Читаем без скачивания Жажда человечности - Марджори Ролингс

— Ну а вещи?

— Да, это еще какие-то деньги. Они, возможно, стоят шиллингов тридцать. Значит — три дня при условии, что мы будем жить экономно.

— Может быть, нам удастся получить работу.

— Я уже много лет пытаюсь ее получить.

— А пособие?

— Я же не рабочий; у меня нет страховки. Я всего лишь представитель правящего класса.

— А твои родители? Они же дадут нам что-нибудь.

— Но у нас, кажется, есть чувство собственного достоинства. Как по-твоему? — отпарировал он с безжалостным высокомерием.

— А этот человек, который дал тебе машину?

Тогда он сказал:

— Знаешь, был такой Кортес. Он сжег свои корабли. Так вот, я сжег свои. Я должен покончить с собой — я украл эту машину. В ближайшем же городе нас задержат. Сейчас даже вернуть ее нельзя — поздно.

Он рассмеялся. Все доводы были исчерпаны. Больше нечего было обсуждать. Она видела, что он полностью удовлетворен и вполне счастлив. В ней закипела ярость.

— Возможно, ты и должен. Но я-то не должна. Зачем мне кончать с собой? Кто дал тебе право?.. — Она вырвалась из его рук и почувствовала за своей спиной твердый, крепкий ствол живого дерева.

— Что ж, — сказал он раздраженно, — конечно, если ты хочешь жить без меня…

Она всегда восторгалась его самоуверенностью. Он и в положении безработного всегда держался высокомерно. Но теперь это даже нельзя было назвать самоуверенностью, — просто для него не существовало ничего святого.

— Можешь отправляться домой, — сказал он, — хотя я не вполне представляю себе, как ты доберешься… Я не смогу отвезти тебя назад, потому что остаюсь здесь. Завтра сможешь пойти на танцы. И потом, кажется, в городском клубе намечен турнир в вист. Счастливо оставаться, моя дорогая.

Он был безжалостен. Он словно зубами вонзался в обеспеченность, спокойствие, порядок и трепал их так, что она не могла не почувствовать что-то похожее на жалость ко всему тому, что раньше оба они так презирали. Молоток стучал в ее сердце, то тут вбивая гвоздь, то там. Она старалась придумать в ответ какую-нибудь колкость. Потому что, уж если на то пошло, и негативные добродетели — не делать никому зла, просто существовать, как будет существовать эти пятнадцать лет ее отец, — тоже заслуживали доброго слова. Но уже в следующее мгновение ее гнев остыл. Они загнали друг друга в угол. Он всегда хотел этого: темное поле, револьвер в кармане, побег и гибель. Она, менее честная, хотела вкусить от обоих миров сразу — от беспечности и от надежной любви, от опасности и от верного сердца.

Он сказал:

— Ну я пошел. Идешь?

— Нет, — сказала она.

Он помедлил. На мгновение бесшабашная отвага покинула его. Страх и отчаяние дохнули на нее из мрака.

Ей хотелось крикнуть: «Не будь дураком! Брось машину здесь. Пойдем со мной назад. Кто-нибудь довезет нас домой». Она знала, что все эти мысли уже приходили ему в голову, и он дал на них ответ: десять шиллингов в неделю, работы нет, годы уходят. А терпение — добродетель отцов. Он вдруг быстро пошел вдоль изгороди, не разбирая дороги. Споткнулся о корень. Она услышала, как он выругался: «А, черт!» Это такое обычное восклицание, прозвучавшее из темноты, наполнило ее болью и ужасом. Она закричала:

— Фред! Фред! Не делай этого! — и бросилась в другую сторону.

Она не могла остановить его и побежала — только бы не слышать. Под ее ногой хрустнула ветка — словно кто-то выстрелил. Над вспаханным полем за изгородью ухнула сова. Словно на репетиции с шумовыми эффектами. Но когда раздался настоящий выстрел, он прозвучал совсем иначе: глухой звук, словно стукнули в дверь рукой в перчатке, — и даже крика не было. Сначала она как-то просто не обратила на этот звук внимания, а позже не раз думала о том, что так и не услышала, в какой именно момент ее друг перестал существовать.

Она бежала, ничего не видя перед собой, пока не ударилась о машину. На сиденье валялся носовой платок в синюю крапинку, купленный в магазине стандартных цен. На него падал свет от щитка. Она потянулась, чтобы взять платок, но вовремя спохватилась: «Никто не должен знать, что я была здесь», — подумала она. Она выключила свет и, стараясь ступать как можно тише, пошла по клеверному полю. Предаваться сожалениям можно будет после, когда она будет в безопасности. Ей хотелось поскорее захлопнуть за собой дверь, опустить щеколду, услышать, как войдет в паз шпингалет.

До гостиницы оказалось меньше десяти минут ходу по пустынной дороге. Пьяноватые голоса что-то говорили на непонятном ей языке, хотя это был тот самый язык, на котором говорил и Фред. До нее донеслось звяканье опускаемой в автомат монеты, шипенье содовой. Она вслушивалась в эти звуки как враг, замышляющий побег. Они пугали ее своей бесчувственностью: бесполезно было бы взывать к этому эгоизму. Ему нужно было одно — удовлетворять свои желания. Он разевал на нее свою пасть.

Какой-то человек пытался завести машину, но стартер все время отказывал. Человек твердил:

— Я красный. Да-да, красный. Я верю…

Тоненькая рыжеволосая девица сидела на ступеньке и смотрела на него.

— Все ты врешь, — сказала она.

— Я либерал-консерватор.

— Не можешь ты быть либералом-консерватором.

— Ты меня любишь?

— Я люблю Джо.

— Не можешь ты любить Джо.

— Фред! Фред! Не делай этого! — и бросилась в другую сторону.

Она не могла остановить его и побежала — только бы не слышать. Под ее ногой хрустнула ветка — словно кто-то выстрелил. Над вспаханным полем за изгородью ухнула сова. Словно на репетиции с шумовыми эффектами. Но когда раздался настоящий выстрел, он прозвучал совсем иначе: глухой звук, словно стукнули в дверь рукой в перчатке, — и даже крика не было. Сначала она как-то просто не обратила на этот звук внимания, а позже не раз думала о том, что так и не услышала, в какой именно момент ее друг перестал существовать.

Она бежала, ничего не видя перед собой, пока не ударилась о машину. На сиденье валялся носовой платок в синюю крапинку, купленный в магазине стандартных цен. На него падал свет от щитка. Она потянулась, чтобы взять платок, но вовремя спохватилась: «Никто не должен знать, что я была здесь», — подумала она. Она выключила свет и, стараясь ступать как можно тише, пошла по клеверному полю. Предаваться сожалениям можно будет после, когда она будет в безопасности. Ей хотелось поскорее захлопнуть за собой дверь, опустить щеколду, услышать, как войдет в паз шпингалет.

До гостиницы оказалось меньше десяти минут ходу по пустынной дороге. Пьяноватые голоса что-то говорили на непонятном ей языке, хотя это был тот самый язык, на котором говорил и Фред. До нее донеслось звяканье опускаемой в автомат монеты, шипенье содовой. Она вслушивалась в эти звуки как враг, замышляющий побег. Они пугали ее своей бесчувственностью: бесполезно было бы взывать к этому эгоизму. Ему нужно было одно — удовлетворять свои желания. Он разевал на нее свою пасть.

Какой-то человек пытался завести машину, но стартер все время отказывал. Человек твердил:

— Я красный. Да-да, красный. Я верю…

Тоненькая рыжеволосая девица сидела на ступеньке и смотрела на него.

— Все ты врешь, — сказала она.

— Я либерал-консерватор.

— Не можешь ты быть либералом-консерватором.

— Ты меня любишь?

— Я люблю Джо.

— Не можешь ты любить Джо.

— Поехали домой, Мик.

Мужчина снова принялся заводить машину, и она подошла к нему с таким видом, будто только что вышла из клуба.

— Вы не подвезете меня? — попросила она.

— Пожалуйста, с наслаждением. Прошу.

— Не заводится?

— Да.

— А вы подкачали бензин?

— Это мысль.

Он поднял капот, а она включила стартер.

Полил дождь, он падал редкими, крупными, тяжелыми каплями, — такой дождь, вероятно, всегда идет на кладбищах, и мысли ее вернулись к проселочной дороге, ведущей в поле, к изгороди, к деревьям — не то дубам, не то букам, не то вязам. Она представила себе, как дождь заливает ему лицо, — в глазницах образовались лужицы, и по обеим сторонам носа струится вода, — но не находила в себе ничего, кроме радости, что ей удалось от него спастись.

— Куда вы едете? — спросила она.

— В Дивайзиз.

— Я думала, в Лондон.

— Вам, собственно, куда нужно?

— В Голдинг-парк.

Рыжеволосая девица сказала:

— Ну я пошла, Мик. Дождь льет.

— Ты не едешь?

— Пойду поищу Джо.

— Ну и скатертью дорога!

Он стремительно рванул вперед, выбираясь с маленькой стоянки, задел крылом деревянный столб, содрал краску с чужой машины.

— Это не та дорога, — предупредила она.

— Сейчас свернем. — Он дал задний ход, въехал в канаву, потом снова вырулил на дорогу. — Приятный был вечерок, — сказал он. Дождь полил сильнее, ветровое стекло совсем заплыло, «дворник» не работал, но ее спутника это нисколько не смущало. Он вел машину со скоростью сорок миль в час. Машина была старая, больше из нее и нельзя было выжать. Верх протекал.