричали, и какой-то сарбаз стащил поэтому кусок мяса у мясника. Мясник схватил камень, служивший ему вместо гири, и пустил в удирающего сарбаза. Он попал прямо в полку художника, где стояли расписные калямданы, чернильницы. Художник, рассвирепев, выскочил из лавочки, по дороге ему попался эзгиль и арбуз в корзине у продавца, он схватил арбуз и метнул им в мясника. Шла драка. Нищих избивали лоты, а лотов кусали за икры голодные, ошпаренные собаки. - Хабар-дар! Хабар-дар! Толпа слуг, спереди и сзади окружавших парадную колымагу, били кулаками в спины прохожих - чтоб расступились. В кофейной сидели посетители и смотрели на мясника, художника и челонгеров. Они пили кофе из маленьких чашечек и разговаривали. Крытые базары, полутемные, с чашками куполов, растянулись на версты. Сквозь дыры в куполах било солнце, и солнечные столбы как бы подпирали купола. На базарах дрались с особым ожесточением именно в эти дни. Погонщик был виноват перед нищими, нищие перед агенгером, сарбаз перед мясником, мясник перед художником, художник перед фруктовщиком. Толпы нищих и лотов бродили по базару. Все были виноваты. А посетители кофейной пили кофе и разговаривали. Среди важных прений о делах государственных визири пьют кофе, чай, курят кальяны. Многочисленные пишхедметы всегда при них в комнатах, ибо невозможен без этого ташаххюс. Визири рассуждают громогласно, при открытых окнах и дверях. Стоящие на дворе ферраши прислушиваются. Потом слова выползают на улицу и гуляют по базарам. Посетители кофейной говорили о новостях. Ковер в Персии - мебель, и кофейная - газета. Кадий, пришедший сюда, - суровая официальная статья, прихлебывающая кофе, два старика - статьи забавные, они курят кальяны, один купец - хроника, а другой, потолще, объявление о товарах. - Самых лучших ковров у меня нет, из Хорасана не присылают, но лучшие ковры у меня есть, и они стоят недорого. И они еще лучше хорасанских. - Мелик-ут-туджар суконщиков берет себе после мухаррема сразу трех сига. Когда у него будет время для своих агда? Нравы у нас портятся. Мой отец имел только четырех агда и ни одной сига, и у него хватало времени для всех. - Английский хаким-баши раздавал очки и перочинные ножички. Он прислал мне очки на дом, но я их не ношу, потому что еще хуже вижу в них. - Я скажу вам, - говорит кадий, - с тем, чтобы вы никому не говорили: две жены Алаяр-хана перешли к русскому Вазир-Мухтару. Они чистокровные персиянки, и они ночью ушли в русское посольство и сидят там. - Мы уже слышали, мы уже слышали. Но они неверные, и говорят, что они из Караклиса. Они неверные, - говорит старик. - Торговля упала, - говорит купец, - и я дал обет резать себя в дни ашуры. - У меня сын дал обет, - говорит беспечно старик, - и я нанял еще одного. А другой сын будет изображать Езида, да будет проклято его имя. Близок печальный месяц мухаррем, когда убили святого имама Хуссейна. Будут резать себя саблями давшие обет. Будут окрашены кровью белые саваны, в которые они облекутся. Проткнут себя иглами и ущемят замками свое мясо. Пеплом посыплют себе головы. И актера, который будет изображать проклятого Ибн-Саада, въехавшего на черном коне, чуть не растерзают эти же вот старики и купцы, которые пьют кофе из чашечек так спокойно. И, засветив восковые свечи, во второй день ашуры будут искать по дворам исчезнувшего пророка, остатков его. А пока они пьют кофе. Вести о Вазир-Мухтаре скудны на базаре, как хорасанские ковры. Ковров не получить из Хорасана, там возмущение, можно обойтись и без них. Никто уже не помнит, что слугу-кяфира избили на базаре. Кяфиры - чужие люди, и с ними ведут дела чиновники. Товары стали хуже, лоты бродят толпами, не стало житья от лотов. Каждый день на базаре палачи бьют воров по пяткам, отрезают правые руки, вспарывают животы.